Пятьсот рублей. Именно столько стоил отказ от «серпастого и молоткастого». Отказ от гражданства страны «победившего социализма”. На излете существования СССР уже мало кто верил в силу социалистической идеи. В то, что когда-нибудь и где-нибудь будет построен рай на Земле, когда каждый будет трудиться на благо общества, а общество щедро расплачиваться с ним за хорошо выполненную работу. Пустые полки в магазинах как-то не позволяли укрепиться этой мысли. Мысли были несколько иными: может, есть на свете где-то более спокойная и обеспеченная жизнь? Может, есть варианты честно зарабатывать деньги? Так, чтобы в один прекрасный момент не приходили к тебе крепкие бритые ребята в кожаных куртках и не пытались «развести коммерса», а правительство бы постоянно не меняло правила игры. В 1990 году люди массово уезжали в поисках лучшей жизни. Пока еще из разных республик пока еще единого СССР. До окончательного развала страны и пьяной беловежской тусовки оставался год, но в воздухе свинцовой тучей висел аромат безнадежности.
Как у нас это принято, отказ от гражданства был нудным бюрократическим процессом. Нужно было идти в специальное присутственное место, писать специальное заявление по специальной форме, объяснять причины отказа, а потом платить пятьсот рублей, снова возвращаться и приносить документы, подтверждающие оплату. Приходили. Писали. Приносили. Уезжали навсегда. Кто-то ехал за кордон из стадного чувства, поддавшись иммиграционному психозу родственников, друзей, знакомых. Кто-то отправлялся в так называемую «колбасную» эмиграцию. Это были жертвы пустых полок продуктовых магазинов.
Люди уезжали потому, что боялись: еще немного и есть станет совсем нечего. И даже шесть дачных соток не спасут. Я только что окончил институт. Женился за год до этого. Купил машину. У меня совсем недавно родилась дочка (теперь уже старшая, а тогда – первая). Зачем и почему уезжал я? Боялся ли чего-то?
Расстраивался из-за пустых полок? Наверное, я мог бы по-прежнему зарабатывать,если бы остался тогда в 1990 году в России или в Белоруссии, но сложилось так, как сложилось.Моя сестра уехала раньше. Друзья тоже уезжали. Теперь собирался уезжать я с семьей и мои родители. До отъезда я никогда не был за границей. Путешествовал только по России, Украине, Белоруссии, Прибалтике. Теперь же решил уехать, потому что чувствовал, что в Советском Союзе что-то не так. Я не знал, что именно «не так», мне не с чем было сравнивать, у меня не было опыта проживания в других странах, в том числе капиталистических. Только что-то коробило меня изнутри. Наверное, и я тоже чувствовал свинцовые тучи безысходности, которые накрыли горбачевскую перестройку и начало ельцинского правления.
Зато я с удовольствием слушал рассказы своего дяди, который к тому времени уже лет десять, как жил в Америке. Он рассказывал мне о том, какие возможности открываются перед человеком, о том, что в Штатах ты можешь зарабатывать столько, сколько хочешь, и никто тебя за это не осудит, косо на тебя не посмотрит. Наоборот, к людям, которые зарабатывают, а уж тем более занимаются бизнесом, там относятся с уважением.
Я слушал дядю и одновременно верил ему и не верил. В реалиях СССР люди смотрели на предпринимателей как на спекулянтов и кровососов, преисполненные генетической классовой ненависти. Перед отъездом меня переполняло чувство неизведанного. Совсем скоро я увижу другую страну, в которой раньше никогда не был. Я был полон надежды, что меня с головой накроет новая волна. Я всегда искал чего-то новенького, чего-то более интересного. А тут в моей жизни возникал совсем новый этап и новое перемещение между географическими точками в пространстве.
Теперь я сам оказался на месте тех людей, которым мы совсем недавно звонили, предлагая купить кожаные куртки. Мы распродавали то, что точно не возьмем в новую жизнь, какой бы она ни была. У нас была кооперативная квартира, машина у родителей, моя машина, гараж, дача, еще что-то по мелочам. Бывалые товарищи, что уже прошли начальный этап эмиграции, говорили нам о том, что классно будет, если вы захватите с собой посуду, мебель, вещи, которые очень пригодятся вам для того, чтобы обустроиться на новом месте.Что-то мы продавали – машины, квартиру, дачу, гараж. Что-то, наоборот, покупали, чтобы захватить с собой.
