Армия Наполеона - читать онлайн

Глава III Офицеры Империи

Как видно из предыдущей главы, наполеоновская империя поставила под ружье невиданное доселе число солдат. Однако сотни тысяч призывников остались бы лишь инертной массой без командных кадров, способных превратить их в организованные, спаянные дисциплиной и воинской выучкой боевые единицы. Людям, которые обучали, готовили и вели за собой наполеоновские полки по дорогам Европы от Маренго к Аустерлицу, от Фридланда к Ваграму, и посвящена эта глава.

Из первой главы понятно, что командные кадры республиканской армии с энтузиазмом или как минимум с удовлетворением встретили переворот 18 брюмера и приход к власти Бонапарта. Однако будет неправомерным обобщением описывать реакцию французских офицеров на эти события как единодушную. Не следует забывать, например, что в рядах Рейнской армии было немало командиров, искренне разделявших республиканские убеждения, наконец, значительное количество офицеров составляли клиентелы других генералов, также подумывавших о захвате власти, например Моро и Бернадота. Не трудно догадаться, что в этой среде Первый Консул встретил оппозицию своим политическим планам. Ряд офицеров проголосовал против пожизненного консульства, а некоторые даже приняли участие в заговорах с целью свержения Бонапарта…

В то же время со всеми этими оговорками необходимо однозначно отметить, что Первый Консул завоевал сердца офицеров республиканской армии, быстро справившись с оппозицией в войсках. Причем эта оппозиция была подавлена не силой полицейских мероприятий, а блеском побед, внутриполитическими успехами, наведением порядка в стране вообще и в армии в частности. Офицеры приобрели также материальное благосостояние и уверенность в завтрашнем дне. И если Консул Бонапарт был воспринят однозначно не всеми представителями командных кадров, то император Наполеон мог быть уверенным в искренней преданности подавляющего большинства своих офицеров. «В момент провозглашения Империи, – пишет в своих мемуарах Мармон, – во всех умах было искреннее восхищение гением, который подготовил и создал порядок вещей, который ставил в согласие новые идеи, новые интересы и права разума с принципами, которые были освещены временем и привычками Европы…»[144].

Офицеры, кроме нескольких маршалов и генералов, остались верны императору не только во времена триумфов, но и в моменты самых тяжелых испытаний. Вспоминая о том, как, сражаясь в Испании, войска узнали о поражениях кампании 1813 года и вторжении союзников на территорию Франции, один из офицеров писал: «Эти новости не только не обескуражили нас, но и, наоборот, еще сильнее подогрели боевой дух. Каждый готов был лучше умереть, чем видеть, как страну захватят вражеские короли, которых мы столько раз побеждали в боях»[145]. Другой офицер, также воевавший на Пиренейском полуострове, рассказывал, что даже вступление союзников в Париж, о котором в его полку узнали 8 апреля 1814 г., не показалось им чем-то непоправимо катастрофическим: «Император был жив, и этого было достаточно, чтобы мы верили в победу»[146].

В приведенных цитатах звучит не только выражение верности своему кумиру, но и отголоски революционных войн. Это вполне понятно, ведь в еще большей степени, чем рядовой состав, командные кадры армии империи вышли из бурной эпохи революции. Достаточно отметить, что в 1812 г. средний срок выслуги французских офицеров в званиях от капитана до полковника включительно варьировал от 18 до 22 лет (см. ниже). Следовательно, большинство начало службу в 1790–1794 гг. Учитывая же, что 77 % из них получили эполеты, пройдя все ступени воинской иерархии, начиная с рядового, можно с уверенностью сказать, что подавляющая часть наполеоновских командиров закалилась в революционной армии, поступив в ее ряды кто волонтером 1791–1792 гг., кто рекрутом, призванным в обязательном порядке в эпоху якобинского Конвента, или несколько позднее.

Капитан Огюст-Дени-Ипполит Бретон, офицер штаба маршала Нея. Миниатюра.

Родился в Париже 15 апреля 1769 г. Записался добровольцем в армию в 1793 г. Стал офицером в 1794 г. В 1797 г. получил звание капитана. Прошел все основные кампании Революции, во время Египетской кампании участвовал в высадке на о. Мальта и остался на острове в составе французского гарнизона. В войнах империи Бретон служил в штабах, а также был адъютантом различных генералов. Ранен в битве под Фридландом, тяжело ранен под Талаверой, первым ворвался на вражеские укрепления в бою на перевале Сьерра-Морена 20 января 1810 г., за что был произведен в офицеры Ордена Почетного Легиона. В 1812 г. Бретон покинул Испанию и получил назначение в штаб 3-го корпуса великой армии. Миниатюра выполнена, по всей видимости, в это время, перед отправлением в русскую кампанию. Бретон отличился в ходе боевых действий и был произведен в командиры батальона 18 октября 1812 г. Раненный многими ударами сабель в голову, плечи и руки в бою под Красным 18 ноября 1812 г., был взят в плен. Находился в плену до 1814 г. Умер в 1845 г.

Следы революционной бури не могли не сказаться на менталитете этих людей, однако не менее обоснована была и их верность императору, в котором они видели человека, положившего конец анархии и прогнившему режиму Директории.

Нельзя не отметить, что революция произвела глобальные изменения в социальном составе офицерского корпуса. Эти изменения, несмотря на отдельные коррективы, внесенные императорским режимом, полностью сохранили свою значимость в течение всей эпохи Наполеона. К сожалению, подобно тому, как это было с характеристиками солдат, мы принципиально не можем привести точных цифр, характеризующих динамику изменения социального состава офицерского корпуса. На основе сохранившихся послужных списков редко можно достоверно установить, из какой социальной группы происходит тот или иной офицер, а в тех случаях, когда это указано, формулировки большей частью весьма расплывчаты.

Например, что значит «происходит из семьи землевладельцев»? Это может быть и сын богатых буржуа, владеющих крупной земельной собственностью, и выходец из семьи старого знатного дворянства, и просто сын мелкого фермера, решившего так написать о своём происхождении из престижных соображений.

Происхождение младших офицеров (до капитана включительно) французской армии (1814)

[147]

Качественная характеристика, однако, вполне ясна и хорошо видна из приведенной таблицы.

Конечно, эти данные могут рассматриваться лишь как ориентировочные. Необходимо сделать следующее замечание: приведенные характеристики относятся к периоду конца Империи и записывались со слов самих офицеров, поэтому по отношению к истинному положению мы имеем некоторое общее смещение в сторону респектабельности. Очевидно, немало выходцев из крестьянских семей записали себя происходящими из уже упомянутых «землевладельцев», а сыновья рабочих и ремесленников нашли иную округлую формулировку, чтобы избежать указания на свое скромное происхождение.

С другой стороны, хотя теперь принадлежность к старому дворянству и не рассматривалась как недостаток, скорее наоборот, определенное чувство такта, а может, просто осторожность, заставляли многих заменить фразу «из дворян» на нечто более в духе дня, например «сын военного», «из семьи государственного чиновника», «землевладелец» и т. д. Не следует забывать, что рапорт командира части о повышении того или иного офицера мог оказаться на столе маршала… сына конюха или бочара.

Итак, указанные данные нужно рассматривать как опорные, но иметь в виду, что они были, по всей видимости, менее «буржуазными» с одной стороны, процент дворян был, как считает ряд специалистов, почти вдвое больше. С другой стороны, еще более значительным, чем в приведенной таблице, был процент офицеров – выходцев из среды ремесленников, рабочих и крестьян.

