Эти двое снова и снова с удовольствием обсуждали устройство английского общества, словно юную леди вот-вот должны были в него допустить; но на самом деле английское общество на настоящий момент оставалось глубоко безразличным к мисс Изабелле Арчер, заброшенной судьбою в самый, как сказал ее кузен, скучнейший дом в Британии. Ее страдающий подагрой дядя мало кого принимал, а для миссис Тачетт было не характерно поддерживать отношения с соседями, и потому не было никаких оснований ожидать их визитов. Однако у нее была причуда – она любила получать визитные карточки. К тому, что называется общественными связями, она почти не имела вкуса, зато ничто не доставляло ей такого удовольствия, как вид столика в холле, заваленного символическими картонными прямоугольничками. Миссис Тачетт льстила себе, считая себя воплощением праведности, и усвоила наивысшую истину: ничто в этом мире не дается даром. Она никогда не выступала в роли «хозяйки» Гарденкорта, и вряд ли кому-нибудь в графстве пришло бы в голову следить за ее приездами и отъездами. Но, вне всяких сомнений, она не считала несправедливым невнимание соседей к своей персоне, и то, что она не заняла (что, кстати, было совершенно неоправданно) ведущего положения в округе, никак не было связано с ее язвительными замечаниями в адрес второй родины ее мужа. Вскоре Изабелла обнаружила, что находится в странном положении защитницы британской конституции: миссис Тачетт взяла за привычку в беседе вставлять шпильки в отношении этого почтенного документа, а Изабелла всегда порывалась эти шпильки изъять. Не то чтобы ей казалось, будто они могут причинить вред прочному пергаменту, просто тетя, по ее мнению, могла бы найти лучшее применение своему остроумию. Изабелла и сама была настроена весьма критически – что было свойственно ее возрасту, полу и происхождению, но при этом она была чувствительна, и резкость миссис Тачетт убийственно действовала на ее душевные порывы.
– Но каковы ваши собственные взгляды? – спрашивала Изабелла тетку. – Раз вы критикуете все и вся, у вас должны быть собственные взгляды. Проамериканскими их не назовешь, поскольку вы и там все считаете негодным. Когда я критикую что-то, у меня есть свой взгляд – я сужу как американка.
– Моя дорогая юная леди, – отвечала миссис Тачетт, – в мире столько взглядов, сколько разумных людей. Ты, конечно, можешь сказать, что их не очень много! Судить, как американка? Ни за что – такая узость меня раздражает. У меня, слава богу, есть свой собственный!
Изабелла решила, что этот ответ даже лучше того, который она дала бы сама; он вполне соответствовал ее образу мыслей, но ей не годилось так высказываться. Из уст молодой девушки, не имеющей такого жизненного опыта, как миссис Тачетт, эти слова прозвучали бы нескромно, даже высокомерно. Но Изабелла все-таки рискнула заговорить об этом с Ральфом. Они очень много разговаривали в последнее время, и их беседы проходили в таком тоне, который допускал резкие заявления. Кузен взял манеру, что называется, подтрунивать над ней и очень скоро приобрел в глазах Изабеллы репутацию человека, все на свете переводящего в шутку; а он отнюдь не относился к тем, кто готов отказаться от привилегий, которые дает подобная репутация. Она обвиняла его в возмутительном отсутствии серьезности, в стремлении высмеивать все вокруг, начиная с себя самого. Толика почтения, которую еще сохранил Ральф, целиком предназначалась отцу; что касается остального, то Ральф без разбора оттачивал свое остроумие – в основном на небезызвестной персоне (сыне своего отца), на слабых легких этого джентльмена, на его бесполезной жизни, а также на его экстравагантной матери и на друзьях (особенно доставалось лорду Уорбартону), на его первой и второй родинах и на очаровательной новоявленной кузине.
– У меня в передней всегда музыканты, – сказал однажды Ральф Изабелле. – Они должны играть не переставая. Это служит мне двойную службу: звуки внешнего мира не проникают в мои комнаты, а всем кажется, будто у меня все время танцуют.
