– Не дури, малой! – послышалось из-за двери. – Что с хозяином, а? Он там? Мёртв? Да открой ты, не тронем! Осмотреться надо!
Тут-то я и сообразил, что звездочёта порешил кто угодно, только не мои наниматели. И не успели бы, и не простой душегуб здесь отметился, а тайнознатец. Но это даже хуже: значит, убийцу станут искать со всем тщанием: и управа на приз охотникам на воров не поскупится, и церковники в стороне не останутся. Прикончат меня. Как пить дать прикончат.
Начало понемногу униматься лихорадочное сердцебиение, следом мелькнула спасительная мысль выбраться на улицу через окно, но только я отлип от двери – и вновь замер на месте как вкопанный. Лишь сейчас обратил внимание, что ковёр скатан к стене, а пол расчерчен изображением вписанной в круг пятиконечной звезды. В её вершинах помаргивали огоньками чёрные свечи, а воздух внутри окружности будто бы слегка колыхался. Вглядываться в его рябь было… неприятно.
Я ничего не смыслил в тайном искусстве, но точно знал, что ни за какие коврижки не соглашусь ступить внутрь этого безобидного вроде бы рисунка. К нему и приближаться-то даже не хотелось, но никак иначе к окну было попросту не подобраться. Я осторожно двинулся в обход и едва не сделал роковой шаг, когда подвернулась правая нога.
Меня качнуло, и рука замерла в какой-то пяди от внешней границы рисунка, я будто бы даже упругое сопротивление воздуха уловил, а пальцы опалило непонятным жаром. Повеяло раскалённым песком, в глазах замелькали оранжевые точки. Стало предельно чётко различимо обгорелое пятно на половицах в центре колдовской схемы, и я резко отпрянул назад, в голос выругался.
Черти драные! Да что ж это такое?!
– Открой, гадёныш!
Очередной удар в дверь заставил опомниться, я спешно обогнул колдовскую схему и, зажимая пальцами нос, протиснулся мимо стола к окну. На обугленный череп звездочёта старательно не смотрел, но невольно зацепился взглядом за его сожжённую кисть и шумно сглотнул. От мерзкого зрелища замутило.
Переборов дурноту, я отдёрнул с окна штору и едва не застонал от разочарования. Проём оказался перекрыт добротной решёткой.
Черти драные! Здесь не выбраться!
И в этот самый момент дверь содрогнулась так, будто в неё таран врезался!
Я чуть не подпрыгнул на месте, взгляд лихорадочно заметался по комнате и тотчас прикипел к цветастому ковру на одной из стен. Точнее – к богатой коллекции клинков на нём. Морской палаш, парочка изогнутых кинжалов, два дикарских копья, кривая сабля…
Не то! Всё не то! Не под мою руку!
Сняв с крючков шпагу с ажурным эфесом, я отбросил в сторону ножны и ощутил непонятный прилив уверенности. Той, правда, изрядно поубавилось, как только вновь содрогнулась под ударом дверь и жалобно скрипнул засов.
Пусть нисколько и не сомневался, что сумею сполна воспользоваться неожиданностью и заколоть одного из ухарей, но то одного, а никак не обоих сразу.
И как быть со вторым? Распахнуть дверь и поставить подножку тому, кто вломится внутрь, а другого проткнуть? Увы, не с моей покалеченной ногой. Не выгорит!
Очередной удар и скрежет засова заставили сорваться с места, я ухватил валик ковра и уложил его поперёк прохода, после смерил оценивающим взглядом книжные шкафы и остановил свой выбор на высоченной, под самый потолок, этажерке, заставленной всяческими заморскими диковинками, вроде вырезанных из слоновой или моржовой кости статуэток.
Потянул ту на себя, сдвинул, снова потянул и вздрогнул от резкого хруста. Очередной удар оказался столь силён, что выбил одно из креплений засова. Пока что – только лишь одно. Но ещё саданут разок-другой и вломятся!
– Пошли вон! – заорал я, своим воплем маскируя скрежет отодвигаемого запора. – А то окно высажу и на помощь позову!
