Глава 25
Когда имам прибыл на место, то застал обескураженных горцев, потерпевших неудачу. Они возвращались в свое село, везя убитых и раненых.
Вдалеке, на холме, белели палатки пришельцев, горели костры и блестели металлом пушки.
Мулла, который перед стычкой воспламенял горцев проповедями, предстал перед Шамилем с опущенной головой.
– Где теперь твои призывы? – спросил его Шамиль.
– Разве я не запрещал вам выступать без моего приказа?
– Клянусь, у меня и в мыслях не было нарушать твою волю, – отвечал мулла.
– Люди сами бросились на гяуров, а я не мог их оставить.
– Если каждый начнет мерить опасность своей меркой, беда обрушится на всех, – сказал Шамиль.
– Вы решили напасть на них, а теперь они придут на вас.
– Мы будем защищать аул! – выкрикнул мулла.
– А сначала выгоним отступников!
– Отступников? – переспросил Шамиль.
– Кое-кто, увидев большое войско, послал их начальнику приглашение занять аул.
– Лучше бы вы наказали предателей.
чем бросаться на пушки их друзей.
– Но ты же не разрешаешь казнить без суда, – оправдывался мулла.
– А пушки смотрели на нас целый день. Вот люди и не выдержали.
– Если вы не смогли справиться со своими предателями, я сам с ними поговорю, – пообещал Шамиль.
Жители аула спешно готовились к обороне. А отступники заперлись в доме бека, выжидая прихода Фезе.
Имам занял позицию на гребне горы, над селом, и выставил на видном месте свой флаг.
Генерал-майор Карл Фезе, командовавший отрядом, смотрел на противника в подзорную трубу.
– Взгляните-ка, – сказа Фезе, передавая трубу адъютанту.
– Вон там, не белом коне.
Адъютант навел трубу и воскликнул:
– Шамиль!
– Вы уверены?
– Да, ваше превосходительство. Все сходится. И шашка на правом боку! Так только Шамиль носит!
– Имам! – обрадовался Фезе, приникая к трубе.
– Сам пожаловал!
Это сулило удачу. Фезе затем и пришел в горы, чтобы спасти свою репутацию. После того, как он безуспешно осаждал Шамиля в Ашильте, не смог взять имама, а затем был вынужден подписать с ним мир, начальство к Фезе охладело. Этот швейцарский наемник лез из кожи вон, чтобы выслужиться, но его употребляли на второстепенные надобности. Он рыскал с отрядом по Южному Дагестану в тщетных попытках привести его в покорность и покарать повстанцев.
Когда в Шуру прибыл Граббе, Фезе поспешил к нему. Старые счеты с Шамилем не давали ему покоя, а Граббе жгучее желание Фезе поквитаться с имамом пришлось как нельзя кстати. Тем более что ханы слали панические письма, требуя остановить Шамиля, пока он не овладел форпостом царского владычества в горах – самой Хунзахской крепостью.
Фезе убеждал, что теперь-то Шамиля не упустит, что дороги знает, а в недра гор проникнет незаметно, под видом доставки транспортов с провиантом в Хунзах, и что следует поторопиться, пока Шамиль не превратил Ахульго в неприступную крепость.
Граббе и сам был готов ринуться в горы, но Головин считал такую экспедицию преждевременной, поскольку, как он писал: «Общества Нагорного Дагестана спокойны, и они не предпринимают противу нас никаких враждебных действий». И пока Шамиль его не беспокоил, Головин главное свое внимание обратил на Черноморскую линию.
Но Граббе не терпелось доказать, кто на Кавказе главный стратег. Тем более что представился случай сделать это руками обезумевшего от служебного рвения Фезе.
– Авось, и выйдет что-нибудь? – размышлял Граббе, которому неожиданные наскоки прежде не раз приносили успех.
– А если Фезе сломает себе шею, так пусть пеняет на себя.
На просьбы Фезе дать ему отряд побольше, чем он имел сам, Граббе отговаривался недостатком в войсках и предлагал присоединить к отряду гарнизон Хунзахской крепости. Но в надежде на ретивость Фезе Граббе дал ему несколько горных пушек.
Узнав о предстоящем выступлении, юный артиллерист Ефимка начал приставать к уходившему в дело Михею, чтобы взяли и его. Но бывалый фельдфебель знал, что на благоразумие Фезе полагаться не приходится, и оставил Ефимку до следующего раза, сказав, что в горах теперь будет холодно, а пушки берут лишь для видимости.
