Если поведение друзей во время инструктажа разительно различалось, то теперь они столь же разительно походили друг на друга сосредоточенностью лиц, выверенностью движений, дотошностью к любой мелочи – они собирались к выходу в разведку. Сначала упряжь – все прощупали, Кармазин сменил подпругу. Потом оружие – по два пистолета в седельные кобуры, сабля, нож, порох в лядунке, запас пуль, хозяйственный Соловьев прихватил топорик. Провизия – шмат сала, сухари и, конечно, по фляжке с водкой, неприкосновенный запас, НЗ. Трут, кресало, у каждого свои. Теперь одежда. На ноги свежие сухие портянки, сменную пару в ранец. Поверх формы короткие мерлушковые полушубки, легкие и теплые, на них – длинные гусарские плащи, на голову – меховые, сшитые на польский манер фуражки, толстые рукавицы за пояс.
Собирались молча, лишь Соловьев по привычке рассудительно разговаривал сам с собой.
– И зачем нам это, все эти Берги, Ланды и Торны, об этом пусть у штабных головы болят, это их единственная забота, а у нас и других хватает. Или эти фамилии. Мало нам своих немцев, Беннигсена, фон Эссена, фон Сакена, Барклая де Толли, Остермана, Буксгевдена, – споткнувшись на последней фамилии, Соловьев оставил действительно длинный список и сокрушенно сказал: – Еще и французов изволь запоминать! А какое мне, спрашивается, дело до того же Бернарда, если я с ним в жизни не встречусь, а если и доведется столкнуться, так рубану саблей, не спрашивая, тут что Бернард, что не-Бернард, один черт. Или он меня, тогда мне тем более будет все равно. Нет, заладили – Бернард, Бернард, свет на нем клином сошелся!
– Бернадот, – подал голос Давыдов, – маршал Бернадот.
– Нехай будет Бернадот, что это меняет?
Поручик Денис Давыдов был новым адъютантом Багратиона. Он и появился-то в дивизии всего за две недели до этого и не успел еще перезнакомиться со всеми офицерами. Но друзей он знал и раньше, знал еще с давних петербургских времен, когда они звались неразлучными, а он, молодой гусар, слушал, затаив дыхание, рассказы об их похождениях. Он их знал, а они его – нет, лишь много позже Давыдов познакомился с Кармазиным, они служили по соседству на Украине и частенько встречались на маневрах и в Киевской опере.
У каждого молодого офицера был свой кумир, свой образец для подражания. Для Давыдова на первом месте был, конечно, Багратион, но тот – бог, недостижимый небесный идеал, а на земле кумиром был Кармазин. Как водится, Давыдов во всем следовал своему образцу и, опять же как водится, с перехлестом. У Кармазина усы – у него усищи вразлет до ушей, у Кармазина серьга в ухе – вот вам две серьги, свисающие до плеч, у Кармазина сапоги с длинными острыми носами – у него такой длины, что даже загибаются кверху, как у старорусского боярина или турка, Кармазин своими выходками выводил из себя генералов, Давыдов допек самого государя императора. Вот только ростом Давыдов до Кармазина не дотягивал, несмотря на высоченные каблуки, но тут уж ничего не поделаешь, природа.
Давыдов уже несколько минут стоял рядом с друзьями, с завистью наблюдая за их сборами.
– Отправляетесь, значит, – с тоской в голосе протянул он.
– Не переживай, – с улыбкой ответил Соловьев, – навоюешься еще, молодой.
– Так ведь жизнь проходит! Без славы! – воскликнул Давыдов.
– Какие твои годы! – успокоил его Кармазин.
– Что вы все – молодой да молодой, чай не многим вас моложе, но вы-то – ого-го, а я!..
– Это как считать, – рассудительно заметил Маркóв, – ежели по времени службы, так ровно в два раза выходит, мы в сравнении с тобой деды.
– Мы-то в твои годы!.. – подхватил Кармазин. – Эх, страшно вспомнить, как давно это было! Тоже все о славе думали, только нам-то хуже было, нам-то казалось, что все уж позади осталось, всё, жизнь прошла, ничего выше Итальянского похода не будет, дальше только лямку тянуть без славы, чины только за выслугу. Пока ничего особо не выслужили, вот ты – уже поручик, а я все в корнетах хожу, – добавил он, вздыхая.
– Грех жаловаться, Кармазин, – протянул Соловьев, все так же раздумчиво, – тогда в замке не чаяли и живыми выбраться, ты вспомни, уж и попрощались друг с другом, – и он продолжил, в который раз дергая какой-то ремешок и посему не замечая предостерегающих взглядов друзей, – а ведь там не тут, тут война, чистое дело, а там!.. Здесь даже если и изранят всего, а все есть шанс спастись, а там бы не пощадили, нет! Но ведь вывернулись! Но ведь – живем! Грех жаловаться!
Давыдов с недоумением посмотрел на Маркóва с Кармазиным: о чем это он? Неужели о… – мелькнула искорка догадки. Маркóв не дал этой искорке разгореться.
