ПоэZия русского лета - читать онлайн

В одночасье страна разделилась на две,

у обеих расквашена морда…

Светлоликие эльфы с дырой в голове

саранчой налетели на Мордор.

Небеса, будто веки, поднял доброхот.

По классическим правилам шахмат

светлоликие первыми сделали ход,

пока орки корячились в шахтах.

Присосались к земле озорным хоботком,

не стесняясь отсвечивать задом,

и пищат: «Выходите на драчку бегом

из рабочего ада.

Выходите, иначе дома подожжём…

Только миру окажем услугу.

Как детей ваших вырежем, мамок и жён

с удовольствием пустим по кругу».

Где-то ёж копошился в зелёной траве,

одуванчик обнюхивал заяц,

расписная свистулька с дырой в голове

у плохого мальца оказалась.

«Выходите, оценим бесстрашный порыв —

на осинах развесим повыше…»

И к полуночи, смену на шахте закрыв,

орки взяли да вышли.

Распаханы земли украинским градом,

но мы, не теряя осанки,

шлифуем равнину победным парадом

на русском обугленном танке.

Враги убегают, вздыхают на ладан,

бросают в окопах берданки,

но мы, наступая на пятки снарядом,

любого догоним на танке.

Бегут без оглядки, кто лесом, кто садом,

теряют портки и портянки,

но мы уже близко, но мы уже рядом

на русском обугленном танке.

Бегите по краю хоть в дальние грани,

поймаем и скрутим в баранку.

За каждую рытвину русских окраин

ответите нашему танку.

Воронку к воронке оставили б***и,

равнина с лица, как с изнанки,

но мы эту землю по-братски пригладим

на русском обугленном танке.

Открыв

сто тысяч

пятьсот каналов,

листаю сводки

до темноты…

Где «перемога»

не проканала,

там на бульварах

уже цветы.

Листаю:

ахтунг

и «знову зрада» —

накал истерик

штурмует высь,

а здесь пейзажи,

изгибы сада,

земля и небо —

в одно слились.

Записан ролик

не военкором,

а так,

прохожим,

и брошен в сеть.

Теперь висит он

смешным укором

тому, кто прочил

России смерть.

По дну окопа

легла протока,

и слышен ясно

девичий смех.

Кому-то «зрада»

и «перемога»,

а нам победа —

одна на всех.

Готовимся к долгой войне

и впрок запасаемся гречкой.

Завёлся сверчок по весне

за микроволновою печкой.

Стрекочет, как будто один,

весь мир у него в саквояже,

а мы собрались в магазин,

пока ещё гречка в продаже.

Попробуй не ведать вины,

стыда не почувствовать, если

за микроволновкой слышны

сверчка беспечальные песни.

Торопится тот, кто ведом,

притянут к ноге за верёвку,

и мы покидаем свой дом —

купить про запас упаковку.

Ничто так не будет смущать,

как песня, горящая свечкой,

о том, что жива благодать

за микроволновою печкой.

Отречённые братья выходят на свет,

по бесчестию каждый разут и раздет,

и, прикрыв наготу ароматом,

улыбаются встречным солдатам.

Ковыляют неспешно один за другим,

озираясь по-детски как будто благим

и таким непосредственным взглядом,

что никто не ударит прикладом.

Безобидные люди, хоть пальцем крути,

но торчат вместо рук роковые культи,

где набиты, как ценник на пластик,

черепа в обрамлении свастик.

Святым оставим футбол и пиво,

а сами в пекло пойдём красиво.

У барной стойки не ждут мессию.

Плохие парни спасут Россию.

Не надо больше домашней каши.

Пусть на шевронах подруги наши

так улыбнутся, что обессилен

умолкнет сладкоголосый Сирин.

Пока святые – не то что парни,

а так – печеньки от мишки Барни,

расскажут байки про аннексию,

плохие парни спасут Россию.

Обвисло небо, земля в растяжках,

нас очень много, и мы в тельняшках.

Святые дома сидят в пижамах,

носы в повидле да яд на жалах.

Такие люди не знают жизни,

им непосильна любовь к Отчизне.

И пусть святые подобны змию,

плохие парни спасут Россию.

Со всех сторон предатели,

кругом одни враги…

Сто лет стоят у матери

в прихожей сапоги.

Отцовские, как новые,

с калошами рядком,

подошвы коронованы

железным каблуком.

На старте, что на финише, —

один потенциал.

Я раньше даже выпивший

сапог не надевал.

Отечества и отчества

ни разу не сменил.

