Как Милен ни старалась – уснуть у нее не получилось. Мысли в голове роились, как пчелы: она снова вспомнила слова Диди о приятеле матери. Олсоне, кажется. И что маму может связывать с таким типом? К тому же она снова ни на шаг не продвинулась в своем расследовании. Плюс ко всему повздорили с Полем, и Милен не покидало отвратительное чувство вины.
Всю свою жизнь Милен словно писала черновик – ей казалось, что времени еще полно, еще чуть-чуть, и она начнет переписывать набело. А совсем недавно поняла, что переписывать нечего. Единственный человек, которого она по-настоящему любила, уже умер, а все остальное – лишь пыль. Поэтому с такой маниакальной упертостью она искала свою родную мать – уж она-то должна ее любить. Мила словно пыталась найти опору, чтобы зацепиться за нее в этом мире пластиковых чувств. Раньше она думала, что такой опорой стал для нее Поль, пока она не встретила Жано, с которым ощущала какое-то странное родство. Может быть, это – одиночество, что иногда проскальзывало в глубине его холодных глаз?
Ей снова захотелось испытать щемящее чувство опасности, которое охватывало ее рядом с Жано, вдохнуть его силу. Снедаемая этим внутренним зудом, она выскользнула в полутемный коридор.
В кухне был привычный полумрак, Жан стоял к ней вполоборота и смотрел в окно. Он словно нарочно не обернулся. Будто давал ей возможность совершить ошибку, ради которой она пришла сюда. Милен понимала – это безумие. Но жажда почувствовать себя живой пересилила голос разума. Она мягко подошла сзади и положила руки ему на плечи. Он вздрогнул, и спина его тут же окаменела. Сердце лишь трижды успело удариться о ребра, когда она поняла, что это была ловушка. Демон, почуяв ее замешательство, уже не отпустит. Она отпрянула, пытаясь спастись бегством, но Жан не позволил ей.
Он схватил ее за запястье и притянул к себе. Его глаза блестели в полутьме, а лицо исказилось гримасой бешенства. Она попробовала вырвать руку, но он не дал.
– Мне кажется, вы неправильно начинаете свое существование в этой семье, – прошипел он ей в лицо.
Жан не сводил глаз с ее лица. Скулы его вздулись желваками, а губы странно изогнулись. Миле казалось, он едва сдерживается, чтобы не ударить ее.
– Вашу семью? – вдруг выпрямившись, со злостью бросила ему в лицо Милен. В сознании очень вовремя всплыл разговор в машине. – А вы знаете свою семью? Свою жену, сына? – она не давала ему вставить ни слова. Теперь уже девушка жалась к нему всем телом, как нарывающийся на разборку хулиган. Она знала, если он снова заговорит, ей сложно будет удержать инициативу. – Вы хоть раз читали статьи Поля? Что, нет? – с вызовом спросила она, видя промелькнувшую в глазах Жана растерянность. – Между прочим, он хороший журналист. Не проститутка, подстраивающаяся под редактора, а настоящий, думающий журналист. Он отстаивает свою точку зрения, не боится говорить о том, о чем другие предпочитают молчать, – выплюнула она ему в лицо, явно намекая на то, что он-то как раз из тех, кто не готов пойти против системы.
Мила вдруг почувствовала, что перегнула палку и замолчала. Та нерастраченная глухая злоба на мать совершенно неожиданно нашла выход в этом нелепом разговоре.
– Вы несправедливы.
В его голосе уже звучала привычная уверенность, которая только усиливала раздражение Милен.
– Несправедлива? У вас полный гараж отличных машин. Прокатите меня на красном «Астон Мартине», – Мила смотрела на него с вызовом, словно хотела испепелить взглядом.
– Я не вожу автомобиль, – ответил он после короткой паузы. – У меня для этого есть водитель, если вы заметили.
Милен чувствовала, что мсье Бушеми пытается прекратить ставший неприятным для него разговор, но никак не могла остановиться. Обида на весь мир все еще клокотала внутри, а он стал замечательной отдушиной.