И действительно, стоило подойти туда, где должен был находиться оркестр Ральфа, становилась слышна танцевальная музыка; самые быстрые вальсы, казалось, так и кружились в воздухе. Изабелла часто ловила себя на том, что ее раздражает постоянное пиликанье. Хотелось скорее миновать эту переднюю, как называл ее кузен, и оказаться в комнате Ральфа. Ей не было дела до того, что, по его уверениям, там очень мрачно; она бы с радостью все вычистила и навела порядок, но внутрь он ее не пускал – и это вряд ли можно было назвать гостеприимством. В отместку прямолинейная Изабелла, вооружившись своим юным умом, наносила множество ударов. Нужно сказать, что ум она изощряла в основном для самообороны, поскольку кузен насмешливо называл ее «Колумбией» и уличал в слишком горячем патриотизме, о который можно обжечься. Ральф нарисовал карикатуру, в которой Изабелла была изображена в виде очень хорошенькой девушки, задрапированной в американский флаг – по последней моде, съехидничал он. Как раз в то время Изабелла больше всего боялась показаться ограниченной; это позже ее стало страшить, что она окажется ограниченной. Тем не менее она, не моргнув глазом, продолжала подыгрывать Ральфу, изображая восторженное отношение к своей родной стране. Она будет американкой ровно настолько, насколько хочется Ральфу, а если он решил смеяться над ней, то получит достойный отпор. Она защищала Англию от нападок его матери, но когда кузен возносил хвалы этой стране с целью, как она считала, досадить ей, то Изабелле удавалось возразить ему по многим вопросам. На самом деле эта небольшая, достигшая полной зрелости страна была приятна ей, как вкус сладкой октябрьской груши; в этом удовольствии и коренилось то чудесное состояние духа, которое позволяло ей сносить насмешки кузена и платить ему той же монетой. Если иногда выдержка ей изменяла, то не потому, что она злилась на Ральфа за то, как он с ней обращается, а потому, что ей вдруг становилось жаль его. Изабелле казалось иногда, что он говорит как человек, лишенный зрения, говорит лишь бы говорить.
– Я не понимаю, что с вами происходит, – сказала она ему однажды, – сдается мне, вы просто зубоскал!
– Ваше право так думать, – ответил Ральф, не привыкший к таким резким отзывам.
– Я не знаю, что вас вообще трогает; мне кажется, что ничего. Вы превозносите Англию, но на самом деле не любите ее. И Америка вам безразлична, даже когда вы делаете вид, что браните ее.
– Меня не интересует ничего, кроме вас, моя дорогая кузина, – произнес Ральф.
– Если бы я могла поверить в это, то была бы очень рада.
– Надеюсь, что так! – воскликнул молодой человек.
Возможно, Изабелла поверила в это, и оказалась недалека от истины. Ральф очень много думал о ней; она постоянно присутствовала в его мыслях. Ее внезапное появление, ничего ему не суля, было щедрым подарком судьбы, – оно освежало, оживляло, окрыляло, и его раздумья, в то время сильно его угнетавшие, обрели некую цель. Бедный Ральф уже не один месяц был в очень подавленном состоянии; открывавшуюся перед ним перспективу – и без того мрачную – заволокли черные тучи. Он все больше тревожился об отце, чья подагра, поразившая ноги, с недавних пор начала распространяться на жизненно важные органы. Весной старик сильно разболелся, и доктора дали понять Ральфу, что с очередным приступом справиться будет сложнее. Сейчас мистер Тачетт выглядел довольно сносно, но сын не мог избавиться от подозрений, что враг только затаился и ждет, чтобы захватить жертву врасплох. Если маневр удастся, надежд на спасение почти не останется. Ральф всегда был уверен, что небеса призовут его первым, что отец переживет его. Они всегда были близкими друзьями, и мысль, что он проведет остаток своей безрадостной жизни в одиночестве, совсем не радовала молодого человека – он все время безотчетно рассчитывал на отца, который помогал ему не падать духом и справляться со своими бедами. Угроза лишиться главного стимула в жизни вселяла отвращение к ней. Лучше всего было бы умереть одновременно; а без отцовской поддержки ему вряд ли хватит терпения дожидаться своего часа (что касается матери, то Ральф не чувствовал, будто необходим ей; она давно взяла за правило ни о чем никогда не сожалеть). Он, конечно, говорил себе, что не очень-то хорошо по отношению к отцу желать того, чтобы более слабый из них двоих испытал боль утраты; он помнил о том, что мистер Тачетт всегда рассматривал заявление сына о том, что у него еще многое впереди, как софизм, который с радостью бы опровергнул, умерев первым. Но Ральф не видел большого греха в том, чтобы из двух возможностей одержать победу – посрамить своего софиста-сына или еще немного порадоваться жизни, несмотря на то, что возможности ее стали столь ограниченны, – мистеру Тачетту была бы дарована вторая.