Однако, в общем, качественная оценка очевидна: офицерский корпус, где основную массу составляют представители средних классов и более четверти состава были выходцами из семей ремесленников, крестьян и даже рабочих – без сомнений, следствие огромных преобразований во французском обществе, произошедших в эпоху революции. Его облик резко контрастирует как с офицерским корпусом французской армии Старого порядка, так и с командными кадрами других армий подобного типа. Хотя представление о войсках монархических стран Европы с офицерами сплошь из столбового дворянства, конечно, не соответствует истине, тем не менее нельзя не отметить, что шансы для продвижения по иерархической лестнице для лиц недворянского происхождения были там невелики. Интересно, что процент «благородных» в офицерском корпусе французской королевской армии и русской армии 1812 г. совпадает с поразительной точностью. Как уже отмечалось, накануне революции во французских войсках только чуть более 1/5 командных кадров были выходцами из Третьего сословия, остальные 78,8 % офицеров были дворянами[148]. Равным образом современные исследования показывают, что в русской армии начала ХIХ века дворяне составляли 79,2 % от численности офицерского корпуса[149].

Наполеон закрепил в данном вопросе результат революционных преобразований, окончательно поставив крест на делении вооруженных сил по кастовому принципу. Отныне, как написал генерал Фуа, армия слилась в «массу гомогенную и неделимую. Путь от новобранца, призванного шесть месяцев назад до маршала империи проходили, не встречая барьера в образе мыслей и чувств»[150].

Однако обращает на себя внимание и другая особенность: наличие относительно высокого процента старого дворянства в офицерском корпусе наполеоновской армии. Мы уже отмечали выше, что в эпоху революции, несмотря на все чистки и репрессии, на командных постах сохранилось немалое количество офицеров «из бывших», в числе которых был и сам Бонапарт. Став императором, он сделал все, чтобы привлечь дворян в армию, но отныне не как привилегированную касту, а как носителей высоких традиций, накопленных десятками поколений дворян шпаги, чьи предки героически погибали на полях Бувина и Кресси, Мариньяно и Рокруа, Стейнкерка и Фонтенуа, тех, кто с молоком матери впитывал любовь к военной профессии, понятия о рыцарской чести и верности долгу.

И Наполеон широко открыл дорогу для дворян в армию. Он создал такие условия, которые облегчали для многих из них ассимиляцию в чуждой, порой, для бывших эмигрантов армейской среде, еще дышащей республиканскими традициями.

Во-первых, это добровольческие кавалерийские части, такие как «Гусары Бонапарта», созданные перед походом в Италию в 1800 г.; «Ордонансовые жандармы», учрежденные в 1806 г. (см. гл. XIII), и другие, куда всеми способами привлекалась дворянская молодежь. Эти эскадроны были настоящими рассадниками кавалерийских командиров, ибо, просуществовав едва год, они были расформированы с дальнейшим производством рядового состава в офицеры. Среди военнослужащих этих частей можно было найти самые блестящие фамилии старой Франции: де Монморанси, де Шуазель, де Сальм, д’Аренберг, де Монако, де Савуа, де Жюинье, де Ноказ де Монтравель, де Сервье…[151]

Во-вторых, это создание четырех так называемых «иностранных полков» (см гл. XII). Здесь не действовали обычные правила чинопроизводства, которые были установлены для других воинских формирований. Здесь, не боясь раздражать французских солдат и офицеров, император смело давал довольно высокие чины возвратившимся из эмиграции офицерам, даже тем, кто служил в свое время против Франции. Он не сомневался, что мощный жернов, Великая Армия, перемелет их фрондерство, порыв общей массы увлечет своим энтузиазмом этих бывших роялистов. И надо сказать, что в отношении подавляющего большинства из них он был прав. «Этот человек устремлялся как поток, увлекая все за собой… Цвет дворянства отправлялся на войну как отчаявшиеся конскрипты, а возвращался через шесть месяцев опьяненный славой, жадный до боя и энтузиастом Империи»[152], – писал один из них. Понятно, что благодаря подобным мерам количество старых дворян в армии увеличивалось, особенно значительный процент составляли они среди адъютантов маршалов и офицеров-ординарцев Наполеона.

Характерна в этом отношении судьба графа де Сегюра. Вернувшись с родителями из эмиграции в 1799 г., молодой человек (ему было тогда 19 лет) не знал, чему себя посвятить. Не желая работать на гражданской службе, где все было запятнано для него следами революционной бури, не чувствуя призвания к искусствам, но обладая энергичным и волевым характером, он скучал от безделья, бесцельно слоняясь по улицам Парижа… Но однажды, проходя мимо Тюильри, он услышал торжественно-воинственный звук трубы и увидел отряд драгун в полной форме, вылетевший в галоп из распахнувшихся ворот. Блеск касок, оружие, развевающиеся плюмажи, призывные сигналы труб и топот копыт по мостовой произвели на молодого человека впечатление разорвавшейся бомбы. «При этом воинственном виде рыцарственная кровь предков вскипела в моих жилах. Мое призвание отныне определилось: с этого мига я был солдатом, я мечтал только о битвах и презирал иной удел…»[153]. Через несколько дней граф Филипп де Сегюр стал «гусаром Бонапарта», через год – офицером, а еще через несколько лет – генерал-адъютантом Императора, за которым он проскакал в галоп по всем полям грандиозных битв эпопеи…

Впрочем, несмотря на значительную массу старых дворян, влившихся в ряды командных кадров наполеоновской армии, не следует переоценивать их значение. Наполеон никоим образом не собирался реставрировать ушедший в прошлое офицерский корпус Старого порядка. Здесь, как и в гражданском обществе, император видел перед собой задачу «слияния» (fusion) старых и новых элит, причем в армии это было, очевидно, еще более важно, чем в государственном аппарате. Плебейский напор офицеров и генералов из простолюдинов Наполеон желал соединить с традиционными ценностями древних родов, с тысячелетней воинской культурой монархической Франции.

Э. Детайль. Офицеры гусарских полков

Однако еще раз подчеркнем, император был очень осторожен в этом вопросе. Зная о том, что многие представители знатных фамилий имеют солидную протекцию, Наполеон был вынужден даже принимать меры, чтобы сдержать неоправданно быстрые продвижения по служебной лестнице.

«Не берите слишком молодых людей, есть много старых капитанов, старых лейтенантов, старых су-лейтенантов, которые воевали и которых нужно повышать в первую очередь»[154], – наставлял в 1809 г. император принца Евгения, который щедро раздавал высокие чины молодежи из «хороших» семей. «Я не хочу употреблять на внутренней территории тех, кто не провел все время революции во Франции»[155], – писал он военному министру Кларку в 1809 г., а затем снова повторял тому же адресату: «Я не хочу в штабах никого, кроме тех, кто не покидал с 1789 г. французские знамена»[156]. И еще на ту же тему: «Не предлагайте мне больше офицеров из полков Изембургского и Ла Тур д’Овернь (иностранные полки с офицерами из бывших эмигрантов) для перехода в штаб или другие полки. Я хочу доверять только тем офицерам, которые всегда воевали за Францию»[157].

Касаясь вопроса социального состава командных кадров, нельзя обойти вниманием вопрос материального положения офицеров, и, в частности, соотношения служебных и внеслужебных доходов. Ниже мы приводим таблицу жалованья различных чинов (в год) и таблицу распределения офицеров по количеству внеслужебных доходов[158].