– Зачем тогда они вам? Машинки собираете? – усмехнулась она, не прекращая попытки достать его. – Или вы, как истинный коллекционер, не любите, когда трогают руками ваши экспонаты? Вы знаете, что такое «Астон Мартин»?
– Средство передвижения, – спокойно глядя ей в глаза, ответил он.
– Нет, это не просто средство передвижения. Это – свобода. Вы знаете, на что способна эта машина? Пойдемте.
Она схватила его за запястье и потащила в сторону гаража. Он невольно последовал за ней, явно желая узнать, чем закончится весь этот спектакль.
Оказавшись в гараже среди сверкающих, начищенных до зеркального блеска автомобилей, приятного запаха новенькой резины и неприличной роскоши, Милен почувствовала неуверенность, словно стала приходить в себя. Она отпустила его руку, стараясь не смотреть на него.
– Где ключи? – Мила даже вздрогнула от того, насколько резко прозвучали ее слова.
– В машине, – совершенно спокойно ответил Жан, видя ее замешательство. – В бардачке. И от гаража – тоже.
Он уверенно открыл дверцу и первым сел в машину. Поймав на себе его взгляд, Мила поспешила занять водительское место. Она снова замялась. Для того чтобы достать пульт из бардачка, ей придется навалиться на мужчину, а сейчас, когда она начала остывать, это стало казаться ей чем-то ужасно неприличным.
– Подайте мне брелок, – она протянула раскрытую ладонь, и он, чуть помедлив, положил в нее маленький прямоугольный пульт.
Милен пробежалась глазами по кнопкам и нажала верхнюю. Зашелестели, открываясь, ворота, и Мила с облегчением выдохнула. На мсье Бушеми она старалась не смотреть, понимая, что, если сделает это – мучительно покраснеет до корней волос. Сейчас, когда она окончательно пришла в себя, чувствовала ужасную неловкость. Откуда в ней взялось столько злости?
«Черт возьми, – выругалась она про себя и, нажав кнопку старт, услышала раскатившийся по гаражу низкий рокот. – Ну, детка, теперь только не подведи».
Она включила заднюю и довольно резко развернулась. Пассажир, видимо, не привыкший к такой агрессивной езде, невольно схватился за ручку двери.
Мила краем глаза уловила его движение и с каким-то неожиданным злорадством резко нажала на педаль газа. Движок взревел, и с силой всех доступных ему лошадей бросил машину на улицу.
– В трёхстах метрах ворота, – напомнил Жан.
Несмотря на боевой настрой, педаль газа она предусмотрительно отпустила. Машина поехала плавнее. Однако стоило им выехать за ворота, как Милен снова вдавила ее в пол.
Мотор приятно зарычал где-то у нее в груди, разливая по телу восторг. Машина чуть присела, вцепившись в дорогу и понеслась вперед. Ветер трепал длинные волосы Милен, накрывая лицо, словно шелковой вуалью.
Было темно, и только свет мелькавших вдоль дороги фонарей, сливающийся в одну светящуюся линию, напоминал ей о скорости. Она летела вперед, навстречу свободе. Как когда-то в юности, пытаясь убежать от проблем и неприятностей.
В первый раз это произошло, когда ей было четырнадцать. Родители сообщили о том, что она едет в новую школу, да еще и в интернат. Мила восприняла это как предательство. Ярость, ненависть, страх, закипали внутри. Она схватила ключи от любимой папиной машины и так же бешено и рвано выехала во двор. Отец бежал за ней, махая руками, требуя остановиться, но эйфория от того, что она ослушалась, наполняла ее, смешиваясь с гневом. Она летела на бешеной скорости так же, как сейчас, в окнах мелькали фонари, и тихий женский голос пел о любви. Все это слилось в ней в какой-то совершенно немыслимый восторг.
