Не погуби, Владыка!
Спящую не тронь!
Спит священным сном
Дева трона твоего.
В далёкие времена, когда магия была так же естественна, как чертополох на огороде, и встречалась так же часто, как кусты тамаринда на пути в Валиндор, великий король Олдрин задумал выдать свою красавицу-дочь за могущественного короля Гвенельда, Чёрного Властелина из соседнего королевства. Приготовления к свадьбе шли уже третий месяц, и третий месяц между Валиндором и Чернолесьем царило шаткое перемирие. Все в окрестных землях трепетали, зная, что Чёрный Властелин скрепил союз с волшебником Лугенусом, и сила его воинства на поле брани велика. Пало пред ним королевство Хельмлингов, где живут знаменитые ковачи и создатели самых прочных мечей, ножей и кольчуги. Да и поля их полны табунов самых быстрых коней. Вот только перед силой иной не устояли воины Хельмлингов.
Потому-то Олдрин и решил породниться с Гвенельдом, а в приданое принцессе Айне, кроме богатого убранства и золотой утвари для замка высокородного жениха, отдать приграничные земли Верхних Мхов и Тамариндовых Зарослей. Там вовсю уже орудовали орды чёрных всадников, наводя ужас на окрестные поселения.
Подобно дикому ветру, вздымая клубы пыли, несутся воины Чернолесья, по полям и дорогам. Кони их черны, как ночь, быстры, как ястребы, и сами они, в кожаных тёмных одеждах своих, подобны теням и мгле ненастной. И только серебряные нити на кончиках их остроконечных шапок, блистая на солнце, напоминают о том, что тени сии из мира живых, а в ножнах у них длинные обоюдоострые клинки из самого прочного металла.
Олдрин и сам был могучим воином, и собрал огромное воинство. Приглашал он на службу воинов из соседних княжеств и королевств, не гнушался принять и одарить своим вниманием и янтарных воинов из далёких земель восточных. Те воины был свирепы, но такой преданности, как у них, сложно было бы во всём свете сыскать. Бритые головы свои янтарные воины покрывали не шапками, а накручивали большие куски ткани поверх них. А клинки их – клинки гнутые, огромные, тяжёлые. И руки их не ведали усталости в бою. Оттого Олдрин приблизил к себе янтарных «баторов», как сами они о себе говорили, так, что отряд их всегда в замке службу нёс при короле – для устрашения приходящих, своих и чужих.
В отличие от прочих правителей, Олдрин повелел построить на границах Валиндора земляные валы, чтобы могли там укрываться селяне во время набегов диких соседей, и поставить укреплённые заставы, где непременно часть воинов пеших и конных несла охранную службу. И в тронном граде своём, в Лундгарде, Олдрин держал отряды воинов, во главе которых стояли высокородные князья, отличившиеся в многочисленных войнах с дикими виктами, приходящими с юга, и коварными аксами с севера.
Объезжая дозором земли Верхних Мхов и Тамариндовых Зарослей, звеня кольчугой и гремя оружием, охранные отряды Валиндора с недоверием выслушивали громогласное приветствие чёрных всадников: «Да живёт Великий Олдрин!» и с неизменным надмением рокотали в ответ: «Да живёт Гвенельд, Чёрный Властелин!» Ещё совсем недавно все они готовы были разорвать друг друга на части. Ныне их связала клятва двух королей о мире и взаимопомощи в войнах против дикарей и распоясавшихся соседей.
Трепетали местные селяне, особенно в землях Верхних Мхов, потому как обирали их ныне с двух сторон – и свои, охранные воины Олдрина, приходя за урочной данью, и чужеродные чёрные всадники, предъявляющие права как новые хозяева. И приходилось платить. Сметливый народец жил в этих Верхних Мхах, придумали они одну диковину, чтобы обезопасить себя от воинственных пришельцев, от которых зависела мирная их и спокойная жизнь. Чтобы воины не проносились по всем селениям в кольчугах своих да на конях тяжёлых и резвых, не разбивали мелкие дорожки между домами, не пылили, не наводили страх на детей и стариков, сколотили селяне амбар на краю одной деревни у проезжей дороги, ведущей через Верхние Мхи в глубь Валиндора. В амбар к исходу полной луны каждая семья тащила хлеб, соль, молоко, коровье масло, яйца кур, вяленое мясо и дулдурму (домашнюю колбасу – у кельтов), коренья и зелень, плоды из своих садов да бочонки с кормой (кельстское пиво) и ягодным взваром, а то и амфоры с вином, приготовленным из ячменя или с добавлением хмеля и тмина.