На вырученные от продажи автомобилей, квартиры, дачи, гаража деньги мы купили комплект мебели для моей семьи и мебель для моих родителей, разную домашнюю утварь, которую посоветовали взять с собой бывалые. С нами в эмиграцию отправилось даже двадцатилетнее пианино.
Весь домашний скарб мы сложили в огромные контейнеры размером шесть на два метра, а сами погрузились в самолет. Сначала был перелет в Румынию, а сразу после посадки нас перевезли в какой-то другой аэропорт. Оттуда уже другой борт, до краев наполненный эмигрантами, взял курс на израильскую землю. Двадцатого сентября 1990 года лайнер коснулся бетонки взлетно-посадочной полосы одного из аэропортов Израиля.
Двери открылись, и в нас пахнуло африканской жарой. Слишком теплой была в том году осень. Израиль встречал нас какими-то затяжными праздниками. Поскольку это очень религиозная страна, то если вы попали на праздники, нужно расслабиться и получать удовольствие. Ни одно государственное учреждение в праздники не работает. Ваши дела подождут. На эти три дня нас, всех вновь прибывших, взрослых и детей, поселили в большую армейскую казарму. Военная часть была действующей. Мимо нас постоянно ходили молодые девочки и мальчики с оружием. Я смотрел на их быт и то, как они ведут себя, как друг к другу относятся, но не нашел ничего и близко похожего на советскую армию, которую видел изнутри. Здесь все было по-другому, а молодые люди в израильской военной форме напоминали настоящую семью.
Даже спустя несколько лет жизни на израильской земле меня не то чтобы удивляло, скорее, умиляло, когда в автобусе попадались молодой парень или щупленькая девчонка, на плече которой висит винтовка вполовину ее росточка. И ведь нет в Израиле случаев, чтобы солдат убежал в самоволку, чтобы стал из своего оружия стрелять по мирным гражданам. Наоборот, иногда молодые солдаты погибают, защищая простых граждан от террористов, которым все равно, кого убивать и резать: женщин, стариков, детей. Три праздничных дня в военной части нас кормили и развлекали, устраивали концерты, делали все по максимуму, чтобы мы освоились.
Как только праздники закончились, эмигранты стали разъезжаться по стране. Мы попросили отвезти нас в Хайфу, где уже жила моя сестра. Такси неторопливо ехало по берегу Средиземного моря. Я смотрел в окно на какие-то полуразрушенные арабские постройки, на пальмы, на немного непривычный пейзаж. Ловил себя на ощущении, что попал на какой-то дикий, дикий Восток. Белоруссия, где мы жили совсем недавно, все же имела какой-никакой, но почти европейский лоск – широкие улицы, многоэтажные дома, была понятной и привычной. А восточный пейзаж, который я видел перед собой прямо сейчас, словно появился из сказок Шахерезады. Мир вокруг был для меня совершенно новым, и эта новизна вызывала какой-то восторг, потому что впереди было столько неизвестного, и, я надеялся, приятного, пусть и не очень привычного. Возможно, читатель спросит, а как мы собирались обустроиться на новом месте? На что жить? Советский Союз об этом слегка позаботился. Каждому эмигранту тогда разрешалось захватить с собой целых 90 долларов. Так что на всю мою семью из трех человек мы имели 270 долларов, а мои родители – 180. Это была вся наша наличность, а где-то по дороге в Израиль ехали еще два наших больших контейнера с вещами и мебелью. С этими активами мы и начинали свою жизнь в Хайфе. Адаптировались достаточно быстро и безболезненно. Постоянно случались какие-то интересные встречи, появлялись в жизни новые люди, подъезжали друзья из СССР. Скучать было некогда. Надо было обустраиваться, осматриваться и думать, что делать дальше. О том, как я осматривался, что делал и почему благодарен своему отцу за ценный совет и реальную помощь, следующая глава этой книги.