Вот такие веселые проблемы занимали Ральфа, но приезд Изабеллы положил этому конец. Ему даже показалось, что она сможет восполнить невыносимую пустоту, которая образуется после смерти его добрейшего отца. Ральф спрашивал себя, уж не влюбился ли он в эту непосредственную девицу из Олбани, но решил все-таки, что не влюблен. После недели знакомства он то и дело задавал себе этот вопрос и с каждым днем чувствовал все большую уверенность. Лорд Уорбартон оказался прав насчет Изабеллы – она была по-настоящему интересной особой. Удивительно только, что для лорда это стало явным так скоро; Ральф решил, что это еще одно доказательство необыкновенных способностей его друга, которыми он всегда безмерно восхищался. Если кузина и была для него не больше чем развлечением, то это было развлечение высшего порядка. «Такой характер, – думал он, – это лучшее, что создала природа. Он прекраснее любого произведения искусства – прекраснее греческого барельефа, прекраснее великого Тициана, прекраснее готического собора. Приятно оказаться баловнем судьбы, когда совсем этого не ожидаешь. Никогда мне не было так тяжело и тоскливо, чем за неделю до ее приезда; всего меньше я верил, что может произойти что-нибудь хорошее. И вдруг я получаю по почте Тициана (можно вешать на стену!), греческий барельеф (можно украшать камин!), и вдобавок в руках у меня оказывается ключ от прекрасного собора! Мне словно говорят: «Входи и любуйся. Ты вопиюще неблагодарная особь – тебе лучше помалкивать и больше никогда не роптать на судьбу».
Эти рассуждения были верны; но то, что Ральф Тачетт держал ключ в руке, не совсем соответствовало действительности. Его кузина была блестящей девушкой, и узнать ее до конца было не так-то просто. Но она заслуживала того, чтобы с ней познакомиться поближе, а отношение к ней молодого человека, пусть вдумчивое и критичное, все-таки не было беспристрастным. Ральф осмотрел прекрасное здание снаружи – и пришел в восхищение; он заглянул в окна – и увидел те же безупречные пропорции. Однако он чувствовал, что эти впечатления поверхностны, что внутрь здания он пока не проник. Дверь была заперта, и хотя у Ральфа в кармане лежала связка ключей, он был убежден, что ни один из них к замку не подойдет. Изабелла умна и благородна; это тонкая, свободная натура; но как она собирается распорядиться собой? Вопрос был необычным, поскольку было не особенно принято задавать его дамам. Большая часть женщин совсем и не собирались распоряжаться собой; они ждали, приняв позу более или менее изящной покорности, что за ними придет мужчина и устроит их судьбу. Оригинальность Изабеллы в том и заключалась, что она производила впечатление человека, имеющего свои собственные замыслы. «Когда бы она их ни принялась осуществлять, – думал Ральф, – мне бы хотелось быть неподалеку!»
Конечно, обязанности хозяина дома приходилось исполнять ему. Мистер Тачетт был прикован к своему креслу; его жена занимала положение довольно необщительной гостьи; а потому во всем, что ему приходилось делать, гармонично соединились его желания и чувство долга. Он не был хорошим ходоком, но сопровождал кузину в прогулках по окрестностям – этому приятному времяпрепровождению погода неизменно способствовала, не делая никакой скидки на мрачные представления Изабеллы об английском климате. На долгие часы, количество которых зависело только от того, когда утихнет рвение Изабеллы, молодые люди брали лодку и плавали по Темзе, по этой «милой речушке», как называла ее Изабелла, и ее противоположный берег лежал неподвижно, словно передний план пейзажа. Иногда они отправлялись на прогулку в приземистом, просторном фаэтоне с большими колесами, которым в прежнее время так часто пользовался мистер Тачетт, но, увы, теперь это больше не доставляло ему удовольствия. Изабелла была в восторге от фаэтона и, держа поводья – «умеючи», как оценил кучер, – без устали погоняла превосходных дядиных лошадей по извилистым дорожкам и по проселочным дорогам, встречая, как и ожидала, разнообразные приметы деревенской жизни: мелькали обшитые тесом и крытые соломой домики, пивные с зарешеченными окнами и посыпанными гравием площадками, старые выгоны, пустынные парки и живые изгороди, невероятно густые в середине лета. Возвратившись домой, они обычно обнаруживали, что на лужайке их ждет чай и что миссис Тачетт еще не сняла с себя тяжелой обязанности подавать мужу чашку. Но оба они почти всегда молчали; старик сидел с откинутой назад головой и закрытыми глазами, его жена была занята вязанием и, очевидно, находилась в состоянии той глубочайшей сосредоточенности, в которое погружаются некоторые женщины, созерцающие мелькание спиц.
