Как ни поднимайся вверх, а выше неба не будешь.
Генерал от артиллерии, генерал-адъютант свиты Его Императорского Величества и туркестанский генерал-губернатор Павел Иванович Мищенко, уйдя в отставку «по состоянию здоровья», занимался для души садоводством и пчеловодством. У себя на родине, в Темир-Хан-Шуре, стольном городе Дагестанской области, имея полтора гектара каменистой земли, он разбил хороший фруктовый сад с цветником, нанял толкового садовника и ежедневно наслаждался возможностью, буквально сойдя со ступенек своего скромного, на восемь комнат, одноэтажного дома, вступать в благоухающий мир тишины и спокойствия. Правда при этом всегда был одет в серую суконную на ватной подкладке бекешу с генеральскими погонами, на седой голове – офицерская фуражка с лакированным козырьком, на кожаном ремне, опоясывающем стройную не по годам фигуру, наградной георгиевский кинжал, а на груди – крест ордена Святого Георгия 4-й степени, полученный за Китайский поход 1900 года. У Павла Ивановича было ещё десять орденов, от Святого Станислава до Александра Невского, разных степеней, однако к Георгиевскому он относился с непоказным уважением. Жена однажды попеняла ему, что он год как в отставке, мог бы уже облачаться в гражданское платье. Павел Иванович грозно глянул на супругу, однако ответил в своей обычной мягкой манере:
– Дорогая, я же с младых ногтей связан с армией, она – кровь и плоть моя! Куда ж я без неё?
Говоря «с младых ногтей», он имел в виду, что даже в гимназии учился не простой, а в Первой московской военной, потом в Павловском училище и Офицерской артиллерийской школе, и служить начинал с прапорщика в артиллерийской бригаде. Потому и дослужился в результате до генерала от артиллерии. А в отставке оказался не из-за болезни и усталости от армейской службы (какая там усталость, когда имя генерала Мищенко гремело на фронтах не только русско-японской, но и мировой войны, когда его корпус покрыл себя неувядаемой славой в Брусиловском прорыве, когда солдаты и офицеры готовы были идти за ним в огонь и воду!) – наоборот, он получил предложение возглавить армию, однако исходило оно уже после отречения государя императора от комиссара Временного правительства, и Павел Иванович, слывший в армии прямым и смелым человеком, соответственно и ответил:
– Генерал-адъютанту государя неуместно служить прохиндеям, как бы они себя ни называли.
После чего был уволен из армии «по болезни» правда с сохранением мундира и пенсии и уехал в родную Темир-Хан-Шуру.
В городе о нём знали, при встрече относились с подчёркнутым уважением и русские, и коренные кавказцы. Супруги Мищенко регулярно посещали Андреевский военный собор и городской театр, иногда – правда очень редко – принимали приглашения на званые обеды: Павел Иванович не любил публичности и предпочитал большую часть времени проводить на пасеке или в саду. Там ему лучше дышалось и думалось.
А думалось генералу о многом, главным образом о времени и событиях, давно ушедших. Мысленно он проходил маршрутами своих летучих отрядов во время Китайского похода и войны с японцами, сокрушался об ошибках и потерях, благодарно вспоминал боевых товарищей, но главное – очень часто как бы поверх этих размышлений всплывал то расплывчато-размытой, то резко-контрастной фотографией незабываемый образ женщины, верной спутницы и страстной любовницы – казачки Марьяны! Его по-прежнему терзало чувство вины из-за невыполненного обещания вернуться за ней и ранеными, оставленными в Яньтае по пути на Инкоу: они бы тормозили движение отряда, а требовалось как можно быстрее захватить этот порт, через который японцы доставляли войска на Ляодунский полуостров. Правда и без них операция не удалась, японцев словно кто-то предупредил, и они успели подготовить оборону, но в круговерти непрерывных сражений при отступлении, вплоть до «котла» у деревушки с непроизносимым названием, что-то вроде Синепупинска (на самом-то деле Синюпунченза, но Павел Иванович нарочно выворачивал китайское название на русский лад – будто мстил по-малому за крупную неудачу), когда удалось вырваться лишь ценой многих безвозвратных потерь, он, честно говоря, отметал всё, мешающее решению сиюминутных задач. А после готов был провалиться сквозь землю, услышав разговор своих ближайших соратников полковника Баратова и подполковника Деникина. Они обсуждали ранение командира: пуля, попавшая в бедро, на два дня вышибла генерала из седла.
– Была бы Марьяна, – говорил Деникин, – она бы живо поставила Павла Ивановича на ноги.
– Была бы Марьяна, – отвечал Баратов, – мы бы выполнили задачу гораздо успешней. Что ни говори, а она была нашим талисманом.
Сердце генерала резануло это слово – «была». Он вдруг осознал, что потерял навсегда женщину, которую, казалось, сам Господь Бог создал для него. Она и только она была его радостью, счастьем, звездой путеводной…
Была!!! Страшное своей безысходностью, смертоносное слово!