Ответ последовал незамедлительно. Я едва успел податься назад, как распахнувшаяся дверь шибанула ручкой о стену, а с разбегу протаранивший её ухарь проскочил дальше, споткнулся о валик ковра и нырнул в магическую схему. Резко шваркнуло, будто на раскалённую сковороду кинули шмат мяса, и упитанного молодчика отшвырнуло от звезды к заставленным книгами шкафам. Он врезался в них и, даже не вскрикнув, рухнул на пол со сгоревшим до костей лицом.
Жуткое зрелище напугало до икоты, оно же и придало сил. Я пнул дверь, а когда та налетела на второго молодчика и не захлопнулась до конца, повалил на неё этажерку. Ухаря зажало, и я что было сил рубанул шпагой по его просунутой внутрь руке. Метил по запястью, но жилистый рванулся назад, и удар пришёлся по стене.
Черти драные!
Ухарь вновь навалился на дверь и умудрился чуть сдвинуть её вместе с этажеркой – пусть лишь самую малость, но этого ему как раз хватило, чтобы высвободить зажатую кисть. Мне только и оставалось, что в подражание балаганным паяцам провалиться в глубокий выпад и загнать клинок в щель на всю длину без остатка, по самую гарду. Целился чуть выше плеча и сопротивления плоти не ощутил вовсе, только вдруг плеснуло алым, а конец выдернутой назад шпаги оказался испачкан кровью.
Достал! Увы, не наповал!
Судя по быстрым шагам, раненый отскочил от двери и побежал вниз по лестнице, но только я ухватился за этажерку и потянул ту на себя, как за спиной послышался хриплый выдох. Я испуганно крутанулся на месте и обнаружил, что упитанный не только очнулся и перевалился на бок, но и пытается подняться на четвереньки.
Черти драные! Да у него же от лица почти ничего не осталось!
Но нет – вопреки всем законам мироздания ухарь подыхать не собирался. Накатила паника, и я ткнул его в пухлый бок шпагой – раз! другой! третий! – но лишь кровь потекла. Тогда со всего маху загнал остриё в пустую глазницу – и перестарался! Тонкий узкий клинок выгнулся дугой и с металлическим лязгом переломился. Просто лопнул, потеряв в длине треть!
В исступлении я рубанул обломком по шее, но мог бы уже не суетиться: ухарь пошатнулся, упал ничком и наконец-то замер на полу, не подавая больше никаких признаков жизни. Миг я глядел на него, затем кинулся к этажерке. В два судорожных рывка оттянул её, распахнул дверь и, выставив перед собой обломанный клинок, шагнул из кабинета. На стене – россыпь алых брызг, на ступенях – потёки крови, под лестницей – жилистый. Лежит, не шевелится и вроде бы даже не дышит.
Стараясь не ступать в кровь, я двинулся проверить его, и тут в очередной раз подвела правая нога. Подогнулась, да так неожиданно, что непременно бы кубарем скатился вниз, не успей ухватиться за перила. Острый укол страха сменился одуряющей слабостью, я сел на ступеньку и просидел так минуту или две. Потом спустился к жилистому и пихнул его носком ботинка под рёбра. Раз и второй, уже посильнее.
Тот не шелохнулся. В шее дыра, кругом лужа крови.
Я шагнул к входной двери и сразу замер на месте, вспомнив о забытом наверху коробе. Взбежал на второй этаж, с недоумением поглядел на сломанную шпагу, которую так и держал в руке, выбросил её и невесть зачем заглянул в кабинет. Заглянул и замер в нерешительности. Просто уйти и бросить всё… вот так?
Да кухарка завтра при виде обгорелого хозяина такой переполох устроит, что всем чертям тошно станет! Шутка ли: в городе объявился тайнознатец-убийца! И ладно бы бродягу какого в жертву принёс – так нет же, не последнего человека жизни лишил. Звездочёты шум поднимут и награду за голову лиходея назначат, церковники делом заинтересуются. Начнут искать душегуба-тайнознатца, а найдут меня.
Тогда – пропал. Пропал, как и не бывало.
Беда!
Если только… Мне снова вспомнилось, как выносили из развалин погибших на том давнишнем пожаре мертвецов. Ну точно! На пожарах обгоревшие тела – обычное дело!