Но однажды гость в доме все-таки появился. Изабелла и Ральф, около часа пробыв на реке, неторопливо подходили к дому и узнали лорда Уорбартона, который сидел под деревьями и беседовал с миссис Тачетт, причем даже издалека было заметно, что они лениво ведут ничего не значащую беседу. Он приехал из своего поместья с дорожной сумкой и был приглашен, как это часто делалось отцом и сыном и раньше, отобедать и переночевать. Изабелла, видевшая его в течение получаса в день своего приезда, успела тогда же решить, что этот джентльмен ей приятен; он и правда произвел на нее яркое впечатление, и она время от времени его вспоминала. Изабелла надеялась снова встретиться с ним, – как, впрочем, и с кем-нибудь еще. В Гарденкорте не приходилось скучать: место чудесное, дядя – самый прекрасный дядя на свете, а Ральф вовсе не похож на кузена – все кузены, которых она когда-либо встречала, были ужасающе скучными. Она постоянно получала свежие впечатления, к тому же так быстро сменявшиеся, что едва ли могла в ближайшее время почувствовать пустоту. Но Изабелла была вынуждена напоминать себе, что ее интересует человеческая натура и что за границей она прежде всего надеялась увидеть как можно больше разных людей. Когда Ральф говорил ей, причем уже не в первый раз: «Удивляюсь, как вам не скучно… Вам нужно познакомиться с кем-нибудь из наших соседей или друзей – ведь у нас есть друзья, хотя вам это и в голову не может прийти»; когда он предлагал пригласить, как он выражался, «уйму народа» и познакомить кузину с английским обществом, – Изабелла поддерживала его гостеприимные порывы и заранее уверяла, что будет в восторге. Но до сих пор его обещания оставались обещаниями, и могу признаться, читатель: если он откладывал их выполнение, то только потому, что не считал труд по развлечению кузины делом настолько изнурительным, чтобы обращаться за посторонней помощью. Изабелла часто говорила с ним о «типажах» – это слово занимало важное место в ее словаре; девушка дала понять кузену, что хотела бы узнать английское общество, познакомившись с его яркими представителями.
– Что ж, вот вам и типаж, – сказал Ральф, когда они поднимались от реки и он узнал лорда Уорбартона.
– Какой типаж? – спросила девушка.
– Типаж английского джентльмена.
– Вы хотите сказать, что все они похожи на него?
– О, нет. Далеко не все.
– Значит, он – выдающийся экземпляр, – сказала Изабелла, – потому что он, несомненно, хороший человек.
– Да, очень хороший. И к тому же родился в рубашке.
Родившийся в рубашке лорд Уорбартон пожал руку нашей героине и осведомился о ее самочувствии.
– Впрочем, не стоило и спрашивать, – заметил он, – раз вы сидели на веслах.
– Я действительно немного гребла, – ответила Изабелла. – Но как вы догадались об этом?
– Просто я знаю, что Ральф не станет грести, он слишком ленив, – сказал его светлость, со смехом указывая на друга.
– Его лень можно извинить, – возразила девушка, немного понизив голос.
– Да уж, он для всего найдет извинения! – воскликнул лорд Уорбартон с тем же глубоким и приятным смехом.
– Меня извиняет в данном случае то, что кузина сама отлично управляется с веслами, – сказал Ральф. – Она все делает отлично. Украшает все, до чего ни дотронется!
– Это заставляет каждого мечтать о том, чтобы мисс Арчер тронула и его, – заявил лорд.
– Если человека действительно что-то трогает, это идет ему только на пользу, – ответила девушка; она с удовольствием выслушивала хвалы своим многочисленным достоинствам, но в то же время радовалась своей способности оценить степень своего самодовольства: ее тщеславие не свидетельствовало о недостатке ума – кое-что она действительно делала прекрасно. Ее потребность думать о себе хорошо постоянно нуждалась в подтверждениях со стороны; хотя, возможно, это было признаком эгоизма.