Многие офицеры-апшеронцы тоже просились в поход, но им было отказано. Зато надоевшие Граббе «фазаны», мечтавшие поскорее отличиться, такую возможность получили. Перекрестившись, они вписывали свои имена в список желающих участвовать в экспедиции, а затем отправлялись на базар покупать лошадей.
Командовать волонтерами Попов поручил бывшему декабристу Михаилу Нерскому. Полковник недолюбливал его не столько за прошлые бунтарские помыслы, сколько за острый язык, который стал еще острее, когда его произвели в прапорщики. Но утвержденные бумаги все не приходили, Нерский слышал вечное «ничего об вас еще нет» и ходил в офицерском мундире, хотя и без эполетов.
Строптивость и упрямое нежелание выполнять команды вроде «Шапки долой!» раздражали начальство, однако в бою Нерский был храбр, пулям не кланялся и офицерство выслужил кровью.
В молодости он учился на инженера, но слишком сильно увлекся идеями свержения самодержавия и установления республики, которая виделась ему идеалом равноправия и справедливости. Эти опасные идеи и привели князя сначала на каторгу, а затем и на Кавказ. За десять лет в солдатах Михаил много чего насмотрелся и много чему у солдат научился, но неистребимые аристократические манеры по-прежнему выдавали его благородное происхождение. Тем не менее солдаты его любили. Он был горд, но не спесив и никогда не отказывал, если солдаты просили его написать письмо их родным.
Постоянные унижения, исключения из списков отличившихся и неусыпный жандармский надзор за солдатом «из государственных преступников» посеребрили голову Нерского, но не сломили духа. Больше всего на свете Михаил хотел вернуться домой, к свой жене, которую не видел столько лет. Но он не мог удовлетвориться званием прапорщика и желал выйти в отставку хотя бы поручиком, если не капитаном, звание которого давало право на восстановление в дворянских правах. И, когда стало известно о готовящемся походе, Нерский вызвался в числе первых.
Попов с радостью откомандировал его в отряд Фезе. Присутствие Нерского в Шуре грозило Попову большими неприятностями. Сохранивший дворянскую привычку иметь обо всем свое мнение, Нерский в офицерской компании успел высказаться и насчет Граббе. Узнав, что тот назначен вместо Вельяминова командовать войсками на Кавказской линии, Нерский поднял тост за декабристов, из которых выходят такие славные генералы. Попов и сам знал о прошлом Граббе, как знал и о том, что теперь он декабристов недолюбливал. А потому назначил в отряд Фезе и всех остальных разжалованных за ту декабрьскую смуту.
Обложив село, Фезе ждал подхода хунзахской милиции во главе с Хаджи-Мурадом. Даже вместе с гарнизоном Хунзахской крепости, подошедшим вовремя, сил все равно было недостаточно, когда приходилось иметь дело с самим Шамилем. Но милиции все не было.
Хаджи-Мурад не спешил выполнять приказ Ахмед-хана, отношения с которым ухудшались у него день ото дня. Сославшись на рану, полученную в стычке с очередным аулом, отпавшим от ханства, Хаджи-Мурад объявил, что не может сейчас выступить. Рана была легкая, но прапорщик хотел, чтобы Ахмед-хан сам показал, как надо драться с мюридами, а не только попрекал Хаджи-Мурада за его неудачи. Рассерженный Ахмед-хан велел милиционерам выступать, но у одних оказались неоседланными лошади, у других не хватало пороха, у третьих затупились шашки… Без Хаджи-Мурада они воевать не хотели.
Не дождавшись хунзахской милиции, Фезе решил атаковать сам. Послышались сигналы горнов, дробь барабанов. Отряд начал строиться в боевые ряды. Пушки зарядили картечью и навели на аул. Все замерли в тревожном ожидании. Фезе уже готов был начать штурм, когда от имама прибыл парламентер. Это был Юнус, который привез послание Шамиля.
«Знайте, что я не намерен нарушать мир, заключенный с вами, и не желаю прослыть клятвопреступником, – писал Шамиль.