И не было никакого тайнознатца, просто в дом вломились два залётных ухаря. Хозяин их прикончил, но и сам лишился сознания. А от свечи штора загорелась, он и обгорел! И самое главное – лиходеев никто искать не станет. Вот они оба-двое лежат, нет никакой нужды на приз для охотников за головами раскошеливаться!
Пересилив себя, я вернулся в кабинет и вновь огляделся, на сей раз куда внимательней прежнего. Секретер из железного дерева стоял с выдвинутыми ящичками, рядом с ним валялись листы писчей бумаги – кто бы ни прикончил хозяина, он точно выгреб всё ценное, а остальное в спешке раскидал.
Мысли внезапно совершили акробатический кульбит, и я в голос выругался, осознав, что второй части платы нам теперь не видать как собственных ушей. Плакали денежки!
Вроде бы и чёрт с ними, но это ведь не мне и не Луке надо, мы откупные Рыжуле собираем! Моргнуть не успеем, как последний месяц лета пролетит и осень наступит, а не наберём сотню целковых – быть беде!
Экзотические безделушки, костяные статуэтки и книги наверняка стоили кучу денег, да только взять их – всё равно что самому себе ко лбу клеймо «ВОР» приложить. Или даже голову в петлю сунуть. Такое не по мне.
В итоге я немного поколебался, но всё же опустился на корточки рядом с ухарем, коего раньше именовал упитанным. Лежал тот на боку, вытянуть из кармана увесистый кошелёк получилось без всякого труда, точнее – получилось бы, хвати решимости просто протянуть руку.
«Взял чужое – жди беды» – некстати вспомнились слова, которые я повторял в последние годы не раз и не два.
Именно так сказала ведьма, стребовав с меня зарок не воровать.
«Взял чужое – жди беды».
Я верил в это и зарока не нарушал. Знал, что выйдет боком. Но сейчас…
Проклятье! Это же не для меня! Это для Рыжули!
Кошелёк оказался мокрым от пропитавшей одежду ухаря крови. Я подгрёб к себе кипу валявшихся на полу листов, высыпал на них монеты, среди которых блеснули золотом две пятёрки, и быстренько сварганил свёрток. После обтёр о бумагу замаранные пальцы и заставил себя приблизиться к столу. Стараясь не смотреть на изуродованное тело, открыл коробку со спичками и чиркнул одной из них по стене. Поднёс дымный огонёк к фитилю вынутой из канделябра свечи и поставил её на пол, снизу накрутил обрывок бумажки и дополнительно обмотал концом шторы – так чтобы пожар разгорелся некоторое время спустя. Заодно набрал листов, часть их смял и уложил кругом, дабы уж точно обошлось без осечки.
Второго ухаря обчистил без всяких терзаний и колебаний, пусть и пришлось чуть приподнять его из натёкшей на половицы крови. Этот кошелёк был чист, его не стал заворачивать в специально прихваченные с собой для этого листы, сунул всё в короб к первому свёртку. Туда же кинул попавшийся на глаза стилет.
Ну а чего? Хоть какая-то замена сапожному ножу будет!
А вот серебряные часы брать уже не стал. Дорогие и очень приметные. Вопросы возникнут. Не хватало ещё из-за собственной жадности погореть!
Всё, ходу!
Скрутило меня у входной двери. До неё ещё как-то дохромал, а там и ноги ватными сделались, и сердце так в груди заколотилось, что дыхание перехватило. Вот сейчас шагну за порог, а там… там…
Усилием воли я подавил приступ паники и тщательно осмотрел одежду, не заметил на ней подозрительных пятен и взялся изучать короб. После опомнился и бросил тянуть кота за хвост, выглянул в смотровую щель. Никого! Тогда приоткрыл дверь и высунулся в тупичок. Там – ни души.
Но это здесь, а как на улице?
В ушах продолжало звучать хриплое «взял чужое – жди беды!», но удача оказалась на моей стороне: накрапывал мелкий дождь, квартал обезлюдел, и до своей лавочки в скверике я добрался, никого по пути не встретив.
Просто повезло. Легко мог на помощника квартального надзирателя нарваться – тот вывернул с соседней улочки буквально минуту спустя, я ещё только разложился, даже свёртки с монетами в кустах запрятать не успел.
Балбес! Надо было монеты по банкам с ваксой распихать!