Необходимо отметить, что в военное время эти доходы существенно увеличивались, выплачивались также специальные деньги на квартиру, лошадей, обмундирование и т. д. В результате фактический доход был примерно в 1,5 раза выше приведенного в таблице.

Жалованье офицеров линейных полков (во франках в год)

Для сравнения также интересно указать, что русские офицеры в то же время получали примерно втрое меньшее жалованье. Причём, так как оно платилось ассигнациями, курс которых неуклонно падал, накануне войны 1812 г. русские офицеры получали жалование в 10 раз меньшее, чем французские! Те из русских офицеров, у которых не было внеслужебных доходов, влачили поистине нищенское существование.

Если же мы возьмём жалованье офицеров французской Императорской Гвардии, то оно было примерно в 20 раз выше жалованья русских офицеров! Так, в полку пеших гренадер французские офицеры имели следующее денежное содержание:

Денежное содержание гвардейских офицеров (полк пеших гренадер)

Наличие неслужебных доходов офицеров

[159]

Из этих таблиц видно, что, во-первых, учитывая покупательную способность наполеоновского франка, жалованье командных кадров (не считая младших) было очень высоким и позволяло офицерам в звании, начиная с капитанского, вести весьма почтенное существование. Особенно велико было денежное содержание гвардейских офицеров, уже капитан гвардии по своим доходам мог быть смело отнесен к весьма состоятельным людям.

С другой стороны обращает на себя внимание то, что подавляющее большинство офицеров не имели значительного внеслужебного дохода. 86,3 % командных кадров фактически не имеют иных источников существования, кроме службы (доход не более 500 франков в год), либо имеют ренту Почетного Легиона – плату, также полученную за службу.

Подобная ситуация характерна для наполеоновской армии: ее офицерский корпус, в отличие от полуфакультативно состоящих при армии командных кадров Старого порядка и других подобных армий Европы, должен в полной мере тянуть лямку службы, и только с ней связывать свои надежды на продвижение в общественной иерархии. Нельзя не отметить, что Наполеон достойно вознаграждал своих офицеров и имел возможность требовать от них куда более серьезного исполнения своих обязанностей, чем это имело место в королевской армии.

Сравнивая офицеров армии Старого порядка и офицеров армии, созданной им самим, Наполеон сказал: «…теперь офицеры не являются более людьми, избалованными тепличными наслаждениями. Они проникнуты боевым духом, живут интересами своих товарищей по оружию и гордятся честью командовать. Раньше офицер (из знатной семьи) считал, что оказывает честь невысокому званию, теперь каждый офицер гордиться своим званием… Теперь любое звание это награда за заслуги»[160].

В подобной армии продвижение по иерархической лестнице не могло быть ни столь быстрым, ни столь маломотивированным, как это нередко наблюдалось в эпоху Революции. Прежде всего выборность части офицерского состава, которая существовала вплоть до начала Империи, была постепенно упразднена. До этого правительство назначало только треть офицеров в каждом звании, другая треть получала эполеты по старшинству выслуги, и последняя треть избиралась. Выборы в этот период времени были не митингами в волонтерских батальонах 1792 года. Например, при образовании лейтенантской вакансии, подлежащей замещению по выбору, лейтенанты данного полка, собравшись, избирали трех лучших, по их мнению, су-лейтенантов, кандидатов на получение повышения, а из этих троих капитаны выбирали того, кто и производился в лейтенантское звание.

Несмотря на то, что формально закон о выборности трети офицеров продолжал существовать в течение всей эпохи Империи, тем не менее, как писал генерал Фуа: «вынужденная быстрота замещений свела три разных способа повышения к одному – назначение императором по тройному списку, представленному полковником»[161].

Строгий контроль над чинопроизводством позволил очистить командные кадры от случайных людей, которых занесло революционной волной на высокие должности. Начиная с периода Консульства, Бонапарт начал придирчиво следить за качеством офицерского состава. После Маренго и заключения Амьенского мира в каждом роде оружия учреждаются комиссии, предназначенные для проверки и удаления офицеров, не отвечающих по качествам своему рангу. Мощная чистка одновременно с удалением неспособных командиров, лентяев и выпивох позволила продвинуть способных младших офицеров.

Свидетельства того времени единодушно говорят об улучшении качества офицерского состава: «С прошлого года произошли, в общем, выгодные изменения в образе службы офицеров, – констатировал в 1802 г. Кольбер, тогда полковник 10-го конно-егерского полка. – Я нахожу в них меньше упрямства, больше выправки, рвения и любви к их профессии»[162].

Способствуя быстрому продвижению по службе талантливых людей, Наполеон одновременно желал сделать все, чтобы случайность или связи не могли занести на высокий пост человека, не понюхавшего пороха и не послужившего в младших чинах. Поэтому министерским циркуляром от 15 флореаля ХIII года (5 мая 1805 г.) устанавливался следующий порядок чинопроизводства. Су-лейтенантом могли стать только унтер-офицеры, имевшие не менее шести лет службы; лейтенантом – только су-лейтенанты, имеющие не менее 4 лет службы; капитаном – только офицеры, имеющие как минимум восемь лет службы, из них четыре года в звании лейтенанта; командиром батальона – только офицеры, имеющие не менее восьми лет службы и капитаны с VIII года (т. е. имеющие не менее восьми лет выслуги в звании капитана); офицеры штаба могли получить повышение, только прослужив не менее двух лет в каком-либо полку (не при штабе)[163].

Предполагалось, что, с одной стороны, те, кто не имел соответствующего военного образования, не могли отныне получить офицерский чин благодаря связям или протекции, с другой стороны, должен был быть перекрыт слишком легкий путь к высоким званиям для штабных, ибо ни полковничье, ни майорское звание в принципе нельзя было получить, не пройдя командный стаж в войсках.

Разумеется, это распоряжение имело силу только в мирное время… а так как такового практически не было, то и действие его было весьма ограниченным. Равным образом, адъютанты маршалов и генералов заметно быстрее проходили путь от звания к званию, чем обычные офицеры. «Наполеон хотел задержать их быстрое продвижение, – писал Фуа, – он решил, что для того, чтобы получить следующий чин, адъютанты должны прослужить в частях пехоты или кавалерии, где учатся управлять солдатами, живя с ними одной жизнью. Однако влияние окружения монарха изменяло подчас здоровые идеи главнокомандующего»[164].

Нужно, впрочем, тут же добавить, что вплоть до конца Империи скромное происхождение не являлось недостатком при получении очередного повышения… и далеко не всем это нравилось. Вот как описывает в своих воспоминаниях полковник де Сен-Шаман (офицер из старого дворянства и в эпоху Реставрации ярый роялист) смотр его полка, где он представил императору для очередного производства юношей из «хороших семей»: «Нет, это не то, что я хочу, эти слишком юны, дайте-ка нам лучше наших добрых «террористов»[165], – возразил Наполеон. Полковник видимо непонимающе посмотрел на императора и тот пояснил: «Да, да, наших храбрецов 93-го года!» Я вывел тогда несколько наших старых вахмистров, – рассказывает далее полковник, – столь же глупых и неспособных, сколь они были стары; он был очарован и тут же их произвел»[166]. Сейчас, конечно, уже невозможно проверить, были ли старые вахмистры так уж «глупы и неспособны», зато несомненна политическая ориентация Сен-Шамана, которого покоробило предпочтение императора простолюдинам.

