– Не спишь? – в дверь просунулась белобрысая шевелюра Поля.
Не дожидаясь разрешения войти, он быстро прикрыл за собой дверь и, в несколько шагов преодолев расстояние до массивной кровати, залез под одеяло.
– Ну, как впечатления? – спросил он, устраивая свою вихрастую голову Миле на колени вместо откинутой в сторону книги.
– Сложно сказать, но Тереза меня очаровала. Ты прав: она замечательная. Что касается твоего отца, думаю, я ему не понравилась. Хотя если судить по тому, что ты рассказывал о нем, – это просто моя паранойя, – она усмехнулась, запустив пальцы в его мягкие кудри.
– Ты права, это просто паранойя. Поверь мне, каждый раз, приезжая домой, я начинаю думать, что тоже ему не нравлюсь, – Поль совершенно непринужденно улыбнулся. – У каждого свои тараканы, а у него их – тьма-тьмущая. Как, интересно, можно так жить, постоянно контролируя себя? Я не помню, чтобы даже в детстве он во что-то играл со мной. Ну, знаешь, там в баскетбол, футбол, в прятки, на крайняк. А, в шахматы играл. Да, еще он постоянно гонял меня по географии. Вот ты, к примеру, знаешь столицу Папуа – Новой Гвинеи? – он чуть помедлил, давая ей шанс удивить его. – Что, нет? Порт-Морсби. Ну вот, теперь и ты в курсе, – он с какой-то странной злобной усмешкой посмотрел на нее, словно ждал упрека.
– И что в этом плохого? – Мила внимательно, без тени иронии смотрела на него. – Или тебе обидно, что вместо футбола он гонял тебя по географии? Знаешь, Поль, каждый человек проявляет любовь и заботу по-своему. Значит, он именно так понимал слово «воспитание». Твоя претензия была бы обоснованной, если бы ты сказал мне, что вообще не видел его дома, как я своего, – она непринужденно вскинула брови, как бы заранее обесценивая то, что он еще мог ей возразить. – Слушай, а ничего, что мы останемся здесь на две недели? – спросила Мила, меняя тему разговора. – Мы не стесним твоих родителей?
По лицу Поля расползлась кривая злорадная ухмылка:
– Струсила?
– Не дождешься. Просто здесь все так чисто, чинно, с моей-то любовью к хаосу, – она попыталась завуалировать проскользнувшую в голосе неуверенность под личиной вежливого участия, но Поль уже почуял слабину. Он перевернулся набок и, подперев голову рукой, вцепился вопросительным взглядом в ее смущенную физиономию.
– И не нужно на меня так смотреть, я просто плохо знаю твоих родителей, вот и все, – начала Мила уверенно, не оставляя Полю шансов задеть ее.
На что он лишь криво усмехнулся, оставшись при своем.
– Расслабься, в этом доме еще никто не смог продержаться больше трех дней. Но мать мне неделю мозги промывала, чтобы мы провели отпуск здесь, так что – крепись. Я ей обещал. Да и вообще, он, как хороший отец, помаячит здесь пару деньков и, как обычно, смоется в какую-нибудь деловую командировку. А мама – она классная. С ней весело.
– Она в курсе? – серьезно спросила Милен, внимательно глядя на друга.
Судя по тому, как Поль засуетился, выпутывая ноги из одеяла, в котором за время их разговора уже успел свить гнездо, обсуждать эту тему он не собирался. Настаивать она не стала.
– Нет, – коротко отрезал он, поднимаясь в кровати.
Мила запустила пальцы в его волосы, взъерошив их на макушке, словно извиняясь. Поль перехватил ее ладонь и, поднеся к губам, поцеловал.
– Пора спать, – мягко сказал он и, чмокнув ее в щеку, пошел к себе.
* * *
Она лежала в темноте и никак не могла уснуть. Ее мысли занимал этот великолепный дом и тихая ночь, наполненная странными, непонятными звуками, которых ни за что не услышишь в шумном городе. Но больше всего они были заняты хозяином дома.
«Этакий Титан, что неизменно держится устоев своего класса. Нужно быть достаточно толстокожим, чтобы не застрелиться от застегивания такого количества пуговиц», – усмехнулась она.
Видя всю эту чопорность, она с трудом могла представить его любящим мужем и отцом, сажающим себе на колени маленького сына. Поль, наверное, прав, так нельзя жить: постоянно контролировать себя. Либо он что-то скрывает, либо эта холодность призвана оградить его от ненужного внимания. Но, глядя на этот роскошный дом, в котором чувствовались энергия, живость и свобода, она сомневалась, что дело только в защите личного пространства.
«Что, интересно, он за всем этим прячет?» – эта мысль определенно возбуждала.
Он – контроль и власть как таковые. Его не переделать, сложно удивить и немыслимо ослушаться. Ведь он всегда прав. Но что-что, а колебать устои и возвращать загрубелой коже детскую чувствительность она умела. Лучше сказать так – любила. И этот половозрелый самец с волчьим взглядом и несгибаемой осанкой вполне для этого подходил.
«Черт возьми, высокий лоб, надменный взгляд и неприступная линия губ совсем лишили тебя сна, дорогуша».
Она откинула край одеяла и опустила ноги на пол, размышляя, где убить бессонницу. Та не собиралась считать глупых овец, а норовила перерасти в составление плана действий по завоеванию незыблемой твердыни, и Милен всеми силами пыталась этому помешать. Она знала, если даст шанс фантазии, ее желания потом сложно будет обуздать.
«Может, в сад пойти прогуляться, заодно мозги проветрить? Или сходить поесть? – размышляла она. – Кстати, отличная мысль».
Мила накинула на плечи шелковый пеньюар и выскользнула из комнаты.
