ПоэZия русского лета - читать онлайн

Постоянно думаешь: только бы не началось.

И под сердцем колется ноющий ржавый гвоздь.

Фронтовые сводки с полей, а хочется посевной.

Постоянно думаешь: ну это же не со мной.

Это где-то в книжках, кино, далёком чужом краю.

Что бросаешь в землю весной, то осенью соберут.

И хотелось сытное в землю бросать зерно,

Зарастай зелёной травой, злобой прорытый ров.

Говорит мне сын: «Вот с этими прадед мой воевал».

Почему у весны опять звериный такой оскал?

Почему слетается вновь чёрное вороньё?

Только эта земля моя, а я не отдам моё.

И когда захочешь границей отгородиться,

Повторяя: «Не сторож я, Господи, нет, не сторож», —

То беда вернётся в твой дом, как всегда, сторицей,

И болит, так болит, за какую струну ни тронешь.

И пока ты прячешься, где-то приносится жертва —

За отсрочку недолгую, за мимолётность покоя,

Беспощадный уже запущен неждущий жёрнов:

Перемелет в муку – то нехитрое дело такое.

Раскроили рвами землю Войска Донского,

Но в степи не скроешься – степь навсегда едина.

И здесь общая память и общие путь и Слово,

Знамя деда поднимется в небо руками сына.

Только б не было поздно, на чашу весов небесных

Не легло бы предательство каиновой печатью,

И не стало б в земле от могил свежевырытых тесно.

Не зависла б рука: в книге жизни тебя отмечать ли?

Тонкой нити родство над какой нас бездной держало,

Проходила орда – выживал, кто не встал на колени.

И сегодня решается – будет ли вырвано жало

Или завтра ковыль зазвенит над великим забвеньем.

Трамвайной вишенкой и костью в колесе

Ты приобщаешься, и ты живёшь как все,

И на крови твоей всемирная история.

Пальмиры арка на учебнике твоём,

Снаряд тяжёлый, разрушающий твой дом.

И как мы жили до войны, о чём мы спорили?

И в этом городе, не верящем слезам,

Чьё время кончилось, кому сказать «слезай»?

И будет очень тяжкой поступь командорова…

Как много в звуке… но надежды больше нет,

Её снарядом разорвало на войне,

А так, конечно, начиналось даже здорово.

На Красной площади круглей всё и круглей,

Руин всё больше в остывающей золе,

И центр мира где-то к Горловке смещается.

Смерть на миру, онлайн, краснеет монитор,

Уже шагнул (зачем позвали?) командор…

Давай на выход соберись уже с вещами сам.

Объедешь курву? Если есть ещё тепло.

Пока ты дышишь, значит, снова повезло.

Бывало тоже страшно, но подлей бывало ли?

Уж полночь близится… и донна Анна ждёт,

Пусть только это ожидание спасёт,

Ещё спасёт, пока возможно, хоть бы малое.

Да что ж такое, слышишь, страшная пора

Никак отсюда не уходит со двора,

И каждому свой век, свой волкодав, достанется.

Кому кровавый, ну а прочим – покемон,

И можно долго ждать, что всё пройдёт само,

Но этот век (кому какой) ещё до ста нести…

Тебя опять спасёт неспящий у окна,

Степь от воронок круглых сверху как луна,

А если ближе, то вся чёрная от копоти.

Москва, Москва, несчастный воробей,

Она не верит, ну а ты её жалей…

И сходит небо, постигаемое опытом.

Доживём до Пасхи, а там и Троица —

Отец Александр не благословил умирать.

Закрылась дверь, говорят, что другая откроется.

Когда стоишь один на краю, думай: «За нами рать».

Там и Троица – будут склоны круч все лиловые,

Чабреца у нас – аж до самого Неба дух.

На ветру стоять – это быть и битым, и ломаным,

Но за битого здесь небитых дают сразу двух.

Доживём, конечно, – куда мы денемся.

Кому, кроме нас, нужна эта степь да степь.

Простояли ночь – это значит, что день еси.

А вокруг всё могилы – Саур ли, Острая,

И здесь плавится сталь, а живое убить непросто вот:

В каждом раненом дереве тень Спасителя на кресте.