Э. Детайль. Полковник пехоты (1813 г.)

Впрочем, несмотря на те или иные неизбежные недостатки чинопроизводства, невозможно отрицать, что Наполеону удалось сформировать редкий по своим способностям и энергии офицерский корпус. Одним из показателей его качеств являются возрастные характеристики в соотношении с параметрами, показывающими степень служебного и боевого опыта.

Средний возраст офицеров армии Наполеона.

[167]

Из приведенной таблицы видно, что в офицерском корпусе ранней Империи явно просматриваются следы недавней революционной бури: почти все младшие офицеры, особенно в кавалерии, – выходцы из рядовых, отсюда их относительно значительный возраст. С другой стороны, полковники очень молоды, это те талантливые офицеры, которые сумели быстро пройти все ступени военной иерархии.

В 1814 г. ситуация меняется. Значительно моложе стали младшие офицеры: сказалось пополнение из военных училищ, а также быстрое формирование унтер-офицерских кадров из образованных молодых солдат. С другой стороны, старшие офицеры, особенно полковники, стали старее – результат более последовательного чинопроизводства.

Видно также, что наполеоновские офицеры – это мужчины в полном расцвете сил. Среди них практически не было неоперившихся юнцов и пожилых людей. С отнюдь не старческим возрастом сочетался огромный боевой опыт. Маргерон в своей солидной публикации документов, посвященных подготовке русской кампании, приводит сведения о выслуге лет офицеров корпуса Даву (на 1811 год). Эти данные мы свели в следующую таблицу:

Выслуга лет офицеров корпуса Даву (1811 г.)

[168]

«Эти цифры, – пишет Маргерон, – показывают с поразительной силой, и лучше, чем это можно сделать любым другим способом, какую закалку и какой опыт войны должны были получить офицеры различных родов оружия, достаточно только сказать, что любой военный, имеющий в это время 6–7 лет службы, принял уже участие в многочисленных и славных кампаниях, пройдя поля битв с большинством армий Европы»[169].

На основе этих данных можно также легко подсчитать и средний срок выслуги лет. Он распределяется следующим образом:

Таким образом, в 1812–1814 гг. тридцатипятилетний капитан имел в среднем 18 лет выслуги. И какой выслуги! Чтобы проиллюстрировать наглядно эти цифры, обратимся к конкретным офицерам одного из линейных полков.

В 32-м линейном в 1814 г. в строю было 20 капитанов. Их средний возраст и средняя выслуга лет практически совпадают с таковыми для всей армейской пехоты: 36,1 и 15,9 лет[170]. Потрясает тот факт, что на эти примерно 16 лет, проведенных в строю, приходится… 15 кампаний! В результате каждый офицер этого ничем особенно не выделяющегося полка провел свою службу, начавшуюся в среднем в 1798 г., практически постоянно участвуя в военных операциях.

Юный виконт де Сен-Клер (ему было 12 лет) записался волонтером на флот, 4 июня 1799 г. попал в египетский поход, в 1801 г. в возрасте неполных 14 лет по приказу главнокомандующего зачислен солдатом 32-й линейной полубригады, сражавшейся в это время на африканской земле. Отличился в боях. Произведен в капралы по возвращении во Францию (в 15 лет!), в следующем году стал сержантом и обучал молодых солдат… Уже в звании старшего сержанта принял участие в походе 1805 г. Прошел прусскую кампанию 1806 г., отличился в польском походе 1807 г., произведен накануне Фридланда в су-лейтенанты. Вместе с полком отправился на Пиренейский полуостров, и шесть долгих лет непрерывно дрался на испанской земле. Получил последовательно лейтенантские и капитанские эполеты, в 1813 г., успев повоевать в Испании, был переброшен в Великую Армию и сражался в Германии, а в 1814 г. оборонял Майнц. В 27 лет у этого молодого человека было за плечами 15 лет службы, 18 кампаний (!)[171], три раны и орден Почетного Легиона, полученный в ноябре 1813 г.[172]

Капитан Эстрад, 44 года. За плечами походы 1792, 1793, кампании 1794, 1795, 1796, 1797 в Италии, 1798 в Швейцарии, 1798, 1799, 1800, 1801 в Египте. В 1804–1805 гг. – в армии Берегов Океана (в Булонском лагере), потом Ульмский поход, кампания 1805 г., прусская кампания 1806 г., польский поход 1807 г., война в Испании 1808, 1809, 1810, 1811, 1812, 1813, 1814 гг.! Итого двадцать с лишним кампаний! Ранен пулей в плечо под Вадо в 1795, пулей в голову под Александрией в 1798 г., пулей в подбородок в прусском походе 1806 г. Кавалер ордена Почетного Легиона в 1807 г.[173]

И это просто две взятые почти наугад биографии!

Этот боевой опыт был лучшей практической школой военного искусства. Что же касается теории, то здесь необходимо отметить, что большинство наполеоновских офицеров не успели посидеть за партами военных училищ. Согласно подсчетам Ж. Удайля во Франции к концу периода 1-й Империи не более 15 % офицеров были выпускниками военных учебных заведений[174]. Отметим, что в приведенном нами в качестве примера 32-м линейном только один капитан, два лейтенанта и четыре су-лейтенанта окончили военную школу (7 из 95 офицеров!), остальные выслужились из солдат. Причем в среднем время службы до получения офицерских эполет составляет около 9 лет![175] Данная ситуация объясняется, конечно, непрерывными войнами и огромной потребностью армии в офицерах, которую не могли удовлетворить военные школы, несмотря на то что император уделял огромное внимание их созданию и развитию.

Дело в том, что пришлось начинать фактически с нуля. В период Революции почти все существовавшие к тому времени военные учебные заведения были закрыты, школы подготовки артиллерийских офицеров при артполках сведены в одну, размещенную в Шалон-сюр-Марн, некоторые бывшие подготовительные военные школы превратились в обычные платные пансионы для юношей. К началу эпохи Консульства Франция фактически не располагала военными учебными заведениями (Шалонская школа находилась в состоянии развала и запустения, а число ее воспитанников едва превосходило 40 человек).

Полковник 23-го конно-егерского полка Марселен де Марбо (1782–1854). Миниатюра.

Марбо прожил жизнь на редкость полную удивительных приключений и написал мемуары, которые хотя и грешат нередко против исторических фактов, но очень ярко и красочно передают жизнь наполеоновской армии. Миниатюра написана, очевидно, в начале 1812 г., когда Марбо был произведен в полковники (ноябрь 1811 г.) и получил под командование 23-й конно-егерский полк

Декретом от 11 флореаля Х года (1 мая 1802 г.) 1-й консул образовал систему среднего и специального образования во Франции, которая сохраняет ряд черт, намеченных ее создателем, вплоть до сего времени. Статья 6 этого декрета провозглашала создание Специальной военной школы – в будущем знаменитого Сен-Сира. Еще ранее, для детей военнослужащих, «павших на поле чести», был создан так называемый «Пританей» – учебное заведение типа интерната, которое позже превратится в среднее военное училище в Ла Флеше (до 1808 г. Пританей размещался в Сен-Сире, а Специальная военная школа – в Фонтенбло).

Военная школа, созданная Наполеоном, была поистине образцовым военным учебным заведением, рассчитанным сначала на 500, а потом на 1000 курсантов. Сюда принимали выпускников лицеев и частных пансионов. Для тех, кто блестяще окончил среднее учебное заведение, обучение в Военной школе было бесплатным, для остальных оно было весьма дорогим удовольствием: 1200 франков в год.