Употребление пищи ночью было для нее чем-то вроде высшего проявления свободы. Такую дерзость она могла позволить себе только под покровом темноты.
В узком коридоре, увешанном картинами в массивных золоченых рамах, царил все тот же полумрак, что и днем. Его освещали только настольные лампы с широкими атласными абажурами и длинной стеклярусной бахромой, стоящие на деревянных консолях вдоль стен, придавая пространству довольно интимный вид.
Сбежав вниз по лестнице, она оказалась перед дверью в кухню, которая представляла собой просторное помещение с массивным столом в центре. Свет она решила не включать, дабы не накликать муки совести и, воровски приоткрыв холодильник, окинула быстрым взглядом предлагаемые кулинарные изыски. С ужина остался цыпленок и немного овощей. Но кто станет есть эту гадость ночью. Ночь для чего-нибудь более запретного. Протянув руку, она взяла банку арахисового масла и устроилась с ней за столом, ближе к окну. Ей нравилось наблюдать, как лунный свет белесой лужей разливается по деревянной столешнице и ее открытым коленям.
Зачерпнув достаточно ароматной пасты, чтобы чувствовать себя до безобразия неприличной, она отправила ложку в рот. Не успела Мила насладиться вопиющим нарушением правил чопорных хозяев, как в коридоре послышались тихие шаги.
Мистер Бушéми вошел в кухню и остановился на пороге, в изумлении глядя на открывшуюся картину. Видимо, он забыл о посторонних в доме и теперь быстро пытался вернуть себе самообладание.
– Доброй ночи. Тоже не спится?
Не глядя на Милен, которая застыла с ложкой во рту, он взял в руки кувшин с водой и налил полный стакан.
– Да, видимо, новое место, – ответила она ему в спину.
Милен старалась выглядеть непринужденно, но, несмотря на усилия, голос ее дрожал и обрывался.
– Бывает, – он сделал глоток и, опершись свободной рукой о край стола, развернулся к ней вполоборота: – Решили подкрепиться?
– Надеюсь, я не нарушила какой-нибудь суровый закон, принятый в этом доме? – не без ехидства спросила Мила, вспомнив свои постельные размышления.
– Ну что вы. В этом доме никто не ел по ночам до сегодняшнего дня. Но обещаю подумать над этим, – саркастическая ухмылка дернула уголки его тонких губ, – особенно принимая во внимание, что наше общение нацелено на долгосрочную перспективу.
После его слов захотелось прикрыть голые колени, на которые хозяин осуждающе косился. Видя, что разговор пошел куда-то не в то русло, Мила решила исправить ситуацию и отбить мяч на хозяйскую половину поля.
– У вас очень красивый дом, мсье Бушéми.
– Да, я слышал ваш разговор. Когда Тереза показывала вам вашу комнату, – пояснил он, заметив ее недоуменный взгляд.
– И что же именно вы слышали?
– То, что такой сухарь, как я, не мог построить такой восхитительный дом, – он приподнял брови, с вызовом глядя на нее. – Мне даже показалось, не в плагиате ли вы меня обвинили?
– Ну что вы. И в мыслях не было. Дело здесь может быть совсем в другом, – Мила уверенно смотрела на него, показывая, что ее не испугать. Но поджилки предательски тряслись.
– В другом? В чем же, позвольте узнать?
– Ну, к примеру, вы можете быть, как доктор Джекил и мистер Хайд. Утром вы доктор Джекил: почетный член общества, застегнутый на все пуговицы своего чертовски официального костюма. А вечером – мистер Хайд – человек, пренебрегающий законами морали в угоду своим желаниям.
– И вам не страшно находиться под одной крышей со столь двуличным существом?
Его взгляд расфокусировался, словно собственный вопрос заставил на мгновение задуматься, но он практически сразу пришел в себя, сделав уверенный глоток из высокого стакана, что все это время держал в руке.
– Мы все двуличны, доктор. Все носим маски, и только ночь знает, кто мы на самом деле.
– Почему ночь? – звук его голоса, тягучий и мягкий, будто усиливал его обаяние, урча у нее в груди волнующим басом.
– Ночь – она как отголосок нашего общего языческого прошлого. Ее боги оберегают нас от предрассудков дня, бережно хранят наши тайны, открывая нам нашу истинную природу. Ее демоны безжалостно убедительны, от них не будет спасения, если вы хоть раз позволите им увидеть ваши тайные желания.
– Или страхи, – добавил он.
– По сути, это одно и то же. Наши страхи – пища для наших подчас необузданных желаний.
– И вы носите маску? – чуть помедлив спросил он, совершенно забыв о жажде, что привела его сюда.
– Конечно. Цивилизованное общество разработало их великое множество на каждый случай жизни.
Она в очередной раз облизала ложку и, наконец, отложила ее на стол.
– И кто же вы сейчас? – его голос заполнял ее, отчего разговор стал приобретать опасную для нее двусмысленность.
– После двенадцати я, как в сказке, превращаюсь обратно в тыкву, – Милен усмехнулась, пытаясь стряхнуть с себя почти сомнамбулическую покорность, вызванную его присутствием.
Его глаза цвета хорошего выдержанного виски блестели в полумраке кухни и сейчас казались почти черными. Что-то новое появилось в его взгляде: темнота и одиночество. Они проникали в нее, порождая странное чувство волнения и страха. Возбуждая любопытство, которое не давало ей отвести от него взгляд.
– Я думаю, вы недооцениваете себя. Вы далеко не тыква. Спокойной ночи, – сказал он после небольшой паузы, прервав, наконец, этот странный плен, и поставил на стол почти полный стакан.
Едва заметная улыбка мазнула по его лицу и тут же испарилась. Он вышел из кухни, оставив ее наедине с размышлениями на тему доминирования и подчинения и других свойствах мужского баритона в полутьме.