Болота в Верхних Мхах перемежались лесом, потому все селения стояли на пригорках и холмах с густой растительностью. Куда ни глянь, домишек и землянок нигде не видно за густыми кронами ясеня, чёрной ольхи и за еловым частоколом.
В сухой низине, где поставили амбар для сбора дани, даже в солнечный день с утра стелился густой туман, наползающий с верховых болот, покрытых смарагдовыми (изумрудными) мхами. Как сошёл туман, зазвенела, запылила дорога: всадники Олдрина прибыли к трапезе. Возле амбара селяне смекнули поставить гостевой дом с огромным шатром неподалёку, чтобы воины могли там пировать на славу и убирались восвояси, по добру по здорову.
Солнце встало высоко, сияла кольчуга и богатая упряжь коней, пасущихся неподалёку. А селяне всё несли и несли блюда гостям, не прошенным, у котлов умирали от жары поварята, мешая варево из мяса и горьких трав.
– Как думаешь, Тристан, они ещё долго тут пировать будут? – почёсывая затылок и поглядывая на воинов, возлежащих и сидящих на шкурах , вопрошал подручный хозяина гостевого дома своего приятеля, разносящего угощения для пирующих.
– Король велел им тут подольше оставаться. Дороги стеречь. Свадьба принцессы со дня на день. Большой обоз идёт из Чернолесья. О принцессе и свадьбе её спорят, того гляди на ножи поднимутся. Ты что, Доннал, не слышишь, как воевода огрызается на вон того верзилу? – Тристан ловко забросил корзину со снедью на плечо и двинулся к шатру пирующих, откуда доносились крики и хохот.
– Говорят так хороша принцесса Айне, что прелестями её приторговывает даже старая нянька её и кормилица! Нет? – гоготал на всю округу розовощёкий и круглолицый молодой воин, смачно жующий дикий лук, заедая его хлебом. – Что, Фаррелл, по нраву тебе она? – подначивал он воеводу.
Тот шуток не любил, могучее тело его сплошь было покрыто шрамами – ибо за словом он в суму не лез, хватал длинный нож с набедренного чехла и нападал стремительно, как вихрь. Дрался воевода так отчаянно, что не чуял ни боли, ни угрызений совести, как берсерк. И всегда побеждал, оттого и доля героя всегда ему доставалась по праву, оттого и шли за ним люди в огонь и воду. Вот и теперь он медленно встал, не проронив ни слова, снял кольчугу и рубаху и с одним малым трапезным ножом пошёл на вероломного негодяя, дерзнувшего бесчестить имя королевской дочери.
– Конец тебе, Ангус! – кричали воины и поднимали хохот, пока Фаррелл наносил удары дерзкому верзиле, а тот не ожидая нападения, отбивался, неуклюже раскидывая в стороны зелень и свиные кости, не имя возможности подняться на ноги. Ему мешала тяжёлая кольчуга и слишком богато украшенный золотом пояс.
Наконец, Ангус вскочил с боевым ножом в руке, и началась настоящая борьба. Каждый наносил удары точно, у Фаррелла уже были поранены руки и щека.
– Я не хочу тебя убить, господин, но я моложе, и на мне кольчуга, – говорил Ангус, то и дело, отбивая удары воеводы.
Тот свирепо смотрел на негодяя и снова упредил его выпад, процедив сквозь зубы:
– Говорил я тебе, что не потерплю оскорбительных речей о принцессе? Говорил! Говорил я тебе, что убью, хоть ты и сын могучего Даннима? Говорил!
– Не гневись, воевода! – взмолился негодяй. – Видели их! Видели! У водопада в священном лесу…
На этих словах Фаррелл поймал руку Ангуса с зажатым в ней ножом, отобрал нож и швырнул его в сторону, а самого верзилу, скрутил, отбив ещё пару ударов и повалив его на землю ничком, сел на него верхом и придавил всем весом.
– А ну, говори всё, что ты там слышал, и главное, не забудь сказать, от кого ты это всё слышал!
Ангус хрипел под тушей воеводы, едва подбирая слова:
– Видели их у водопада, вроде принцессу и какого-то барда. Я не при чём! Это кухарка нашептала рабыне, которая разносит амфоры с вином, а та напела в уши отцу моему за трапезой у короля, тот протрезвел и разболтал домочадцам. Так эта байка и до меня докатилась.
Фаррелл сильнее прижал дерзкого негодяя к земле, тот уже и дышать не мог и взмолился о пощаде.
– Кто ещё так просвещён? Говори! – наседал Фаррелл, красный и мокрый от борьбы.