Если в королевской военной школе, где в свое время учился сам будущий император, как он вспоминал, «воспитанников кормили и обслуживали с великолепием, во всем обходясь с нами, как если бы мы были офицерами, имевшими большой доход…»[176], то в Сен-Сире курсантов не баловали. С момента поступления в школу для курсантов начиналась настоящая военная жизнь, ибо Наполеон хотел, «чтобы молодые офицеры, которые должны будут командовать солдатами, начали с того, что сами стали бы подлинными солдатами»[177].

Строгая дисциплина, точное соблюдение уставов, придирчивые проверки амуниции и вооружения, напряженные военные занятия – вот повседневная жизнь будущих офицеров Великой Армии. Жиро де л’Эн, бывший курсант Сен-Сира, вспоминал: «Мы были подчинены тем же правилам, что и солдаты в казарме. Ели из общего котла такой же суп как они. Единственным отличием было то, что мы получали его уже готовым на кухне, откуда мы приносили также хлеб в мешках, вино в канистрах, мясо и овощи в отдельных котелках»[178]. Не всем подобный распорядок нравился. Будущий генерал Рикар, тогда один из курсантов, вспоминал, что у него вызывало «непобедимое отвращение» есть из одного котла со своими товарищами.

В школе обучали не только военным дисциплинам. От курсанта требовался необычайно высокий уровень общего образования, и особенно знание математики и физики, так как многие выпускники зачислялись не только в пехоту, но и в артиллерию и инженерные войска. Вот какова была «недельная норма» обучения в Сен-Сирской школе в 1812 г.:

9 часов математики

6 часов физики

9 часов рисунка

18 часов теоретических знаний по различным военным специальностям

18 часов практических артиллерийских занятий

6 часов конный манеж

3 часа взводная школа

_________

Итого: 69 часов[179]

Следовательно, в среднем по 11–12 часов занятий в день (в воскресенье не учились), не считая общих построений, поверок, инспекций и т. д.

Не сразу все наладилось в Сен-Сире, и еще в 1803 г. отмечались низкий образовательный уровень абитуриентов и недостатки в организации занятий. Однако постепенно удалось хорошо организовать учебный процесс, и в первые дни 1804 г. начальник школы генерал Беллавен писал Первому консулу, что «школа прочно сидит в седле»[180]. Действительно, с этого времени школа уверенно крепла как в количественном, так и в качественном отношении. Не последнюю роль сыграл в этом уже упомянутый нами генерал Беллавен. Строгий и пунктуальный, придирчивый к малейшим неточностям в соблюдении правильности ношения униформы и чистоты оружия, Беллавен был в то же время по-отечески добр со своими подопечными, и все они сохранили о своем наставнике добрую память. Вступив в 1791 г. в возрасте 20 лет в кавалерийский полк рядовым, Беллавен, благодаря своей отчаянной храбрости и таланту за пять лет дослужился до генерала, но 5 июля 1796 г. в битве при Раштадте вражеское ядро оторвало ему ногу. Бонапарт нашел дело по душе рано вышедшему из активной военной жизни генералу, и Беллавен полностью оправдал его доверие, заслужив признательность Первого Консула и императора.

Наполеон постоянно с пристальным вниманием следил за постановкой дела в Сен-Сире и не всегда был доволен тем, что там происходит. В частности, император постоянно стремился к тому, чтобы не дать военной школе свернуть на путь оторванного от реалий, исключительно теоретического обучения. В марте 1809 г. он в очередной раз неожиданно посетил училище и разразился длинным раздраженным посланием военному министру, в котором лучше всего видна его концепция подготовки офицерских кадров: «В Сен-Сире всего не хватает. Артиллерийским делом не занимаются. У пушек нет пролонжей (см. гл. VI), нет мишеней. Воспитанники не знают номенклатуру артиллерийских орудий… Можно всему обучить этих молодых людей, пока они в школе, когда они выйдут оттуда, они будут узнавать лишь то, что лежит непосредственно в плоскости их каждодневных занятий. А было бы хорошо для старших офицеров артиллерии, чтобы в армии у них под рукой были пехотные командиры, которые при необходимости могут изготовлять артиллерийские заряды, умеют работать топором и лопатой (имеются в виду инженерные работы) и которые могут участвовать в работе по ремонту пушек, уметь изготавливать картузы, пальники и отливать пули… Я хочу, чтобы готовили не кабинетных ученых, а молодых офицеров, которые сразу по приходе в полк будут знать все, что знают старые офицеры. Пусть г-н министр займется внимательно всеми этими деталями. Скоро я снова навещу Сен-Сир и, ей-богу, буду весьма рассержен, если не увижу изменений…»[181].

Специальная военная школа подготовила за время своего существования в эпоху Консульства и Империи целую плеяду блестящих пехотных и артиллерийских офицеров. С 1804 по 1807 г. было выпущено 1348 су-лейтенантов для этих родов оружия.

В 1809 г. – 458

1810 г. – 299

1811 г. – 145

1812 г. – 603

1813 г. – 751

1814 г. (3 месяца) – 252

Итого: 3856 офицеров[182]

Всего же с учетом выпуска 1815 г. в эпоху Империи Сен-Сирскую школу окончили 4101 человек, из которых 3338 стали пехотными офицерами, 317 – кавалерийскими и 416 – артиллерийскими[183]. Это был поистине цвет французского офицерского корпуса. Пройдя две-три кампании, юные су-лейтенанты, получившие в школе прекрасное теоретическое и практическое образование, приобретали огромный боевой опыт и становились действительно мастерами военного дела.

Что же касается отваги на поле боя, лучшее свидетельство этого – цифры потерь, понесенных выпускниками Специальной военной школы: 2/3 су-лейтенантов выпуска 1804–1807 гг. пали на поле брани в эпоху Империи[184].

Но это не останавливало молодого энтузиазма курсантов Сен-Сира, их пылкого желания броситься с головой в головокружительные походы Великой Армии. «Школа затряслась от тысячекратно повторяемого крика «Vive l’Empereur! Офицеры!! Мы французские офицеры!» – рассказывает Гаспар-Ришар Сультрэ в письме отцу, о том, как его друзья со старшего курса встретили свое неожиданное производство в чин су-лейтенанта. А на следующий день он снова пишет: «Со вчерашнего приказа радость воспитанников не знает предела и проявляется во всю силу своего порыва. Ведь они проделают такую блестящую кампанию! Как я хочу, чтобы она не кончилась до тех пор, пока я не стану офицером!..»[185]. Это было в мае 1812 г., и большинство этих радостных веселых юношей не увидели больше никогда Франции… Но, несмотря ни на что, сотни новых выпускников с таким же энтузиазмом и пылом весной 1813 г. ушли, чтобы устремиться в кровавый водоворот безнадежной войны…

Юношеский порыв не мешал им быть отличными офицерами пехоты и артиллерии. Иная картина наблюдалась долгое время в кавалерии, и те выпускники Сен-Сира, которые попадали туда, оказывались не в лучшем положении: «Наше изучение военного искусства готовило из нас пехотинцев, и мы начинали как жалкие кавалеристы. Наше обучение происходило под ударами сабель, от которых редели необученные и неловкие ряды. Нашей доброй воли, нашего энтузиазма не хватало…»[186] – писал выпускник Сен-Сира де Брак, попавший в легкоконные части и позже ставший знаменитым генералом.