Она не лукавила: машина всегда была для нее свободой. Правда, тогда ее свобода чуть не закончилась тюремным заключением. Ее засекла полиция. Собрав за собой несколько нарядов, Мила заставила их гоняться за ней по всему городу. Вот это была погоня! Конечно, они все же загнали ее в тупик, но она им показала. В участке ее посадили в клетку с проститутками. Отвратительная несвежесть на лицах от обилия косметики, запах дешевого парфюма – она в первый раз увидела представительниц этой профессии так близко. А еще они постоянно жевали жвачку, точно коровы, с открытым ртом, словно выражали свое презрение обществу. Ей ужасно понравилась тогда их непосредственность, их вызов, пренебрежение правилами.
Отец, конечно, внес залог и обо всем договорился. Буквально через час они ехали домой. В машине было тихо, не играло даже радио. Она всем телом ощущала его раздражение. Тем не менее он молчал. Отъехав от участка на достаточное расстояние, он съехал на обочину и, заглушив мотор, строго посмотрел на нее. Ей захотелось так же, как этим шлюхам, жевать с открытым ртом жвачку ему в лицо, что она, собственно, и сделала. Тогда он в первый и последний раз ударил ее. Она закрыла пылающую щеку своей прохладной ладонью и рассмеялась ему в лицо. Кажется, у нее тогда случилась истерика. Он обнимал ее, просил прощения, а она смеялась во все горло, царапаясь и толкаясь.
«Ненавижу, – орала она, – ненавижу вас всех».
И она ненавидела: за предательство, за то, что спустил на тормоза ее выходку, предпочитая договориться и все замять. Как всегда, как обычно… «мы не выносим сор из избы».
Воспоминания слегка отрезвили Милен и, сбавив газ, она свернула на обочину. Когда машина остановилась, она повернулась к пассажиру, словно только осознав, что рядом с ней уже не отец.
– Вам понравилось? – выдала она первую же глупость, что пришла в голову.
– Понравилось. Но можно мы поедем чуть медленнее? Не хочу испачкать салон остатками ужина.
– Хорошо, – смущенно улыбнулась Мила.
Шины снова зашелестели по дороге, и уже через десять минут они в полном молчании въезжали в поместье. Все, о чем Милен могла сейчас думать, как слинять к себе по-тихому? Видеть осуждение в глазах Жано, когда она окончательно взяла себя в руки, было невыносимо.
– Вас проводить? – уже не пытаясь замаскировать насмешку, спросил он Милу, рванувшую к выходу из гаража. И как бы ей ни хотелось воспользоваться его предложением, она коротко бросила: «Нет, спасибо», понимая, что капитулирует.
– Спокойной ночи, – сказал он ей в спину, но дверь уже закрылась, и Мила не услышала его последнюю фразу.
Вернувшись к себе, наскоро разделась и залезла под одеяло.
«Подумаю об этом завтра», – решила она.
***
Утром на Милен обрушилась вся неприглядность и смехотворность вечернего рандеву с мсье Бушеми. Она пыталась ругать себя за несдержанность, но это мало чем помогало от охватившего ее стыда. Благо, Поль счел ее замешательство переживаниями из-за их вчерашней размолвки и, уже окончательно успокоившись, старался поддержать подругу заверениями, что не злится, и даже завтраком в постель. Милен была ему благодарна. Этот прекрасный душевный порыв давал ей время, чтобы успокоиться перед встречей с хозяином дома, которому она вчера так беспардонно нагрубила.
Сославшись на головную боль, она появилась за общим столом только к ужину, на котором узнала, что Жано уехал на очередную конференцию и вернется только завтра. Мила сразу почувствовала себя лучше и даже поболтала с Терезой, пока Поль ездил по каким-то делам в редакцию. Терезе не терпелось узнать все подробности их поездки, и Мила сполна потешила ее любопытство, конечно, обходя все острые моменты.