– Люди, которые напали на вас, сделали это по своей воле, как нападают на них по своей воле и люди Ахмед-хана. Если вы благоразумны, то подумайте, что будет впоследствии. Если же вы хотите сражаться, то знайте, что мы – мужчины, которые не отказываются от войны».
Фезе ответил демонстративным залпом из орудий.
Видя, что Фезе готовится наступать, Шамиль велел жителям покинуть аул. Женщины и дети уходили, нагрузив пожитками и люльками арбы и ослов.
Шамиль тем временем начал маневрировать, стараясь сбить генерала с толку. Небольшой отряд мюридов разбился на десятки и двинулся в разных направлениях. Одни делали вид, что хотят обойти Фезе с фланга, другие намеревались зайти в тыл.
Растерянный Фезе перестраивал отряд, менял направление готовящегося удара, приказывал разворачивать пушки. Он понимал, что Шамиль с ним играет, желая выиграть время. Но генерал и сам еще надеялся дождаться появления Хаджи-Мурада и его джигитов.
Так продолжалось целый день, пока со стороны Хунзаха не прибыл Ахмед-хан с небольшим отрядом. Ему с трудом удалось набрать тридцать милиционеров, не считая собственных нукеров.
– Почему не атакуете, генерал? – мрачно полюбопытствовал Ахмед-хан.
– Хотел спросить вашего ханского разрешения, – съязвил рассерженный Фезе.
– Может, вы еще у Шамиля разрешения спросите? – ответил Ахмед-хан.
Фезе хотел было указать хану на его нерасторопность, но взял себя в руки и приказал адъютанту:
– Снайпера ко мне!
Явился молодой егерь, имевший, в отличие от остальных, штуцер – винтовку с нарезным дулом последнего английского образца.
– Вон того, на белом коне, примечаешь?
– Вижу, ваше превосходительство!
– Сними-ка мне его.
– Рад стараться! – козырнул снайпер и бросился искать подходящее место для стрельбы.
Когда он вполне устроился, всадника на коне уже не было видно. Снайпер стал водить мушкой, ища цель.
– Да где же он?
Вместо Шамиля он увидел новую партию мюридов, спускавшихся к аулу.
– Ваше превосходительство! – закричал снайпер, показывая куда-то вдаль.
– Еще горцы идут!
Фезе навел трубу и увидел то, чего втайне опасался. На помощь Шамилю прибыло подкрепление.
Первым наибом, пришедшим на помощь, был Али-бек Хунзахский с полусотней мюридов. Шамиль с наибом спустились к селу и вошли в него с разных сторон. Мюриды заняли передовые позиции, а Шамиль с Али-беком направились к дому, в котором засели отступники.
– Их там много, – предостерег мулла.
– Я делаю это для того, чтобы у вас не было кровной мести, – отвечал Шамиль, не обращая внимания на предостережения.
– Если они не раскаются, если не станут на верный путь, им лучше расстаться с жизнью с нашей помощью. Может, тогда Аллах простит их заблуждения.
Остановившись перед домом, Шамиль крикнул:
– Выходите.
В ответ послышалось:
– Убирайся из нашего аула, оборванец!
Не дожидаясь повеления имама, Султанбек схватил лежавший у дома каменный каток и швырнул его в ворота, за которыми укрылись отступники.
Створки ворот треснули и распахнулись. В образовавшийся проход бросились Юнус и еще несколько мюридов. Во дворе завязалась жаркая схватка. Отступников оказалось около дюжины. Одни рубились с мюридами, а другие, засев на втором этаже, целились в Шамиля из пистолетов.
Грянули выстрелы, но Шамиль и Али-бек успели укрыться за каменной стеной. Не дожидаясь, пока отступники снова зарядят пистолеты, они бросились во двор, взбежали по каменной лестнице и бросились в шашки. Но отступники уже не могли сопротивляться, потому что Султанбек успел взобраться на крышу и, свесившись оттуда, уже держал обоих за бороды.
Разделавшись с остальными, мюриды взлетели на второй этаж и скрутили отступников.
– Что скажете? – спросил Шамиль, пряча шашку в ножны.
Но отступники только злобно скрипели зубами. Тот, что бы постарше, сплюнул кровью и отвернулся, не выдержав взгляда Шамиля.
– Мне можете не отвечать, но перед Аллахом отвечать придется, – сказал Шамиль и покинул дом отступников, оставив их в распоряжении Юнуса и Султанбека.