Действительно, с подготовкой офицеров для этого рода войск дело обстояло очень плохо, и фактически кавалерийские командиры воспитывались чисто эмпирическим методом. Правда, еще в эпоху Консульства существовала так называемая «аппликационная кавалерийская школа» в Версале, но это были скорее «курсы повышения квалификации» для офицеров и унтер-офицеров кавалерийских полков, к тому же из рук вон плохо организованные. «Три раза в неделю мы собирались на гражданском манеже под руководством знаменитых наездников Жардена и Купе; мы приходили туда тогда, когда нам заблагорассудится… Три остальных дня были посвящены военным занятиям… Как только занятия кончались, капитаны исчезали, и каждый воспитанник делал то, что ему хотелось, – вспоминал генерал Марбо. – Согласитесь, нужно весьма большое желание учиться, чтобы преуспеть в столь плохо организованной школе…»[187].

Подобное состояние подготовки командных кадров для кавалерии, разумеется, не могло удовлетворить императора, и поэтому в 1809 г. был издан декрет о создании кавалерийской школы в замке Сен-Жермен по образцу Сен-Сирской, но с учетом специфики своего рода войск. По мысли Наполеона, Сен-Жермен должен был стать привилегированным учебным заведением для сыновей дворян и буржуазии, ибо здесь за обучение необходимо было вносить очень высокую плату (кроме нескольких курсантов, которых государство брало на содержание). Униформа воспитанников, так же как внешний вид школы, должны были производить впечатление своим блеском. Однако школа создавалась поспешно, и император остался крайне недоволен своим внезапным визитом в Сен-Жермен 14 апреля 1812 г.

В возмущении он написал в тот же день военному министру Кларку. Всё вызвало шквал упрёков – состояние здания, дурной запах, дурной хлеб: «Я попробовал хлеб. Он такой плохой, что от такого стоило бы жаловаться даже в самые плохие моменты на войне. Как можно давать подобный хлеб молодым людям, которые привыкли дома к богатой жизни и которые платят по 2400 франков пансиона?»[188]

Наполеон сместил со своего поста начальника школы генерала Клемана де ла Ронсьера и на его место поставил уже известного нам Беллавена, в надежде, что он сможет организовать школу надлежащим образом. Однако времени оставалось уже немного. Крах Империи увлек за собой и Сен-Жерменскую школу. Она закрылась в 1814 г., так и не успев развернуть свою работу с той эффективностью, которой ожидал от нее император. За все время своего существования школа выпустила из своих стен лишь 311 су-лейтенантов кавалерии[189].

Совсем иную роль сыграло в подготовке офицерского корпуса высшее учебное заведение, которое, в общем, не считалось военным. Это была знаменитая Политехническая школа, созданная в 1794 г. как институт, призванный готовить специалистов для всех областей промышленности и техники. Политехническая школа превратилась в эпоху Империи фактически в военное учебное заведение. Здесь все напоминало о войне: ношение униформы, подъемы в пять часов утра по звуку барабана. «Наши учителя походили на герольдов, наши классы – на казармы, наши перемены – на маневры, а наши экзамены – на военные смотры», – вспоминал Альфред де Виньи о лицеях эпохи Наполеона, однако это в равной степени могло быть отнесено и к Политехнической школе… Впрочем, ее выпускники формально не обязаны были идти в армию. Но едва редели ряды офицерского корпуса в армии, как император снова писал военному министру: «Нужно посмотреть, не может ли Политехническая школа дать еще пятьдесят офицеров», и так каждый раз, когда не хватало офицеров артиллерии и инженерных войск.

Э. Детайль. Воспитанники политехнической школы в бою за Париж (1814 г.)

В результате сами воспитанники школы рассматривали ее скорее как военную. «Парижская политехническая школа была в это время лучшим военным училищем, и военные науки изучались здесь на чрезвычайно высоком уровне»[190], – писал окончивший ее в 1808 г. Хлаповский, польский офицер ординарец императора. Действительно, естественные и военные дисциплины здесь преподавались виднейшими учеными и прекрасными офицерами. Среди профессоров были такие научные деятели с мировыми именами, как Монж, Фуркруа, Карно, Тенар, Жюссье и многие другие. С 1804 по 1813 г. это высшее учебное заведение окончили 1380 студентов, из которых около тысячи (!) стали офицерами, прежде всего артиллерии и инженерных войск.

Немалую роль в подготовке офицеров для инженерных войск и рабочих рот артиллерии в эпоху Наполеона сыграла и Компьенская школа искусств и ремесел, основанная в эпоху Консульства.

Наконец, для подготовки унтер-офицеров была учреждена соответствующая школа в Фонтенбло.

Все эти меры способствовали значительному повышению военного и общего уровня образования командиров французской армии. Однако, как уже было отмечено, процент офицеров, получивших регулярное военное образование, оставался весьма скромным и процесс складывания армии современного типа с командными кадрами, прошедшими обязательную профессиональную подготовку в высшем или среднем учебном заведении, только начался в эпоху Наполеона и был далек от завершения в момент падения империи.

Выпускников лучших военных школ и простых крестьянских парней, ставших командирами, юных аристократов из Сен-Жерменского предместья и сыновей парижских ремесленников – офицеров Империи объединяло одно: беззаветная отвага и культ чести. «Мы говорили только о будущих победах, – вспоминает лейтенант Мартен о начале трагической кампании 1815 г., – о славе, которую мы добудем, о повышениях, которые мы получим. Прочь удовольствия мирной жизни – жалкий отдых не для истинных воинов! Покинуть все: любовь, возлюбленную, все, чтобы сражаться!»[191]

Молодому офицеру для того, чтобы доказать, что он достоин эполет, приходилось нелегко. «Когда нужно было выбирать позиции для орудий, – рассказывает один из них, – я старался ставить их нарочито близко от неприятеля и в самом опасном месте. Должен сказать, что чувство, которое мной руководило, было не желание бить врага, а заработать репутацию. Я добился этим способом того, что заслужил доверие»[192].

Иногда желание показать свою отвагу приводило к бесполезным потерям: «Это ложное понимание храбрости отняло у Франции немало доблестных воинов, которые погибли без иной пользы для отечества кроме той, что они приучали своих подчиненных презирать смерть и быть в состоянии преодолевать все опасности»[193]. Но «благо той армии, – говорит Клаузевиц, – в которой проявляется несвоевременная отвага, – эта буйная растительность, она признак могучей почвы. Даже безрассудную смелость, т. е. смелость бесцельную, нельзя ценить низко; в основе своей она является той же самой душевной силой, только проявляющейся в виде особого вида страсти…»[194] (см. также гл. XI).