Отец мой вроде плотничал

и пчёлок разводил.

У горизонта пасмурно.

Мне издали видать

разграбленную пасеку

и вражескую рать.

Играть судьбе изломанной

в бездомного щенка.

Горит, как зацелована

предателем, щека.

И жизнь ещё не прожита,

не набраны долги,

но я иду в прихожую

примерить сапоги.

Селу

сегодня

повезло,

бойцы

зачистили

село.

Другому

так же

повезёт,

в него

зайдут

бойцы

вот-вот.

Потом

военная

метла

зачистку

третьего

села

начнёт,

и будет

чисто

на свете

без

фашиста.

В миру ли на ветру, в молитвах и борьбе

я точно не умру от жалости к себе.

Как три копейки прост, продлив отца и мать,

я буду в полный рост безвременье встречать.

На вороном коне без отдыха и сна.

Удача будет мне, как женщина, верна.

Под орудийный бит, открыв клыкастый рот,

архангел протрубит победных восемь нот.

С поддержкой огневой в пыли святых дорог

вы будете со мной, и с нами – русский Бог.

Солнце темнеет, когда

в самой красивой воронке

дети хоронят кота,

бантик стянув на картонке.

Слышали шум за версту,

будто взрывались пакеты.

Ночью могилу коту

вырыл кусок от ракеты.

Мальчики слёзы не льют,

век у товарища краток.

Тучу расчертит салют

из деревянных рогаток.

Девочки сжались в комок,

топчут сандалики глину:

«Как же ты, как же ты мог

верных подружек покинуть!»

А высоко над землёй,

сдвинув сердитые брови,

кто-то большой-пребольшой

новый лоток приготовил.

Блажен погибающий в первом бою,

с собой даже мухи не взявший.

Я родину самозабвенно люблю,

как полную грудь комиссарши.

На плечи закинув ручной пулемёт,

оправлю на кителе складки.

Куда комиссарша меня позовёт,

туда и пойду без оглядки.

Посажено солнце на маковку дня,

гудит, как встревоженный улей.

В открытом бою не уйти от меня

прицельно метнувшейся пуле.

Солдат из меня по всему никакой —

высокие берцы на замше,

зато, погибая, прикрою собой,

как родину, грудь комиссарши.

Если вечером выйдешь на запад,

то под утро придёшь на восток.

Будто юбка у барышни, задран

этой пёстрой землицы кусок.

Кто ходил, тот уже не расскажет.

Только ветер до нас донесёт

вместе с запахом крови и сажи

аромат азиатских широт.

Немытые руки раскинув,

как чёрт от любви вереща,

вернётся на родину Киев

откушать с устатку борща.

Хромая на правую ногу,

протиснется ближе к столу

и скажет: «Насыпьте немного

борща дорогому хохлу».

И будет плести небылицы

в кругу сердобольных мещан

о том, как худел за границей,

скучая по русским борщам.

О том, как чужбина достала,

как недруги выгрызли бок…

Наевшись борща до отвала,

уснёт головой на восток.

А завтра, от наглости взмокши,

в обед изогнётся плющом,

подсядет к русне или к мокше

и плюнет в тарелку с борщом.

Пока ревёт

столетним кедром

войны

разинутая пасть,

хочу семейную

легенду

вам рассказать

не торопясь.

Мы забываем

в суматохе

о том, что

рождены людьми,

и в обезумевшей

эпохе

найдётся место

для любви.

Земля

плотнее каравая

казалась каждому

бойцу,

когда Вторая

мировая

шла к очевидному

концу.

В Европу

съездивший

без визы,

в день завершения

войны

мой дед улыбку

Моны Лизы

набил себе

на полспины.

Не ведаю,

в какой газете

каких

поверженных

племён

он репродукцию

заметил

и был изрядно

впечатлён.

Домой

вернувшись

к сенокосу,

работал в поле

без прикрас,

рубаха вымокла

до сноса,

и дед рубаху

снял на раз.

Сельчане

выпучили зенки,

увидев деда

со спины —

они узнали

в иноземке

девчонку

с нашей

стороны.

Не надо

патоки

сердечной

под выцветающей

луной.

Женись на той,

что будет вечно,

как чувство Бога,

за спиной.

Судьба скучает

без каприза.

Мальчишник был

в кругу друзей,

где перебили

«Мона Лиза»

на вензель

бабушки

моей.

С тех пор

что только

ни бывало,

но в службе ратной

и в труде

у деда

на спине сияла

одна улыбка —

Анны Д.