Следующий день прошел практически так же бездарно, как и предыдущий. Но это затишье давало Миле возможность окончательно прийти в себя. Что было всегда сложно после общения с матерью. Мила уже почти не нервничала перед ужином, решив, что должна попросить у мсье Бушеми прощение за свое поведение. Но за ужином его не было, на вопрос Поля: «Где папа?», Тереза ответила, что он плохо себя чувствует. Милен слегка сникла, приняв эту информацию на свой счет, но отказываться от мысли извиниться не собиралась. Поэтому на следующий день с самого утра она навела справки о его местонахождении, и узнав, что Жано приболел, сделала по своему фирменному рецепту чай с медом и лимоном. Составив все на небольшой поднос, направилась в его комнату.
– Можно?
Милен заглянула в приоткрытую дверь. Мистер Бушеми полусидел в подушках и читал, смешно напялив на кончик носа маленькие прямоугольные очки.
– Я неважно себя чувствую, Тереза сказала? – неуверенно спросил он и, отложив книгу на прикроватную тумбочку, незаметно стянул с носа очки.
– Да, сказала. Я принесла вам чай с медом.
Она прошла в комнату и поставила поднос на тумбочку рядом с книгой.
– Надеюсь, я не помешала? Вы работали?
– Нет, просто пытаюсь убить скуку.
– Получается? – поинтересовалась Милен.
– Ну, худо-бедно… Если вы не торопитесь или, как Тереза, не боитесь подхватить что-нибудь смертельное, можете составить мне компанию, – предложил он.
– С удовольствием.
Милен решила воспользоваться возможностью и, придвинув небольшое кресло ближе к кровати, села.
– Что вы читали? – тут же спросила она, пытаясь побороть неловкость.
Мила вытянула шею, чтобы рассмотреть обложку книги.
– М-м-м, Бодлер, «Цветы зла».
– Читали? – поинтересовался он.
– «О, Боже! Дай мне сил глядеть без омерзенья на сердца моего и плоти наготу», – процитировала она по памяти.
– Прекрасно. Сейчас мало кто может похвастаться знанием Бодлера. Он так же, как сердце, нынче не в моде, – улыбнулся Жан.
– Вечные истины всегда в моде. Просто сейчас все меньше людей хотят над ними задумываться.
– Как вам кажется, о чем он говорит в том отрывке, что вы так блестяще процитировали.
– Думаю, речь идет о принятии себя. О том, что ни при каких обстоятельствах нельзя предавать самого себя.
Милен почувствовала неловкость за свой слишком серьезный тон. Но судя по тому, как Жано внимательно слушал, для него это была не просто вежливая беседа, его действительно интересовал ее ответ.
– Почему не выбор правильного пути?
– Что вы имеете в виду под понятием «правильный»? – Мила откинулась на спинку кресла, позволяя ему увлечь себя в рассуждения.
– Разве не этого мы просим у Бога, говоря: «Не введи нас во искушение»? Смиряя мысли, мы смиряем плоть. Разве не так?
Его взгляд стал напряженным, словно он силился предугадать, что она ему ответит.
«Смиряем плоть», – она задумалась.
– Я все же позволю себе не согласиться с вами, доктор. В этой строке есть фраза, если вдуматься в ее смысл, отрывок зазвучит по-другому.
Он вопросительно приподнял брови.
– «Дай мне сил». Смирение без осознания невозможно. Лишь поняв и приняв себя, можно говорить о смирении.
– А вы принимаете себя, Милен?
– Да, – чуть помедлив, ответила она. – Думаю, да. Я знаю, кто я. Это не вызывает внутри меня разлада. Каждый человек уникален. У каждого из нас свои вкусы, пристрастия, свои понятия о добре и зле. Когда мы перестаем требовать от мира совершенства, начинаем прощать несовершенства себе.
Жан снисходительно улыбнулся, словно показывая, что она слишком молода, чтобы рассуждать на такие сложные темы. Он сидел в задумчивости несколько минут, в течение которых Мила разглядывала его, пытаясь понять, о чем он сейчас думает? Что так отчаянно хочет «смирить» внутри себя?