Ангус с трудом прохрипел:
– Все, господин, все… Наверное, уже и королю донесли…
Не выдержал Фаррел, встал с негодяя, схватил свой ножик с травы, отряхнул шаровары и вместе с подоспевшим юным оруженосцем направился к своему коню, а по дороге крикнул остальным:
– Ждите меня завтра. Я в замок. Не спокойно, ох, не спокойно! Бигмун, надеюсь на тебя! Если подам знак, будь начеку!
Если и жила на земле прекрасная дева, румяна и бела лицом, тонка станом и хороша собою, то это непременно была дочь короля Олдрина, принцесса Айне. Все от Марралора до кургана Монганум на самом краю земли, у священного моря Энам, знали, что нет более пригожей и милой красавицы, чем она. Когда она подросла, Олдрин стал запрещать дочери показываться на пирах, боясь, что в пылу бесчисленных винных возлияний, князья и воины не устоят перед её красотой, и честь королевская будет тотчас же поругана.
Охранять покои принцессы в замке Лундгарда должны были доверенные баторы, чья сдержанность слыла притчей во языцех, а если нужно было сопровождать юную Айне куда-то на прогулку или для совершения обрядов у друидов в священной роще, окружавшей замок, её несли рабы на носилках с большим балдахином, и сопровождали это шествие только воевода Фаррелл и его лучшие воины.
Уж не раз сватались к принцессе все по очереди князья Северных Земель и Синегорья, да и соседние короли Марралора и Барлотта, и три брата Хельмлинги. Никому Олдрин её не отдавал, потому что давно решил породниться с могучим Чёрным Властелином, который был вдовцом.
В эту ночь в замке Лундгарда было неспокойно. Трижды сменив коней, лишь в густых сиренево-синих сумерках при свете полной луны, которая огромным диском нависла над рвом, отделявшим священную рощу от замка, воевода добрался к его каменным стенам. Заполненный водою ров, не источал зловоний, как в других местах, вода в нём постоянно обновлялась протокой из небольшого ручья, текущего по окраине Лундгарда.
Оставив коня и пройдя внутренний двор, Фаррелл поднимался по ступеням главного входа, как внутри вдруг раздался безумный крик Олдрина и ужасающий женский рёв. Фаррелл выхватил нож и побеждал по коридорам наверх. Грохот ломающихся дверей, слетающих с петель, крики, визг и плачь, как будто старой служанки, кормилицы принцессы, разносились по замку. Все стражники и полупьяные князья бежали туда же – к покоям принцессы.
– Что стряслось? – на ходу спросил Фаррелл, схватив за шиворот слугу, бегущего прочь оттуда, откуда доносился шум.
Мальчишка закрылся руками, боясь, что сейчас его ударят, и, трясясь от страха, прокричал:
– Пощади, господин! Это не я, не я!
– Говори, или я убью тебя на месте! – взревел воевода, тряся парня над каменными плитами пола.
– Я не виноват! Господин мой! Владыке донесли, что принцесса улетела бабочкой к неизвестному возлюбленному, он то ли бард, то ли друид, а то и вовсе проходимец. Король рассвирепел и ворвался в покои дочери. Но делать этого было нельзя. Старая Гвиневра не хотела пускать стражу к своей воспитаннице. И вот…
– Что?
– Владыка Олдрин отмахнулся от старой няньки, та ударилась головой о стену. А между тем, баторы и сам король вломились в опочивальню. Гвиневра, истекая кровью, бросилась туда же. Они там! Там!
– Где принцесса? – проорал воевода, опуская парня на землю.
– Там она! Там! Спит. Только не дышит.
Отшвырнув слугу в сторону, Фаррелл побежал по коридору к опочивальне принцессы. Олдрин, сидел возле ложа, убранного белоснежным балдахином с амарантовыми подвязками и лентами, сидел там и рыдал. Девушка на постели, будто спала, но точно, как и сказал слуга, не дышала.
Держась рукой за голову, с лицом, перекошенным от боли, старая Гвиневра, не переставая плакать, причитала и молила:
– О, Владыка, не тронь тела дочери твоей. Не губи! Сон её не простой, спит она сном священным, сокровенным… Не губи, Владыка…
– Что ты несёшь, старая колдунья! – вскочил король и бросился к ногам дочери, обнял их и зарыдал ещё сильнее, причитая: – О, дочь моя, кто погубил тебя? Кто морок сей навёл? Несдобровать ему, будь он хоть сам безголовый Дуллахан, хоть вопящая Маллат, преследующая скорбящие души!
Фаррелл обнял своего короля и, рыдая вместе с ним, оторвал его от тела дочери, усадил на приступок рядом с ложем.