И кому боронить эту землю рыжую —

В ней ведь столько крови, ни в какой другой больше нет,

Защищать и пахать – потому мы, конечно, выживем.

Степь да степь, если смерть кругом, жизнь особенно здесь в цене.

я пишу об одном и том же – кругозор мой узок,

я не знаю ни древних, ни новых каких-то греков.

что я там читал-то? дон кихота и робинзона крузо.

я всё знаю только про мельницы и что дважды не входят в реку.

что армия стреляет второй раз уже не в свой народ,

что у убийцы не просят амнистий просто.

что я знаю-то? как снаряд падает в огород

и воронка бывает в два человеческих роста.

да о чём я пишу? я кондовый, как советская песня,

там, где пули свистят по степи и журавли тебе держат место.

это не ко мне, серьёзно, если вам надо поинтересней —

я читаю сводки модной писанины вместо.

что я знаю? как вмиг лишаешься дома и прежней жизни

и считаешь, что повезло, другим было намного хуже.

нет ничего интересного в моём соцреализме,

в мире креатива и мейнстрима на кой он нужен.

я пишу об одном и том же, не для изысканных книгочеев,

только позывные для тех, кому тоже невыносимо.

у кого всё спокойно, но хочется погорячее —

не читайте, идите мимо.

Говорят, что не может пять лет болеть,

Говорят, Господь с вами, какая боль.

И ещё, что есть на крайняк балет…

Если под ногами качнётся пол.

Милосердна память, и время док

Забинтует, спирту в стакан плеснёт,

Не болит, иначе бы ты не смог

Удержать сурового неба гнёт.

Говорят, что так выгорает всё,

А иначе просто сойдёшь с ума.

Не считай, как вертится колесо —

Лето, осень, осень, опять зима.

И идёт здесь жизнь год считай за пять,

Вот и ты идёшь и опять идёшь.

Повторенье, мать, снова повторять,

Снег идёт и дождь, снег идёт и дождь.

Ну а если «Град», то здесь знают все,

Как летит, как падает, как звучит,

Сколько смерти в чёрном его свинце,

И кто будет меч, и кто будет щит.

Говорят, совсем уже не болит,

Встань и делай молча, что можешь ты.

Просто держит мир этот край земли,

И не знают здесь, что такое тыл.

Говорят, не можешь, а всё живёшь,

Говорят, не веришь – вложи персты.

А узнаешь правду – поймёшь, где ложь.

Вот и Бог с тобой или с Богом ты.

у меня всё нормально. душевная боль не в счёт.

я одет по погоде, не голоден, жив… ещё.

надо мною не каплет, не падает, не печёт.

даже ангел ещё за плечом.

пролетают пока заплечных дел мастера,

ну и что тут такого, что вместо души дыра.

о душе не пишите, о крыльях – и всё пройдёт.

а не скажешь на чёрное белое – идиот.

в идиотском полку отставной барабанщик был,

может быть, счетовод и считал – всё гробы, гробы.

на Матфеевом списке писал – здесь был дом, и здесь,

кем бы ни был, да только вот вышел весь.

на куски разлетаясь в каждый обстрел, прилёт,

всё же, сука, дышу ещё, чёрт меня не берёт.

я все даты запомнил по накалу обсценных слов.

ну и как там на небе, скажи, неплохой улов?

на гибридной войне сам становишься вроде рыб —

не доносится звук из забытой такой дыры.

чем туманней вблизи, тем более даль ясна.

зарастают окопы травой – и у них весна.

у меня всё нормально. и нечего мне менять.

и бояться не нужно меня или за меня.

я дышу, говорю и, в общем, совсем неплох.

у меня всё нормально… да лучше б сдох.

Говорят, что у Данта над кругами адскими

Был ещё рай, но кто до него дочитывал?

Какие времена, такие и рифмы солдатские,

Защити себя сам какой умеешь защитою.

Нам выдавали полдень, и небо его было ласковым,

Но нам казалось тесно, мало, не слишком розово.

А когда всё стирают таким сумасшедшим ластиком,

Вдоль какого неба теперь мы пойдём с вопросами?

Если верить Данту, небес так же девять наверчено,

Святость тоже делится – на чистых и кто попроще.

Пусть меня не ждёт ни в одном никакая женщина,

Пусть все живут… пусть живут и никогда не ропщут.