– Я хотела попросить у вас прощения за свою нелепую выходку, – начала Мила и, смутившись, опустила глаза, когда он посмотрел на нее. – Я не должна была…
– Вы верите в судьбу?
– В судьбу? В судьбу, в смысле десницы Божьей?
– Нет. В то, что все в жизни происходит не просто так. Что каждый наш поступок определяет будущее.
– Вы говорите о возмездии? – Милен нахмурила брови, пытаясь понять, что он имеет в виду и вопросительно уставилась на Жано.
– Наверное, вы правы. Возмездие, – погружаясь в задумчивость, произнес он и слепо уставился перед собой.
А потом словно спохватился и, развернувшись, попытался взять с подноса чашку с чаем, которую ему принесла Милен.
– Я помогу, – улыбнулась она, и чуть привстав, подала ему чашку.
На мгновение их пальцы соприкоснулись, и Милен словно обдало кипятком, все внутри загорелось, и волнение снова заныло в груди. Она отдернула руку и опустила глаза, чтобы он не успел заметить ее смущения. Мила поглаживала мягкий шелковый подлокотник кресла, словно пытаясь лучше рассмотреть рисунок. Она чувствовала, как он пристально смотрит на нее, чуть слышно прихлебывая чай.
– Хотите, я вам кое-что покажу? – прервал он молчание, которое стало неприятно давить на барабанные перепонки.
– Коллекцию машинок? – не удержалась Милен.
– Нет, – выдохнул он с улыбкой.
– Что, сейчас?
– Конечно.
Жан отставил чашку обратно на поднос и слишком проворно для больного поднялся с кровати. Он выжидающе посмотрел на продолжающую сидеть Милен.
– Вы себя как чувствуете? Может быть, повременим с этим? Покажете, как только поправитесь, – спросила Милен, поднимаясь из кресла.
– Не развалюсь по дороге, не волнуйтесь за меня.
– Ну хорошо, – согласилась Милен и все еще неуверенно направилась за ним следом.
Они вышли в коридор, в котором независимо от времени суток был тот же мистический полумрак. Бахрома абажуров из разноцветного стекляруса разбрызгивала блики по затянутым в изумрудный шелк стенам. Мсье Бушеми медленно шел впереди, давая спутнице время еще раз насладиться картинами, висевшими вдоль стен.
У Жана был неплохой вкус. Погрузившись в привычный мир изобразительного искусства, Мила расслабилась, с интересом знатока разглядывая весьма разношерстную публику, представленную ее искушенному взору. Вся его коллекция была мастерским смешением стилей. «Видимо, у него неплохой агент», – отметила она для себя. Кроме довольно большой коллекции классической школы, встречались и современные, но уже проверенные временем авторы.
Ничего непредсказуемого, что могло бросить тень на их владельца. Что касается изобразительного искусства – мсье Бушеми был более осторожен, видимо, боялся прослыть невеждой. Мила усмехнулась про себя. Этот человек не давал ей ни единого повода, чтобы вскрыть его пуленепробиваемую броню. «Кто же ты?»
– Как вам моя коллекция? – он остановился, заметив ее интерес к одной из картин.
– Совсем неплохо, – она подошла ближе, продолжая рассматривать прекрасный пейзаж Моне.
Милен старалась не смотреть на мсье Бушеми, она всем телом чувствовала на себе его взгляд.
– Совсем неплохо для новичка? – его голос звучал в той бархатисто-обволакивающей вариации, которая каждый раз погружала ее в транс.
«А что будет, если он дотронется?» – волна колючих мурашек прокатилась по ее спине и бедрам, вернув в реальность.
– Кто составлял вашу коллекцию, доктор? – спросила Мила неожиданно для самой себя громко и слишком уверенно. Словно хотела прервать его странное, почти гипнотическое влияние.
Он скривил тонкие губы в едва различимой улыбке, явно заметив ее смущение.
– Считаете, мой агент плохо справляется со своими обязанностями?