А ну как кто-нибудь из соседей мои перемещения в окно наблюдал? А ну как обыск учинить надумают? Влипну же!
– Паршивая погодка! – встав рядом, изрёк усатый дядька.
– И не говорите, сударь! – поддакнул я, старательно изображая воспитанного молодого человека, и раскрыл ладонь, в которой до того сжимал три деньги и грош. – За весь день и алтына не набралось.
Помощник квартального на эту мелочь не позарился и поставил ногу на короб, придержал рукой ножны с саблей.
– Доберёшь ещё своё к вечеру!
Дождь чуть усилился, по канавке потекла грязная вода, поплыли соломинки и навоз. Рубаха и жилетка промокли, но потряхивать меня начало отнюдь не из-за озноба. Просто углядел поднимавшийся из-за соседнего дома к небу дымок.
Вот сейчас закончу сапоги чистить, дядька обернётся, да и кинется пожар тушить, а огонь ещё толком не разгорелся… Беда!
– Наверное, сегодня спокойно служба идёт? – спросил я, изо всех сил стараясь не клацать зубами. Затрясло меня от холода или от вновь накатившего страха – уже даже не понять.
– Какое там! – фыркнул помощник квартального, оживляясь. – У телеги колесо отвалилось, бочонки с пивом раскатились, всю дорогу перегородили! Битый час порядок наводил!
Пока я без всякой спешки заканчивал надраивать сапоги, он в красках живописал злоключения возницы, да и после так сразу не остановился и ещё продолжал какое-то время чесать языком. И лишь когда совсем уже собрался уходить, я ткнул рукой ему за спину и заорал:
– Пожар!
Ну и началось…
В Гнилой дом я вернулся, едва переставляя ноги от усталости. До самого приезда огнеборцев помогал таскать от колодца вёдра с водой – чуть не угорел в дыму, поднимая их на второй этаж, зато удостоверился, что фокус с поджогом удался наилучшим образом. Большая часть кабинета выгорела, и огонь не только добрался до тел, но и полностью уничтожил магическую фигуру на полу.
Дальше примчался квартальный надзиратель, он взялся расспрашивать о подозрительных личностях, выслушал мой рассказ о заявившейся не так давно в переулок парочке и велел проваливать.
– И чтоб ближайшую седмицу сюда и носа не казал! – объявил он напоследок.
Да оно и понятно. Дело приобретало нешуточный размах, вот-вот должен был прибыть из управы пристав, и нечего было мозолить глаза важным людям сомнительному юнцу, тем более что до пожара с ним не менее четверти часа точил лясы местный страж порядка.
Вернулся я к ужину, но прогонять со своего места Яра не стал и двинулся прямиком к лестнице на чердак.
– Лука, надо поговорить! – на ходу бросил старшему и веско добавил: – Прямо сейчас!
Тот пробурчал что-то злое, но всё же последовал за мной, с недовольным видом спросил:
– Чего опять?
– Ухари спеклись, – сообщил я и кинул короб на пол. – Совсем.
Лука уставился на меня во все глаза.
– Что значит – спеклись? Ты объясни толком!
Я усмехнулся.
– Чуешь, от меня горелым тянет? Вот это и значит – спеклись. Полезли в дом, схлестнулись с хозяином, начался пожар. Все там остались.
Соврал я вполне осознанно. Просто не хотел выяснение отношений затевать и оправдываться – как ни крути, вторая часть платы нам именно из-за меня не обломится.
Старший аж с лица спал.
– Уверен? – уточнил он.
– Сам их видел, когда воду таскал.
Лука не сдержался и саданул кулаком по стенке, едва доску не проломил.
– Проклятье! – выругался он и спросил: – Чего они вообще туда сунулись?
– Я человека срисовал, которого караулил, вот они и пошли, – пояснил я и замолчал, заслышав скрип лестницы.
На чердак поднялась Рыжуля, заглянула в клетушку.
– Иди поешь, Серый, а то остынет.
У меня разом потеплело на душе, но ужинать я сегодня не собирался. До сих пор мутило из-за вони горелой человечины, а ещё гудела голова, знобило, приступами накатывала тошнота. Не до еды.