Лучшим свидетельством отваги наполеоновских офицеров на поле чести являются цифры потерь, понесенных командными кадрами в боях. Согласно подсчетам крупнейших французских современных историков Лемоншуа, Удайля, Бодинье от 11,5 % до 12,8 % офицеров наполеоновской армии погибли в боях[195], т. е. около 10 тысяч человек. В процентном отношении это значительно выше, чем потери рядового состава убитыми и умершими от ран (см. гл. II). С другой стороны, нужно отметить, что потери офицерского состава от болезней были гораздо ниже, чем у рядовых. Командные кадры по различным данным потеряли лишь от 4 до 8 % своей численности умершими от болезней, у рядовых же это число, как уже отмечалось, составляло не менее 30 %. Разумеется, сказывались лучшие условия содержания и лучшие материальные возможности офицеров, но не только это. Вне всякого сомнения, немалую роль играл и психологический фактор. Офицеры с большей стойкостью переносили лишения, а самое главное, до конца сохраняли товарищескую взаимопомощь. В тяжелейших условиях отступления из России, когда солдаты и офицеры находились практически в равных условиях перед лицом лишений и когда офицерам приходилось еще чаще, чем обычно, рисковать собой под пулями, потери рядового и командного состава оказались тем не менее в процентном отношении совершенно различными. В некоторых полках вокруг изодранных знамен оставались лишь уцелевшие офицеры с горстью унтер-офицеров и солдат.

4-й линейный полк под командованием полковника Фезенсака является характерным примером. Из трех тысяч солдат и унтер-офицеров этой части, перешедших Неман (с основной массой войск или позже в числе подкреплений), вернулись не более 300 человек, а из 109 офицеров – 49, т. е. в строю осталось только 10 % рядовых и 45 % офицеров (в процентном отношении в 4,5 раза больше!). И это несмотря на то, что среди 49 вернувшихся офицеров 35 были ранены, причем многие неоднократно![196] Несмотря на ужасные потери этого трагического похода, офицеры сохраняли свою преданность императору и желание сражаться до конца: «Для первой кампании мне досталась слишком жестокая, но от этого мое удовольствие начать новую не будет меньшим», – писал домой молодой офицер после войны 1812 г.[197]

Наполеон делал все, чтобы поощрить эти качества своих командных кадров. Впрочем, для того чтобы заслужить награду, простой отваги было мало – она в наполеоновской армии была разменной монетой. Император «мало обращал внимания на обычную храбрость, – писал генерал Рапп, – он рассматривал ее как нечто само собой разумеющееся, однако он ценил истинное бесстрашие, и к тому, кто обладал этим качеством, он подходил с совсем иными мерками, чем к обычным людям»[198].

Когда кто-то из высокопоставленных чиновников заметил ему, что император, повышая в чине отважных солдат, забывает хороших офицеров тыла, Наполеон ответил: «Я плачу за кровь, а не за чернила!» Порой свои повышения и отличия офицеры получали прямо на поле боя. Вот как генерал Сегюр запомнил производство в офицеры после сражения при Валутиной Горе в 1812 г.: «Солдаты Нея и дивизии Гюдена, генерал которых пал в бою, построились среди трупов своих товарищей по оружию и тел русских солдат, среди разбитых деревьев, на земле, перепаханной ядрами и утоптанной ногами сражавшихся, на клочках изодранного обмундирования, среди перевернутых повозок и оторванных членов… Но все эти ужасы он заставил померкнуть перед славой. Поле смерти он превратил в поле чести… Его видели последовательно окружавшим себя каждым полком как семьей. Он спрашивал громким голосом офицеров, унтер-офицеров и солдат, узнавал, кто самый храбрейший из храбрых, и награждал его тотчас же. Офицеры указывали, солдаты одобряли, император утверждал»[199]. Так без справок, аттестаций и характеристик на залитом кровью, еще дымившемся поле битвы солдаты становились офицерами, офицеры – генералами.

П. Бениньи. Полковник кирасирского полка.

В храбрости и самопожертвовании, неразрывно связанных с высоким чувством чести, Наполеон видел нечто большее, чем необходимое качество отряда воинов-профессионалов. Здесь мы вплотную подходим к одной из важнейших тем истории Империи: социальной значимости армии и прежде всего офицерского корпуса в наполеоновской схеме общества. В воинском, рыцарском духе император искал моральный стержень общества. «Нельзя, чтобы знатность происходила из богатства, – говорил он Редереру, видному политическому деятелю эпохи Республики и Империи. – Кто такой богач? Скупщик национальных имуществ, поставщик, спекулянт, короче – вор. Как же основывать на богатстве знатность?»[200]

Но если знатность не базировалась отныне на происхождении из благородного рода, как при Старом Порядке, и на миллионном счету в банке, как в буржуазном мире, то на чем же? Кровь, пролитая на поле сражения, самопожертвование во имя общего блага, воинская честь отныне должны были стать, по мысли императора, основой для новой элиты. «Действительно благородным является тот, кто идет под огонь, – совершенно однозначно высказался император в разговоре со своим адъютантом Гурго. – Я отдал бы мою дочь за солдата, но никогда – за администратора… Я могу любить только воинов»[201]. «Быть офицером – это значило тогда быть знатным, перед воинским мундиром все склонялось, и перед воинской славой меркло все остальное…»[202] – справедливо отмечал мемуарист.

Концепция Наполеона раскрывается в полной мере в наставлениях, предназначенных для военных школ императорской Франции. В регламентах парижских коллежей, Сен-Сира и Пританея преподавателям указывалось, что «во время занятий они должны делать все необходимое, чтобы направлять воспитанников к любви к добродетели, справедливости и Отечеству». Те же самые мысли мы находим не только в занятиях с будущими офицерами, но и во всех речах, которые руководство военных школ произносило по разным поводам.

Во всех этих речах постоянно встречается тема «чести», которая представляется как нечто прежде всего свойственное воину, который является более, чем любой другой француз, благородным и знатным человеком (homme de qualité), социальным образцом. Добродетель состоит прежде всего в отваге, которая со спокойствием встречает опасность. Однако отвага – не врожденное качество. Если она встречается в определенных слоях общества, то это потому, что она является продуктом всего обучения в этих слоях общества, призванного создать существо высшего порядка.

«Чтобы добиться этой твердости души, которую ничто не смущает» молодой человек должен постоянно бороться со своими страстями. Он должен избегать лжи, скрытности, пристрастия к деньгам и чрезмерного честолюбия. Для истинного храбреца не представляет сложности «пожертвовать во имя предмета своей веры добро и богатство, но он готов принести в жертву и самое ценное, что дала ему природа». «Настоящая честь – это не только величие отваги, которая заставляет нас идти навстречу всем опасностям, но это и строгость нравов, которая удерживает нас в нашем долге. Ее храм – твердая душа, ее святилище – чистая совесть, ее вера – следование добродетели… Настоящие честь и отвага – это не кровавая ярость, истинный гражданин погибает в бою во имя пользы Отечества, и его храбрость страшна только для врагов государства и монарха»[203].

Во всех этих речах понятие чести раскрывается таким, каким его видели певцы средневекового рыцарства – Шателлен, Филипп де Мезьер, де ла Марш – и таким, каким его описывали военные деятели XVI века – Монлюк и Гез де Бальзак. Знаменитый голландский историк-медиевист начала ХIХ века Иоган Хейзинга в своем шедевре исторической мысли «Осень Средневековья» так характеризовал понимание средневекового рыцарского идеала: «…рыцарскому идеалу было присуще – и теоретически, и как некий стереотип – сознание того, что истинная аристократичность основывается только на добродетели и что по природе своей все люди равны»[204].

Однако в обществе Старого порядка воинская элита сформировалась в незапамятные времена. Она стала наследственной, и, признавая равенство всех людей перед Богом, средневековая знать и вельможи XVI–XVII веков образовывали замкнутую касту, почти непроницаемую для простолюдинов. Наполеон дал шанс вернуться к истокам и открыл возможность для всех без исключения тяжелыми ударами меча выковать свой дворянский герб. «Когда кто-нибудь испрашивал у императора милость, будь то на приеме или на воинском смотру, он обязательно задавал вопрос просителю, был ли тот ранен? Он считал, что каждая рана – это часть дворянского герба. Он почитал и вознаграждал подобную знатность»[205], – писал Рапп.