– Я не вправе оценивать работу вашего агента. Все зависит от ваших предпочтений. Дело может быть совсем не в его компетенции, а в вашей неуверенности.
– Неуверенности в чем?
– Видите ли, мир современного искусства – это часто вызов: себе, обществу, – с жаром начала она, но заметив его изучающий взгляд, смутилась и поспешила немного отойти.
– Идемте, – и, развернувшись, он быстро зашагал в полумрак.
– Разве мы еще не пришли? – уже на ходу спросила Милен, стараясь не отставать.
– Еще нет.
Они прошли до конца коридора и, свернув в какую-то неприметную дверь, очутились на узкой деревянной лестнице. Казалось, что это какой-то потайной проход. Милен прибавила шаг, так как мсье Бушеми уже сбежал вниз и скрылся за ближайшим поворотом.
– Ой, простите, – отскочила она от его широкой груди, влетев в нее на полном ходу.
Он не сказал ни слова и, открыв очередную дверь, щелкнул выключателем. Мила на секунду зажмурилась от яркого света, ударившего ей в глаза. Привыкнув к освещению, осмотрелась. Они оказались в небольшой, совершенно пустой комнате, все стены которой от пола до потолка были завешаны картинами. Здесь не было привычной классики, все они представляли собой современное искусство. Со стен на нее смотрели искаженные самыми невероятными, даже нелепыми трансформациями лица и тела, плачущие собаки. От ярких красок закружилась голова. Обхватив ее плечи, Жан помог ей сесть в небольшое кресло в центре комнаты.
– Поначалу у всех кружится голова, – его теплое дыхание коснулось ее виска, пустив по телу электрический разряд.
– Просто у вас не совсем удачно выставлен свет, и по поводу соседства картин я бы тоже поспорила.
– Здесь, за очень редким исключением, бываю только я, – ответил он на ее замечание.
– То есть мне выпала редкая возможность? – Мила посмотрела на него через плечо.
– Честолюбие не позволяет мне проигнорировать присутствие эксперта в моем доме, – начал он. – Что бы вы ответили, попроси я вас составить каталог моей коллекции? Вы ведь, насколько я понимаю, современным искусством занимаетесь?
– В основном – да.
– Да, я помню шумиху, которую наделало пару лет назад ваше псевдооткрытие.
Милен невольно улыбнулась. Конечно, она сразу поняла, о чем он.
А речь шла о скандально известной выставке современного искусства, организованной как раз галереей «Valeur».
На одной из посиделок выпускников Академии художеств, к которым относилась и Мила, произошел спор о критериях оценки современного искусства. Мила придерживалась мнения, что рамки эти чересчур размыты, и на цену и ценность картины влияют слишком много факторов, таких как: политика, экономика, общественное мнение, маркетинговые ходы дилеров, причуды коллекционеров, капризы критиков, постоянно меняющиеся вкусы и, конечно, средства массовой информации. Как это часто бывает в молодежных тусовках, беседа была сдобрена большим количеством алкоголя и честолюбивыми амбициями участников. Спор вышел жарким, и самые стойкие его участники, а ими оказались Милен и ее нынешний начальник Дин, заключили пари: Милен из самого обычного человека, никогда не державшего в руках кисть, за месяц сможет сделать признанного художника.
В случае победы Дина Милен полгода должна была работать на него бесплатно, если выиграет Мила – он берет ее на должность ведущего специалиста и делает своей помощницей.
Проснувшись наутро, Милен не раз пожалела о своей неосмотрительности, но уговор, как говорится, дороже денег, и она начала продумывать план.
Через месяц в галерее «Valeur» открывалась новая выставка. Среди прочих на ней был заявлен никому не известный, но за прошедший месяц наделавший немало шума в соцсетях и в средствах массовой информации художник. История его была романтичной и трагичной одновременно. Молодое дарование Алекс Нихель к своим двадцати трем годам уже успел разочароваться в искусстве, в себе, как в художнике, и решил выкупить все ранее проданные им картины и уничтожить. Что он, собственно, и сделал, а после покончил с собой, прыгнув с моста. Уцелели только два его полотна, которые и выставлялись среди прочих в галерее.