Что нам рай, куда не пускают даже Вергилия,

И, куда ни ткнёшься, места под солнцем все заняты.

То, что нас не минует, как знать, может быть, помилует.

В город мины летят, а розы – по расписанию.

И они всё такие же – алые, белые, чайные,

Только небо другое, наверно, круги перепутали.

Если смерть ходит рядом – живёшь раза в два отчаянней,

Розы тянутся к небу, любому, колючими прутьями

Из надёжной земли, где спасительны ямы и рытвины.

Здесь последняя вера, что мелют Господни мельницы.

Тот, кто любит, – любим. Небеса нынче настежь открытые.

Медь звенит, и кимвалы звучат… души метятся.

был бы моложе – назвал бы тебя джульеттой,

был бы испанцем – точно тогда дульсинеей,

а здесь у нас такое адское лето,

и васильки смертельно синеют.

жил бы я в сочи, не помню уже, что знал бы,

где она, правда, и кто ещё носит прада,

а здесь опять через сердце проходят залпы —

сто двадцать второго калибра мины и «Грады».

звать бы тебя голубкой, да снова сносит…

драму не эту, заглядывать бы к макбету,

но сводки читаю, повёрнуты сумрака оси,

врут договоры, к чёрту летят обеты.

кем бы я был, если бы звал тебя дарлинг,

на берегу темзы какой мёрз бы…

всё нам дают взаймы, ничего не дарят,

здесь и река, если донец, то мёртвый.

звать эсмеральдой? – тесен для нас париж-то.

у нас бесконечен цыганский размах дороги,

небо бездонно, в котором легко паришь ты —

можно тебя крыльями только трогать.

всё, что не смерть и война, здесь кажется книжным;

помню, когда-то наоборот было.

как мне тебя называть, чтобы просто выжить

в лето шестое без берегов и тыла?

Ты учишь меня летать – научи меня падать,

Соломку мне не стели – пусть упал-отжался.

Когда за спиной враги, за углом засада,

Учи меня забывать, что такое жалость.

Когда погиб командир и застава пала,

Когда устали считать, сколько там зарыто,

Ты учишь меня летать – ни много ни мало,

Как будто бы в небе можно найти укрытье.

Раскрыты земля и небо до ада и рая,

Стоящим в степи до них одинаково близко,

Когда под шквальным огнём города сгорают

И падают навзничь разбитые обелиски.

Ты учишь меня летать – не учи терпенью,

Всегда побеждает тот, кто нетерпеливей,

Когда идёшь долиною смертной тени,

Как будто идёт над землёю весенний ливень…

Ты учишь меня летать – я учусь влюбляться,

Я так не умел, пока всё внутри не выжгло…

Вот делаешь шаг, и можно взлететь над плацем,

Войной и бедой, полем боя – всё выше, выше.

Мы с тобой виноваты уже только в том, что живы

В этом времени лживом войн заказных и смут.

Если я говорю языками чужими,

Как ты думаешь, может, меня поймут?

Больше ангельских нет языков, человечьих тоже,

Всё смешалось, и слышится только язык врага.

Что ещё мы с тобой в этом мире можем,

Если млечная речь нам по-прежнему дорога?

Да, я знаю, в войне не бывает, чтоб все невинны,

Только кто-то напал, а другой защищал свой дом.

Но дойдём до какой-нибудь середины,

Если говор чужой через площадь переведём?

Знаешь, я говорил, что когда-то услышу песню

На таком языке, что снаряд направлял в мой дом,

И заплачу от этой тоски неместной,

Только вот не сейчас, а (быть может) потом.

Если нет здесь любви, бесполезно кимвал бряцает,

Так бряцают кинжалы, оружие, зброя, беда,

Сыновья расточают, что собрано было отцами,

Не имеет синонимов горькое слово «предать».

И звенящая медь тщетно сердце стремится измерить,

И пусты все пророчества – будет, что быть суждено,

Остаётся лишь та, что больше надежды и веры,

И на всех языках говорит об одном.

Я хочу говорить о любви языками всеми —

Ковылём шелестящим, тёплым грибным дождём.

Если станут землёй все, кто ляжет однажды в землю,

Может быть, мы друг друга сейчас поймём?