– Поль, Милен, заходите скорее, – Тереза чуть не выбежала на крыльцо, подгоняя растерявшихся гостей.
Пока Поль обнимался с матерью, Мила, стоя за их спинами, пыталась подавить панику. Ее изнутри распирала странная жажда движения, словно механические действия могли хоть ненадолго заглушить пугающие мысли. Руки ее похолодели, но голова работала быстро и сумбурно, словно в горячке, отчего ей казалось, что у нее горит лицо. Но Бет постаралась на славу, похоронив это буйство чувств и красок под пуленепробиваемой маской невинной красавицы.
Когда Поль с Терезой наконец зашли в дом, Мила, набрав в грудь побольше воздуха, переступила порог, как своеобразную точку невозврата. Оттого что голова у нее сегодня была явно не в ладах с телом, она споткнулась, но чьи-то сильные руки подхватили ее чуть не у самого пола. Мила зажмурилась, вдыхая до боли знакомый терпкий запах парфюма, а тело предательски задрожало в крепких тисках рук.
– Осторожно.
Голос мсье Бушеми был абсолютно спокойным. Видя, что девушка уже вполне уверенно стоит на ногах, он поспешил отстраниться.
– Спасибо, – выпалила Милен, стараясь не смотреть на него.
«Черт, черт, черт», – выругалась она про себя, но, как ни странно, эта нелепая ситуация заставила ее на время забыть о мыслях, что еще недавно не давали ей дышать.
Она двинулась следом за Терезой и Полем, едва сдерживая желание рассмеяться.
Мила была неуклюжей, как утка, и если раньше это вызывало в ней взрыв смущения и досады, когда она в очередной раз спотыкалась, а еще хуже, падала под ноги понравившемуся мальчику, то сейчас воспринимала собственную нескладность как часть игры. Мужчинам нравится быть сильными, они любят женщин, которых нужно спасать. Эволюция тысячелетиями вытравливала из них мужественность и охотничий инстинкт, но Милен знала: они все еще есть у них внутри. От этих мыслей ее бросило в жар, но не от смущения, от воспоминания. Ей завладела тайная надежда снова распалить его, вызвать чувства, которые – Мила была в этом уверена – Жан раньше не испытывал. Она бы никогда не отказалась от удовольствия увидеть его побеждённым.
Они прошли в розовую гостиную, которая нравилась Милен гораздо больше, чем любимая Терезой – голубая. Она была меньше и более уютная. Пара белых кожаных диванов вдоль стен, мраморный портал камина с множеством милых безделушек, круглый стол у окна, в центре которого стояла высокая ваза с потрясающими нежно-розовыми пионами. Солнце покрывало сусалью лепестки цветов, подмигивало солнечными бликами на золотой кайме фамильного фарфора и шелковой обивке стульев.
Стол был накрыт на четыре персоны, все так, как и планировалось ранее. Никаких неожиданностей быть не должно. Милен словно специально отмечала про себя детали: это это хоть как-то сдерживало ее волнение. И к тому времени, как Поль отодвинул ей стул, помогая сесть, она уже почти успокоилась.
Мила решила не придаваться меланхолии, тем более этот совершенно нелепый казус на пороге вернул ей присутствие духа. Наверное, уже ничего более абсурдного не могло с ней сегодня приключиться. Да и мсье Бушеми, судя по всему, был настроен дружелюбно.
Все расселись по местам. Тереза, как обычно, была само радушие и занимала присутствующих легкой, ничего не значащей беседой, одновременно давая указание Луизе насчет выноса блюд.
Жан выглядел сегодня необычно: никакого галстука, никакого строгого костюма. Он был в коричневом бархатном пиджаке, надетом поверх темно-серой рубашки. Мила уже видела его без галстука, когда из-за плохого самочувствия он несколько дней оставался дома, но сейчас это было совсем другое. Она, сама того не осознавая, украдкой бросала на него взгляды, пытаясь прочитать по абсолютно нейтральному лицу, что происходит в его душе, о чем он сейчас думает и думает ли о ней? Ее тайный взгляд скользил по его губам к подбородку, нырял в расстёгнутый на несколько пуговиц ворот рубашки и останавливался на ямке у основания шеи, которая едва заметно дрожала, отсчитывая удары его сердца. Мир исчезал на миг, оставляя ее наедине с бьющейся под его тонкой кожей венкой. Но стоило ей опомниться и прийти в себя, как взгляд ее соскальзывал на белую шелковую скатерть и возвращался к тарелке с великолепным стейком из лося. Это странное удовольствие смотреть на него украдкой повергало ее в экстаз. Особенно когда она чувствовала, что и его, казавшиеся бесстрастными, глаза начинали свой поход по ее лицу и тоже, не удержавшись, ныряли в вырез ее легкой блузки.
Мила была настолько поглощена этой незатейливой игрой, что вздрогнула от неожиданности, когда услышала голос Поля, обращенный к отцу. Она замешкалась, решая, стоит ли ей тоже подняться из-за стола и присоединиться к поздравлениям или момент безвозвратно упущен? Тогда ее подъем будет выглядеть так же нелепо, как падение в ноги имениннику, если не хуже. Тело ее то напрягалось, то снова расслаблялось. В приступе этой неожиданно нахлынувшей неуверенности снова задрожали колени. Пока она собиралась с мыслями, Жан уже вовсю рвал оберточную бумагу, пытаясь достать подарок.