Нужно сказать, что деятельность Наполеона в этом направлении увенчалась успехом. Построенное им общество не было военной диктатурой в вульгарном смысле этого слова, когда у власти находится клика генералов или полковничья хунта. Изучение нотаблей Империи, осуществленное Бержероном и Шоссина-Ногаре[206], представленное в их солидных монографиях, показывает, что военные занимали относительно скромное место в ряду высших государственных чиновников, аппаратах министерств и префектур. Император никоим образом не стремился заполонить все высшие посты людьми в ботфортах. Однако, несмотря на то что гражданское управление оставалось в руках специалистов своего дела из штатских, общество все было насквозь пронизано воинскими идеалами. Из рапортов префектов следует, что «военные пользуются уважением публики», что «офицеры, выполняя свои функции с умом и высокими моральными качествами, вызывают всеобщее почтение»[207] и т. д.

Равным образом, анализируя списки парижан, добровольно записавшихся на службу в эпоху Империи, Бержерон показал, какой притягательной была армия для населения и сколь сильно молодежь из буржуазных семей мечтала стать офицерами. Во всех гражданских церемониях военные занимали почетные места, и генерал, командующий округом, пользовался теми же почестями, что и префект департамента. Конечно, не всем гражданским чиновникам это нравилось. Префект Меца писал в 1807 г.: «Нужно находиться в городе, таком, как этот, чтобы составить себе истинную картину того, насколько трудно гражданским бороться с многочисленными претензиями военных, которые возникают по поводу любых случаев»[208].

Наполеону во многом удалось реализовать чаяния солдат и офицеров эпохи кризиса революции. По мысли Ж.П. Берто, крупнейшего специалиста в области истории армии эпохи Революции и Империи: «Новое общество… должно было строиться не только на денежном богатстве и земельной собственности, не на количестве клиентелы и слуг. Оно должно было быть движимо самопожертвованием во имя общего дела, которое никогда не является суммой эгоизма отдельных личностей… Честь – понятие, в котором сублимировалась жертвенность во имя нации, олицетворяемой Наполеоном, должна была стать отныне не только стержнем для элит… Офицеры должны были через посредство унтер-офицеров донести ее до рядовых»[209].

Эти принципы построения государства нигде не были теоретически сформулированы Наполеоном. Он был практик и делал то, что было необходимо, по его мысли, в данный момент с начала для Франции, а потом для многонациональной Империи. Но, сознательно или бессознательно, император стремился возвысить элиту духа и самопожертвования – новое рыцарство в полном смысле этого слова. Несмотря на то, что не все, к чему он стремился, было достигнуто, результат был, без сомнения, очевиден. Империя Наполеона, несмотря на свою относительно свободную «рыночную» экономику и оформленную правом частную собственность, в значительной степени не являлась государством буржуазным.

В современной Франции, особенно в среде интеллектуальной элиты, Наполеон не слишком популярен, и это несмотря на то, что он создал кодекс, лежащий в основе современного французского законодательства, административную структуру, систему высшего и среднего образования и т. д. Неприятие императора буржуазными элитами вполне понятно. Хотя обычно оно мотивируется тем, что Наполеон – «диктатор», «что он душил свободу самовыражения независимого индивидуума», сущность здесь гораздо глубже. Империя Наполеона была не страной, где господствовали биржевые дельцы и спекулянты, а миром, где доминировала элита меча. Именно элита воинов определяла вкусы, нравы и ценности общества. В этом смысле государство Наполеона, несмотря на его развитую экономику и передовую науку, как это ни звучит парадоксально, было страной еще более «старого порядка», чем дореволюционная Франция. В своих моральных ценностях по ряду параметров она была ближе к суровым рыцарям времен Филиппа Августа, чем к придворным кавалерам Людовика XVI.

Император старался сделать так, что воинская слава затмевала все остальное. Самопожертвование людей во имя отечества и общего блага должны были восславить художники и скульпторы, композиторы и музыканты, писатели и поэты. Мало того, что достойного воина щедро вознаграждали, эту награду стремились преподнести так, чтобы поднять человека в его собственных глазах, заставить его почувствовать ответственность и проникнуться желанием совершить еще большие подвиги.

Не случайно поэтому вся молодежь Франции только и мечтала о воинской карьере. На уроках в лицеях и военных школах беспрестанно изучали деяния героев древности, а Плутарх с его «Жизнью великих людей» был поистине заменителем Библии. «Мысли о воинских подвигах кипели в голове всех молодых людей, – рассказывает капитан Блаз, – а бессмертные свершения нашей армии заставляли биться сердца и наполняли их благородным энтузиазмом»[210].

Необходимо отметить, что наполеоновская знать воителей никоим образом не исключала высокий интеллект, а, наоборот, культивировала его. Покрытый ранами полуграмотный рубака, конечно, пользовался уважением, но имел мало шансов подняться к вершинам иерархии. Император всеми способами стремился пополнить ряды высших чинов не просто отважными людьми, но и людьми высокообразованными.

«За отечество, науки и славу» – было начертано на знамени Политехнической школы, и этому девизу следовали лучшие представители французского офицерского корпуса. «Сейчас мы начинаем дифференциальные и интегральные исчисления, мы погрузимся в физико-математические науки. Я хочу работать как одержимый»[211], – с юношеской восторженностью писал молодой курсант Сен-Сира. А офицер-ординарец (officier d’ordonance) императора Хлаповский, с благоговением вспоминая о времени, проведенном в Политехнической школе и об уровне образованности ее воспитанников, рассказывал: «Легко понять, что молодые люди, столь занятые науками, не очень много думали о светских развлечениях и, как я уже отмечал, на переменах говорили только на военные темы, развиваясь таким образом и увеличивая свои знания»[212].

Впрочем, в этом глубоком уважении к наукам тоже нет ничего принципиально нового по сравнению с упомянутыми идеалами средневекового рыцарства. «Согласно житию маршала Бусико, одного из наиболее характерных выразителей рыцарских идеалов позднего Средневековья, две вещи были внедрены в мир по божьей воле, дабы подобно двум столпам поддерживать устроение законов божеских и человеческих; без них мир превратился бы в хаос, эти два столпа суть «рыцарство и ученость, сочетающиеся во благо друг с другом»[213].

Итак, офицер Наполеона – это опытный, закаленный в боях командир, мужчина зрелого возраста, прошедший суровую школу войн и походов, профессионал своего дела, учитель и старший товарищ для своих солдат, но он еще и представитель нового рыцарства, опора общества, его моральный стержень и элита. Конечно, не все были такими, но к этому стремились, и как не вспомнить в заключение этой главы характеристику, которую дал генерал Фуа этим людям:

«Наши армейские офицеры, и особенно пехотные, сверкали чистотой и славой. Доблестные, как Дюнуа и Лагир, привыкшие к лишениям и не поддающиеся усталости, потому что они были сыновьями пахарей и ремесленников, они шли во главе своих рот и первыми бросались в битву или на штурм. Их существование было соткано из непрерывных лишений, но, далекие от тщеславия генералов и опьянения солдат, эти мученики патриотизма жили той духовной жизнью, которая сгорала в служении долгу»[214].