– Да погоди ты! – разозлился Лука, но сразу сбавил тон и уже спокойно сказал: – Сейчас спустимся. – А когда Рыжуля ушла, вновь уставился на меня. – Серый, ты понимаешь, что это значит? Второго четвертного нам теперь не видать!
Я начал стягивать одежду, кашлянул и предложил, прекрасно отдавая себе отчёт, что несу полную чушь:
– Поговори с Жилычем. Мы дело сделали.
– Да плевать ему! У этого выжиги зимой снегу не допросишься, а тут двадцать пять целковых на кону! – Лука вновь долбанул кулаком по стенке, уселся на сундук и зажал ладонями голову. – Всё пропало, Серый! Всё пропало!
– Ещё есть время!
– Ты не понимаешь…
Он растерянно облизнул рубец на верхней губе, но сразу взял себя в руки, встал и ушёл, а я переоделся, запрятал оба свёртка с монетами и стилет в тайник под половицей, повалился на гамак и закутался в сшитое из лоскутов одеяло. А только зажмурился – и будто наяву обгорелую физиономию ухаря увидел. Тычок шпагой, упругость стали, звонкий щелчок переломившегося клинка…
Распахнул глаза, обливаясь холодным потом, уставился в потолок.
Эти – не первые. Был ещё Буян. Только там всё сделал Лука. А тут – сам…
Забылся как-то, но выспаться не вышло. Беспрестанно просыпался то от кошмаров, то от реальных воспоминаний о резне, то просто из-за головной боли и озноба. Заболел. Простыл и заболел.
Утром я понял это со всей отчётливостью. Текли сопли, отдавались болью попытки сглотнуть. Меня морозило и трясло. А ещё – было страшно. Очень-очень страшно.
Не из-за того, что на мой след могли встать охотники на воров. Просто ухарей было трое, а не двое.
Трое! И как бы третий не захотел со мной потолковать.
Проняло до дрожи в поджилках. Стало тоскливо, паршиво. Ещё и лихорадка навалилась.
Я не спустился ни к утреннему перекусу, ни к ужину. Пил принесённый Рыжулей травяной отвар и тихонько раскачивался в гамаке. Мне было худо. Старался не думать о случившемся, но мысли раз за разом возвращались к поножовщине. Да разве и могло быть иначе? Всё же первых покойников на свой счёт записал! И ещё каких!
На следующий день лучше не стало. По телу распространилась неприятная ломота, зазнобило пуще прежнего, и я надел сразу несколько рубашек, только это не помогло. Задумался даже, не сходить ли к знахарке, тогда-то и вспомнил о деньгах. Внизу было тихо, почти все ушли на заработки, и я поднял половицу, вытянул из тайника увесистый бумажный свёрток и кошелёк. Расстегнул его и высыпал на лежанку монеты, после распотрошил пестревшие пятнами крови листы. Набралось девятнадцать целковых и пять грошей.
Несусветное богатство для босяка и шанс помочь Рыжуле. Увы – всего лишь шанс. Ста целковых у нас пока что не набиралось даже близко. Даже полусотни не набиралось.
Я пересыпал монеты на лоскут, затянул его в узелок и запрятал в тайник, заодно достал оттуда остатки прихваченных позавчера из дома звездочёта листов, и взгляд сам собой зацепился за цветной рисунок. Внутри силуэта человеческой фигуры выделялись линии, проведённые красными и синими чернилами, но большая часть изображения оказалась вымарана кровавым отпечатком ладони.
И что это? Список с медицинского труда или… – у меня похолодело внутри – с трактата о тайном искусстве?
Захотелось немедленно спалить всё к чертям собачьим, я даже собрал листы и двинулся к лестнице, но в итоге до печи так и не дошёл. В голове помутилось из-за пронзившей ногу боли, вот и сел перевести дух, а дальше поддался искушению и принялся разбирать попавшие в руки записи.
На другой стороне листа с загадочным рисунком ровным и почти разборчивым почерком было написано: «Практика возвышения: 37 ступеней до неба». Первый этап этого самого возвышения озаглавили странным словечком «Неофит», да и приведённые там шесть пунктов заставили теряться в догадках.
«Осознать. Ощутить. Прикоснуться. Приказать. Закалить тело. Укрепить дух».