– М-м, этюдник? – протянул он обескураженно.
– Я подумал, может быть, ты снова начнешь рисовать, – улыбнулся Поль, заметив растерянность отца.
– Вы рисуете? – спросила Мила, наблюдая за тем, как он суетится с деревянным чемоданчиком, не зная, куда его деть.
– Рисовал, – поправил мсье Бушеми. – Это было очень давно, – едва заметная снисходительная улыбка на долю секунды вспыхнула на его губах и тут же испарилась. Он пристроил этюдник у ножки стола и наконец сел.
– Ох, не скромничай. Папа здорово рисует, – пояснил Поль для Милы.
– Было бы интересно взглянуть.
Жан буркнул что-то вроде «само собой» и поторопился наполнить свой бокал.
– За тебя, – кивнул сыну, сопроводив поднятый фужер очередной дежурной улыбкой.
Милен решила прервать паузу, грозившую вылиться в неловкую ситуацию:
– У меня тоже есть для вас подарок. Конечно, если бы я знала, что вы еще и художник, подарила бы вам набор красок, но надеюсь, он будет не хуже подарка Поля. Это один из ранних портретов Шиле. Я подумала, что он прекрасно дополнит вашу коллекцию.
Мила, конечно, понимала, что каждое слово, сказанное друг другу, имеет сегодня совершенно иной смысл. Она хорошо владела приемами игры, в которой двусмысленность была чуть ли не основным инструментом. Жано, как политик, тоже умело пользовался этим мастерством. Так что они могли сохранять анонимность, ничего не скрывая, говоря только на им понятном языке. Словно нашли способ прятаться за стеклянными стенами.
– Потрясающий автор, – поспешил ответить Жан, явно довольный тем, что тема с его рисованием закрыта. – Почему Шиле?
– Наверное, за его смелость. Шиле умер, когда ему было двадцать восемь, его жизнь оборвалась на взлете и, как бы ужасно это ни звучало, это хорошо. Ведь та смелость, о которой я говорю, признак молодости. Когда мы становимся старше, она превращается просто в хороший вкус. Картину привезут завтра. Не успели подговорить документы.
– Не страшно. Думаю, Шиле стоит того, чтобы немного подождать.
Насчет картины Мила, конечно, солгала. Нет, портрет был. Она не без труда устроила этот сложный тройной обмен, который в итоге делал ее обладательницей прекрасной работы практически за бесценок. Портрет должен был разместиться на одной из стен ее гостиной, но она чувствовала желание как-то компенсировать имениннику свое вчерашнее непотребство, и цена показалась ей вполне приемлемой.
Больше неожиданностей за столом не было, так как беседу в свои руки взяла Тереза, и, ловко обходя все неудобные темы, они плавно перешли к десерту.
***
– А почему врач? – спросила Милен именинника, когда после ужина все семейство перебралось в залитый солнцем сад и заняло круглую, выложенную из белого камня беседку, в центре которой стоял стол с легкими закусками и вином.
Жан, который, облокотившись на широкий бордюр, уже несколько минут смотрел куда-то вдаль, повернул к ней голову:
– У меня был выбор: либо юридический, либо медицинский. Я подумал, что два юриста в семье – это перебор, – он поднес к губам бокал и сделал небольшой глоток.
– Понимаю, – Мила улыбнулась и поспешила отвести глаза.
Она поставила свой фужер на стол и откинулась на спинку плетеного кресла. Тонкий невесомый тюль дрожал и перекатывался мягкими волнами от набегавшего теплого ветерка, смешиваясь с ароматами цветов и влажным запахом пруда. Тереза, как обычно, вспомнила очередную занудную историю, но никто ее особо не слушал, все трое лишь вежливо улыбались, когда ловили на себе ее взгляд.
Несмотря на царившее вокруг умиротворение, Мила чувствовала, что воздух пронизан беспокойством. Жан, облокотившись о широкие перила, вновь уставился вдаль. Поль в напряженной задумчивости поворачивал бокал из стороны в сторону, рассматривая солнечного зайчика, увязшего в вине. Она знала, у него не хватает смелости начать. И эта вынужденная пауза давала ей время насладиться последними глотками свободы. Как только Поль откроет рот, все, что с таким трудом наладилось между ней и Жано, рассыплется прахом. Она еще ни разу в жизни так ясно не чувствовала остроты мгновения. Тонкую границу между хорошо и катастрофой.
Наконец Поль решительно встал, отчего вздрогнули не только Милен с Жано, но и Тереза, запнувшись на полуслове, стала вглядываться в лицо сына с затаенным беспокойством.
– Прошу минуточку внимания, – голос Поля был суетливо громким, словно он давился воздухом. Он подозвал Милен и, обняв за плечи, продолжил уже спокойнее:
– Мы с Милой хотели сказать вам, что мы решили пожениться, – Поль улыбался, а Милен вдруг почувствовала на себе взгляд Жано, и лицо ее превратилось в каменную маску. Она опустила глаза и смущенно прижалась к груди Поля.
– Ох, как здорово, – выпалила Тереза, разорвав повисшее в беседке напряжение.
Она поспешила к молодым и, обхватив по очереди их лица, поцеловала каждого в щеку. Поль был рад и с удовольствием обнял мать свободной рукой.