– А что это ты, Давыдов, врал второго дня о заячьем тулупчике? – строго спросил он.
– Я – врал?! – возмутился тот. – Я всего лишь пересказал историю, которую слышал за верную в штабе главнокомандующего. Там все только об этом и говорят. Нет, право, господа, смешная история. О бывшем главнокомандующем нашем, графе Каменском…
Тут Маркóв рассердился непритворно.
– Вранье! – оборвал он Давыдова. – Клевета! Бабьи сплетни! А ты передаешь! Еще раз услышу, уши обрежу, чтобы не слушал всякие глупости, и язык заодно, чтобы не трепал.
Неизвестно, чем бы все это закончилось, ничем хорошим, надо полагать, но на счастье появился ординарец Маркóва и отвлек того по каким-то эскадронным делам.
– Чего это он так взъерепенился? – смущенно спросил Давыдов, глядя в спину удалявшемуся Маркóву.
– Такой уж он человек – вранья не любит, – назидательно сказал Кармазин.
– И пустой болтовни, – добавил Соловьев.
– Как услышит, что кто-нибудь врет, так сразу секундантов посылает, – продолжал Кармазин, – обычно, конечно, нас, потому что мы дело начатое всегда до конца доводим, нас на мировую не склонить. Ну а дальше, как водится, дуэль, до первой крови, она же для обманщика последняя.
– Вжик-вжик-вжик, и ни ушей, ни языка, – наглядно изобразил Соловьев.
– Вжик-вжик-вжик – это не до первой крови, – попробовал усмехнуться Давыдов.
– Да просто снесет голову с плеч одним ударом и вся недолга. И ни ушей, чтобы слушать, ни языка, чтобы трепать, ни мозгов, чтобы запоминать чего не следует, – Кармазин оставил шутливый тон и строго посмотрел на Давыдова.
– Понял, – ответил тот и сглотнул слюну.
– Молодец, – удовлетворенно кивнул Кармазин.
– А что за история с заячьим тулупчиком? – спросил Соловьев. – Я что-то не слышал, – он вопрошающе посмотрел он Давыдова.
Тот только головой замотал в ответ, демонстративно сжав губы.
– Молодец, – повторил Кармазин, – на лету все схватываешь! А история действительно смешная, – обернулся он к Соловьеву. – Рассказывают, что фельдмаршал в свой последний день выбежал на крыльцо в заячьем тулупчике, крикнул истошным голосом офицерам штаба «Спасайтесь, братцы, кто может!», прыгнул в коляску и был таков, укатил в Петербург просить отставки у государя.
– Эка невидаль, заячий тулупчик! – протянул Соловьев, даже не улыбнувшись. – Суворов в ночной рубахе бегал на четвереньках по двору и тявкал, изображая цепного пса. Да ты сам видел! Старики-фельдмаршалы – они все с придурью. Вот станешь фельдмаршалом, – повернулся он к Давыдову, – еще не так будешь чудить, со скуки.
– А еще больше штабные придумают, – сказал Кармазин. – Вот ты, Давыдов, всего две недели в адъютантах и уже от скуки маешься, а они годами схемы свои рисуют, тут любой на стенку полезет, ну и развлекаются, байки всякие придумывают и разносят. Все больше, конечно, о бывших командующих, так безопаснее. Когда нынешнего в очередной раз с треском в отставку выгонят, чего ты только о нем не понаслушаешься. Какой там заячий тулупчик!
– Это точно, – подхватил Соловьев, – за верное будут рассказывать, что он деньги возами воровал, смазливых адъютантов привечал, в женское платье переодевался, арьергард на диспозициях ставил впереди войска и задушил шарфом государя императора. Самое забавное, что все эти выдумки на поверку окажутся чистой пр…
– Самое забавное, – перебил Кармазин, наступая на ногу Соловьеву, – что наш молодой друг сыграл в этой истории с заячьим тулупчиком главную роль. Не красней, Давыдов, не девица! Надоело ему прозябать без славы в украинской глуши – как я его понимаю! – и навострился он в действующую армию. А назначениями поручика Давыдова в державе нашей ведает лично государь император, который терпеть его не может за длинный язык. Так что решил он попытать счастья у главнокомандующего и не придумал ничего лучшего, как пробраться к нему ночью в комнату. Поднял старика с постели, приставил пистолет к груди и говорит: либо вы подписываете приказ о моем назначении, либо…
– К чьей груди пистолет приставил? – уточнил Соловьев.
– К фельдмаршальской, ясное дело…
– Убедительно.
– …к своей-то чего приставлять? – продолжал Кармазин. – Кого этим испугаешь? Стреляйся, коли пришла охота. Тем более что старик спросонья принял Давыдова за черта, что и немудрено, экая лохматая кривоногая образина! Приказ-то он, конечно, подписал, но после этого окончательно сбрендил, черти ему стали мерещиться по углам…