Лорд Уорбартон не только пробыл весь вечер в Гарденкорте; его уговорили переночевать и остаться на следующий день, а когда прошел и он, гость снова решил отложить отъезд до завтра. Все это время он проводил главным образом в беседах с Изабеллой, которая очень охотно принимала от него знаки внимания. Она пришла к заключению, что этот человек приятен ей в высшей степени; таким было и первое впечатление, но после целого вечера, проведенного в его обществе, Изабелла уже считала лорда самым восхитительным из всех, кого встречала до сих пор. Она удалилась к себе с ощущением, что ей необыкновенно посчастливилось; жизнь казалась ей прекрасной. «До чего приятно быть знакомой с такими очаровательными людьми, как эти двое», – подумала она, под «этими двумя» имея в виду кузена и его друга. Но надо сказать, что ее прекрасное расположение духа было подвергнуто испытанию. В половине десятого мистер Тачетт отправился спать, а его жена осталась в гостиной. Просидев со всеми еще около часа, она поднялась и заметила племяннице, что пора пожелать джентльменам спокойной ночи. Но Изабелле еще совсем не хотелось спать. Ей казалось, что в этом вечере есть что-то праздничное, а праздники обычно не заканчиваются так рано. Поэтому Изабелла, недолго думая, ответила:
– Уже пора, тетушка? Я, пожалуй, посижу еще полчасика.
– Но я не могу тебя дожидаться, – ответила миссис Тачетт.
– Конечно, и не нужно! Ральф зажжет мне свечу, – радостно ответила Изабелла.
– Я зажгу вам свечу, позвольте мне сделать это, мисс Арчер! – воскликнул лорд Уорбартон. – Только, умоляю вас, – не покидайте нас до полуночи.
Миссис Тачетт остановила на нем взгляд своих маленьких блестящих глаз, затем перевела его на племянницу.
– Ты не можешь оставаться одна в обществе джентльменов. Ты не… ты не в Олбани, дорогая.
Изабелла вспыхнула и поднялась.
– И очень жаль!
– Ну что вы, мама! – вмешался Ральф.
– Дорогая миссис Тачетт… – пробормотал лорд Уорбартон.
– Не я устанавливала порядки в вашей стране, милорд, – величественно заявила миссис Тачетт. – Я просто следую им.
– Неужели я не могу оставаться в обществе собственного кузена? – спросила Изабелла.
– В первый раз слышу, что лорд Уорбартон твой кузен.
– Наверное, самое лучшее – мне пойти спать! – воскликнул гость. – И все уладится.
Миссис Тачетт безнадежно взглянула на него и снова опустилась в кресло.
– Что ж, раз это так необходимо, мне придется сидеть до полуночи, – сказала она.
Тогда Ральф протянул Изабелле свечу. Все это время он наблюдал за ней; казалось, она вот-вот взорвется – столкновение могло оказаться интересным. Но если он ждал, что Изабелла проявит характер, то ему пришлось разочароваться: девушка только слегка усмехнулась, пожелала всем доброй ночи и удалилась в сопровождении тети. Поступок матери раздосадовал Ральфа, хотя он и признавал, что та была права. Перед дверью миссис Тачетт дамам предстояло разойтись. Поднимаясь по лестнице, Изабелла не проронила ни слова.
– Ты, конечно, сердишься на то, что я вмешиваюсь в твои дела, – сказала миссис Тачетт.
Изабелла подумала мгновение.
– Я не сержусь, но удивлена… и сильно озадачена. Неужели мне нельзя было остаться в гостиной?
– Ни в коем случае. В Англии не принято, чтобы молодые девушки сидели допоздна в обществе мужчин.
– Вы совершенно правильно сделали, уведомив меня об этом, – произнесла Изабелла. – Мне непонятны эти порядки, но я очень рада, что теперь я знаю о них.
– Я и впредь буду говорить, если твои поступки могут быть восприняты как слишком вольные, – ответила ее тетя.
– Пожалуйста. Но не думаю, что в любом случае сочту ваши замечания справедливыми.
– Скорее всего, нет. Ты слишком любишь независимость.
– Да, это так. Но я всегда хочу знать о том, чего не стоит делать.
– Чтобы именно это и сделать? – спросила миссис Тачетт.
– Чтобы иметь возможность выбора, – ответила Изабелла.