Я бы точно спалил эту тарабарщину, но следующий этап именовался «Адепт».
Адепты – тайнознатцы низшего ранга, это каждому босяку известно. А ещё всем и каждому известно, что книги о тайном искусстве написаны на староцерковном языке, непосвящённому их не прочесть. Неужто какой-то толмач рискнул переложить колдовской трактат на обычную речь?
Седьмая ступень называлась «Очищение», а продолжения перечня обнаружить не удалось, отыскался только заляпанный кровью листок с цифрой девятнадцать. Та ступень именовалась «Преломление», а преодолевший её тайнознатец становился аспирантом, или стремящимся. Описание ритуала оказалось почти полностью вымарано, так и не понял, о каком таком закреплении аспекта шла там речь и что это вообще такое – аспект.
Невольно даже ощутил досаду, что прихватил с собой лишь несколько листов, а остальные сгорели при пожаре.
Вот тоже странно: с чего бы это? Неужто тайнознатцем решил заделаться?
Была бы склонность, чай, давно церковники приметили бы. У каждого на Заречной стороне имелся знакомый, который когда-то водил дружбу с босяком, приятеля которого позвали в тайнознатцы. И не все эти истории были чистой воды вымыслом. Я и сам когда-то знал одного такого.
Филин клялся, что как только станет адептом, так сразу вернётся в Гнилой дом и отдаст проигранный грош, да уж сколько лет от него ни слуху ни духу. Из работных домов и даже с каторги весточки, бывало, приходили, а тут ничего. То ли сгинул, то ли зазнался и грош зажал.
Как бы то ни было, сжигать листы я передумал. Точнее – решил с этим пока что повременить. Доковылял до каморки Луки с единственным на весь чердак окном, там взялся разбирать замысловатые кружева чужого почерка и среди совсем уж мудрёных словес наткнулся на описание третьей ступени возвышения.
Вопреки названию ни о каких прикосновениях на этом листке речи не шло – разлитую везде и всюду небесную энергию требовалось втягивать и пропускать через себя. Почерк был не самым разборчивым и слишком уж затейливым, а некоторые фрагменты текста оказались нечитаемыми из-за пятен крови. Приходилось подолгу разбирать ажурные завитки букв, складывать их в слова, а слова во фразы. Описывалось непонятное «прикосновение» крайне заумно, я по нескольку раз перечитывал каждую строчку, но, один чёрт, смысл написанного так и оставался загадкой. И вовсе бы ничего не понял, пожалуй, не наткнись на приписку-пояснение о важности правильного дыхания.
Ха! Втянуть – значит, вдохнуть!
Так бы прямо и написали!
И ещё я решил вдруг, что на вторую ступень, если так можно выразиться, уже взошёл. Называлась та «ощутить», а я ведь предельно чётко видел непонятное мерцание воздуха над внешним кругом колдовской схемы в доме звездочёта и чувствовал его вязкое сопротивление. Более того – накатившее тогда ощущение хрупкой неправильности сейчас казалось каким-то очень уж знакомым, будто сталкивался с таким и прежде.
Задумался об этом, и неожиданно вспомнился зарок не воровать. От стребовавшей его ведьмы веяло болотной вонью и холодом – только не обычным холодом, который обжигает кожу, а другим – пробирающим сразу до души. В доме звездочёта меня точно так же до самого нутра пропекло непонятным жаром.
И о чём это говорит? Да чёрт его знает. Просто вспомнилось.
Итак, «ощутить» – было. Ощущал. А вот что значит – «осознать»? Осознать – что? Наличие у себя таланта?
Отлично! Он у меня есть!
Получается, с двумя первыми ступенями разобрался. А значит, я чуток возвысился над остальными смертными и начал движение от неофита к адепту.
Это здорово, но дальше-то что? Лежать и дышать?
Я бы просмотрел записи звездочёта наново, но окончательно разболелась голова, поэтому ушёл к себе, намереваясь именно что лежать и дышать. Ничего другого мне попросту не оставалось. Ещё разве что потеть, кашлять и трястись в ознобе.
Эгей! Небо! Снизойди до меня и наполни своей силой!
Ну или как хочешь. Всё равно своего не упущу…