– Что же делать? Гвин, старушка, помоги, – обратился он к умирающей няньке.
Подняв на воеводу тусклые заплаканные глаза, Гвиневра тихо вздохнула:
– Ох, господин, знаю, ты был предан моей девочке, сердце твоё чисто и благородно, вели всем прочим уйти. Я должна открыть тайну Владыке.
Фаррелл махнул князьям, почтительно стоящим на входе, и слугам удалиться прочь. Когда покои принцессы опустели, воевода вновь приблизился к старухе, перепачканной кровью, приподнял её и усадил в кресло. Лицо ей озарил лунный луч, струящий тихий свет свой из большого стрельчатого окна. Гвиневра, будто ожила, и, тяжело дыша, проговорила:
– Олдрин, Олдрин, ты – великий король Валиндора, и тебе подвластно многое в мире земном. Что знаешь ты о мире запредельном? – Король встрепенулся и подошёл ближе. А старая Гвиневра всё говорила: – Дочь твоя – фея.
– Не может быть! – вскричали оба разом король и его военачальник.
– Тише, тише. Где ты был во время беременности твоей жены Панфирии?
– В походе. Аксы захватили селение вблизи Монганума. Я не мог допустить их к священному кургану… Ты думаешь, что моя Панфирия тоже? – багровея от злости прохрипел Олдрин.
– О, боги, как ты глуп. Кто был при ней? Я! Верная Гвиневра. При мне госпожа моя, фея-инид, положила зерно новой жизни в цветок мартилианской розы, что росла в горшке на окне в ваших покоях. И через время, пока ты покорял непокорных и завоёвывал себе славу, отчего тебя стали называть Великим, из зёрнышка вышла наша принцесса, мать нарекла ей имя Айне…
Король сорвал в гневе одно полотнище балдахина и стукнул кулаком по столбу, его держащему. Раздался треск.
– Тише, тише, Владыка… Хотя… теперь ты ей не поможешь. Спит Айне мёртвым сном. Потому что тебе не хватило терпения, и ты потревожил волшебный сон инид. Спала она лишь телом, а душа её нежной бабочкой упорхнула прочь. Да, король, да… К любимому. Того, кого сама фея выберет, когда приходит время, того она и уносит туда, где ей угодно стать его женою и дать жизнь новой фее.
– Но что нам делать с телом? Похоронить, рука не поднимется, – бормотал Фаррелл, искоса поглядывая в сторону ложа. Прикрытая балдахином, юная дева там была так прекрасна и лежала, как живая.
Олдрин стряхнул с лица последнюю слезу и взял себя в руки. Он схватил няньку за плечи и слегка потряс её, приводя в чувство.
– Эй, старая, не умирай, подожди. Ты хоть скажи, что делать, чем сон её развеять!
Едва дыша, Гвиневра отвечала, водя невидящими уже глазами из стороны в сторону:
– Вспомни про Огненную Птицу, Владыка… Её перо может пробудить принцессу и вернуть её душу-бабочку из Страны Грёз, куда её унесло ветром гнева из-за того, что покой её спящего тела ты потревожил так некстати.
– Но это же легенда, небылица! – вскричал и Фаррелл.
– Разве можно полагаться на древние байки о какой-то там птице? Ты бредишь, старая… – Олдрин отпустил няньку из своих рук и направился к дверному проёму, где ещё несколько мгновений назад были закрыты резные дубовые двери.
Поддерживаемая Фарреллом, которому всё происходящее стало казаться наваждением, Гвиневра приподняла голову в последний раз и прошептала:
– Найти Огненную Птицу сможет только сын принцессы… Потомок друидов и бардов, владеющий древней магией… Хвала богам, он уже рождён… – с этими словами она испустила дух.
Олдрин был безутешен и вышел из опочивальни в сильном смятении. Он повелел слугам поместить тело дочери в хрустальный гроб, который искусные мастера Валиндора приготовили для самого Владыки. С большой торжественностью поместили богато одетое и украшенное тело принцессы в этот сияющий гроб из цельного куска горного хрусталя. Знак величайшего богатства недр той стороны Синих гор, что принадлежала Валиндору, стал в одночасье знаком величайшей скорби и утраты. Его поместили в специальном шатре в священном лесу, что расположен неподалёку от Лундгарда и приставили охрану. Девять дней и девять ночей должно было оно лежать там, пока друиды совершают обряды. Но уже на следующую ночь гроб с телом спящей принцессы похитили, а воинов при всём вооружении нашли убитыми, будто они даже не сопротивлялись, – руки их лежали на рукоятях мечей, так и не успев выхватить их из ножен.