Он равнодушно воспринял объявление его национальным героем, награждение орденом Святой Анны 1-й степени с мечами, присвоение звания генерал-лейтенанта и даже включение в свиту Его Императорского Величества. Ему казалось: всё теперь не имеет смысла. Он продолжал воевать, отличился в ряде операций, после окончания сражений получил несколько иностранных наград и перевод командиром 2-го Кавказского армейского корпуса, но продолжал не жить, а существовать, вплоть до того момента, когда на харбинской улице встретил Марьяну. Ему тогда показалось, что сердце ухнуло в пятки, но тут же вернулось и застучало в несколько раз быстрей.
Жива!!! Господи, слава Тебе, она – жива!!!
Да, она отказалась ехать с ним на Кавказ, но подарила ему потрясающую ночь, воспоминания о которой до сих пор вскипают в его крови. И он бесконечно благодарен ей за этот подарок. И ещё, наверное, самое важное: каким-то шестым, седьмым, десятым чувством он ощутил, что передал ей тогда самую сокровенную часть своей оставшейся жизни, а все последующие годы сознавал, что она, эта часть, переживёт его собственную, оставшуюся где-то на дне души.
Жена, к которой он вернулся из Маньчжурии, делала вид, что не замечает изменений в его настрое, а, впрочем, вряд ли человек, практически десяток лет не выходивший из боя, мог оставаться прежним. Она знала, за кого шла замуж: до венчания Павел Иванович участвовал в Хивинском походе, затем в очередной русско-турецкой войне и Ахал-Текинской экспедиции и так далее, и так далее. Удивительно, что вообще выбрал время для женитьбы. Он не мог долго быть в бездействии, товарищи говорили, что пушкинские строки «Есть упоение в бою…» – это о Мищенко. Узнав, что создаётся Охранная стража строящейся Восточно-Китайской железной дороги, он немедленно добился перевода в Маньчжурию, где стал командиром стражи южной ветки КВЖД и позже испытал на себе все перипетии борьбы с повстанцами-ихэтуанями.
Жена в Китай не поехала, предпочтя заниматься семьёй и домашним хозяйством в Темир-Хан-Шуре. Павел Иванович не настаивал: слишком уж несовместны были военные и семейные заботы. Теперь же они остались вдвоём: дети выросли и покинули родительский дом, кухарка и уборщица были приходящими, садовник вообще появлялся от случая к случаю, по особому приглашению, так что супруги занимались каждый своим делом – Агния Александровна увлеклась вышивками, Павел Иванович пчеловодством (даже выписывал специальные журналы), встречались они в течение дня только за обеденным столом, но вечерами читали вслух сочинения Фенимора Купера и Томаса Майн Рида. Книжные приключения заменили генералу его прошлые, настоящие, но не могли отвлечь от мыслей.
Интересно устроена жизнь, размышлял он. В начале её человек совершает поступки, мало задумываясь об их последствиях, нередко изумляясь нежданно неприятным результатам. И лишь потом, по достижении определённого возраста, начинает анализировать свои и чужие действия, связь между ними и пытаться предугадать их финал. Вот взять его и Марьяну. При всех его восторгах, преклонении перед её телесной и душевной красотой, он, если по-настоящему честно, ни разу не посчитал их связь проявлением Судьбы. Именно так – Судьбы, с большой буквы! Да, восхитительный роман, радость любовного сумасшествия, но… без даже мимолётного взгляда в будущее – ни в своё, ни, тем более, в её будущее! Он столько времени был с ней лицом к лицу и не понимал отпущенного счастья. И только последняя встреча в Харбине открыла ему глаза на предопределённость их сближения, но было уже невозможно что-то изменить.
Воспоминания о Марьяне иногда согревали, иногда сжимали сердце тоской, но Павел Иванович не был бы русским генералом, если бы не думал о судьбе Отечества. И судьба Родины в мыслях странным образом переплеталась с его личной, однако не в том смысле, что он всю сознательную жизнь служил Отчизне, не в том, что в течение событий последних двадцати лет прослеживается схожесть. А именно: гениальный министр Сергей Юльевич Витте выдвинул идею Китайско-Восточной железной дороги, предполагая, что она послужит замыслам императора Николая Александровича развивать Дальний Восток, но ни он, ни другие, кто, имея в виду свои планы, поддержал его, не подумали, к чему это приведёт. А привело это сначала к восстанию ихэтуаней, затем к русско-японской войне с оглушительным провалом Российской империи, к революции в Китае и, наконец к революции и гражданской войне в самой России. Разве Витте рассчитывал на такой результат? Правда, осталась прекрасная железная дорога, построенная талантливыми русскими инженерами, которая – увы! – к развитию русского Дальнего Востока не имеет теперь никакого отношения. Мы говорим: пути Господни неисповедимы, – заключил Павел Иванович, – а китайцы говорят: дорога в тысячу ли начинается с первого шага. Мы уповаем на Бога и проигрываем, а китайцы неторопливо идут вперёд.