Мероприятие собрало небывалое для галереи «Valeur» количество желающих взглянуть своими глазами на работы.
После ажиотажа вокруг полотен, восторженных отзывов критиков и беспрецедентных двадцати тысяч евро за картину, наутро вышла статья молодого журналиста Пьера Бушеми, взорвавшая художественный бомонд. В ней рассказывалось о произошедшей мистификации. Оказалось, что такого художника никогда не существовало, а картины написала сама Милен.
Разразился скандал, в неловком положении оказались многие. Но, когда шумиха немного утихла, произошедшее предпочли охарактеризовать как розыгрыш. В оправдание можно было сказать, что картины оказались весьма недурны, а эпатажная слава полотен в разы повысила их рыночную цену, так что все остались в выигрыше.
Милен получила свой приз, хорошего друга, скандальную репутацию и кличку Гиена. Ее боялись, ее ненавидели, но одно было бесспорно – после случившегося к ней прислушивались.
– Давно вы об этом знаете?
– Я, конечно, отношусь к миру искусства постольку-поскольку, но даже среди простых обывателей та статья наделала много шума. Должен сказать, это было смело.
– Смело с моей стороны придумать все это или со стороны Поля осветить этот скандал в газете? По-моему, это была его первая большая статья.
На лице Жана вспыхнула мимолетная снисходительная улыбка:
– Обоих.
Он отвернулся к стене и, заложив руки за спину, делал вид, что разглядывает картины. Милен смотрела на него и не могла понять, почему он не хочет показывать свой интерес к жизни сына? Что это: строгое воспитание, боязнь показаться слабым?
– Так что вы решили? – поинтересовался он, чуть погодя.
– Почту за честь, доктор.
– Можно личный вопрос? – спросил он, когда они поднялись по деревянной лестнице и снова оказались в полутемном коридоре.
– Конечно.
– А почему Гиена?
Мила выдохнула смущенную улыбку и, чуть замедлив шаг, повернулась к нему:
– Видите ли, – неуверенно начала она, – у самки гиены, так же как у самца, есть ложный пенис. Ну, если в двух словах, это почти то же самое, что женщина с яйцами.
Мила чувствовала, как лицо ее стремительно заливает краска. Опустив глаза, она быстро зашагала дальше.
«Черт возьми, – ругала она себя, пытаясь успокоиться, – как школьница, краснеешь от слова пенис».
Она была благодарна мсье Бушеми за то, что он больше не пытался задавать ей вопросов, но те несколько метров, которые оставались до его комнаты, она отчетливо ощущала его насмешливый взгляд, прожигающий дыру у нее между лопаток.
* * *
Те дни, что Жан провалялся в постели, Мила полностью посвятила себя его коллекции. Начала составлять каталог работ, подбирала полотна, которые выгодно ее дополнят. Несколько раз наведывалась в комнату больного, уточняя детали, так как некоторые картины требовали внимания реставратора. Она, наконец, выставила правильный свет в помещении галереи.
Эти несколько дней сблизили их. Ей нравилось его общество. Нравился его неожиданный профессионализм, наличие собственного, порой прямо противоположного, мнения, аккуратность даже в мелочах. Скоро она поймала себя на мысли, что слишком уж рьяно выискивает какие-то проблемы, чтобы увидеть его снова. А еще это был прекрасный повод не участвовать в болтовне с Терезой, которая начинала ее порядком доставать.
Отчаянная работоспособность мсье Бушеми, привитая, как она поняла из разговора с Терезой, его покойным отцом, не позволила ему предаваться лени, и уже в понедельник с утра Милен разбудил шелест шин отъезжающей от дома служебной машины. Она перевернулась на другой бок, но вибрирующий на тумбочке телефон не дал ей снова заснуть.
– Ну что опять? – недовольно проворчала она.