Мануэль открыл глаза. Было еще очень рано. Работал телевизор. Накануне писатель дважды безуспешно пытался заснуть, пока не понял, что не сможет сделать это в тишине: непривычная атмосфера отеля, звучащие в голове обрывки разговоров с разными людьми, неопределенность, откуда-то доносящийся плач шестилетнего малыша… Ортигоса убавил звук до минимума: телевизор стал для него тем соединяющим с реальностью мостиком, по которому он сможет вернуться, если приснится что-то неприятное. В последние часы установка следовать совету Иствуда сменилась другим желанием: оправдать свое пребывание в Галисии.
Мануэль провалился в глубокий сон, в котором провел пять часов, и, к счастью, никакие видения его не мучили. Он принял душ, побрился и надел последнюю чистую рубашку. Выглядела она столь же непрезентабельно, как и предыдущая, но под курткой смотрелась сносно. Писатель бросил взгляд на список, который составил, перед тем как лечь, и сложил его вместе с копией счета за телефон Альваро – директор отеля любезно разрешил воспользоваться принтером. Когда Ортигоса убирал бумаги в карман, то обнаружил там уже увядшую гардению. Он положил цветок на столик и уже собирался выйти из номера, когда вдруг передумал, вернулся и убрал веточку в ящик тумбочки.
«Ауди» Гриньяна стояла у ворот имения Ас Грилейрас. Мануэль хотел было припарковаться позади нее, но юрист высунул из окна руку и жестом велел следовать за ним внутрь. Они оставили автомобили на главной аллее, параллельно живой изгороди, окружавшей дом.
Адольфо выскочил из машины и с довольной улыбкой поспешил к «БМВ» писателя, чтобы открыть дверцу. Вчера вечером Ортигоса позвонил Гриньяну и сообщил, что задержится на несколько дней и хотел бы снова приехать в поместье. Хотя юрист никак это не прокомментировал, Мануэль живо представил себе его радостное выражение лица, когда они договаривались о времени встречи. Писатель терпеть не мог быть предсказуемым, но еще больше ему претило выглядеть таковым. Однако он решил: пусть Адольфо думает что хочет о причинах, побудивших Мануэля остаться. Это же отличное прикрытие, чтобы быстрее покончить с делами и уехать из Галисии.
– Значит, вы все-таки решили остаться? – В голосе Гриньяна звучало удовлетворение: он предполагал, что так и случится.
– «Остаться» – громко сказано. Но, безусловно, мне интересно взглянуть на места, где Альваро провел свои детские годы.
Юрист посмотрел на писателя в упор, и, чтобы избежать этого пристального внимания, Мануэль пошел вперед по дорожке.
– Это единственная причина?
– Ну и познакомиться поближе с родственниками Альваро…
– Боюсь, это будет не так-то просто, – извиняющимся тоном сказал Гриньян. – Сантьяго и Катарина сегодня утром уехали, а сеньора маркиза плохо себя чувствует после похорон.
Писатель вспомнил, как мать Альваро покидала кладбище: под руку с невесткой, прямая как палка, словно ей и не требуется ничья помощь. Мануэля она не удостоила даже взглядом. Похоже, эти чувства отразились у него на лице, потому что юрист пустился в объяснения:
– Вчера, когда вы сообщили, что собираетесь нанести визит в поместье, я позвонил сеньору маркизу, чтобы предупредить ее. Надеюсь, вы не в обиде. Просто не хотел, чтобы вы неожиданно столкнулись здесь. Его сиятельство попросил передать вам привет и извинения за свое отсутствие в имении: эта поездка была спланирована заранее.
Ну что ж, Гриньян времени не терял и успел доказать свою преданность новому хозяину, который в одночасье превратился из «Сантьяго» в «его сиятельство», да еще и по счастливому стечению обстоятельств уехал. Впрочем, писателю не на что было пенять: он выразил желание посетить родовое имение, а не познакомиться с семьей. И такую возможность ему предоставили.
Аллея проходила мимо хозяйственного строения и, изгибаясь в форме подковы, вела к каменному крыльцу конюшни, перед которым два человека изучали задние копыта великолепной лошади.
– Ветеринар приехал, – объяснил юрист. – Этот скакун – последнее приобретение Сантьяго и не перестает доставлять проблемы.
– Неудачная покупка?
Гриньян слегка склонил голову набок и сделал гримасу, означавшую не то согласие, не то сомнение, но так и не ответил.
– Рядом с врачом – Дамиан, смотритель. И на все руки мастер: и конюх и садовник, также занимается мелким ремонтом. Вечером он запирает ворота, а утром открывает их, чтобы прислуга могла попасть внутрь. Дамиан живет в поместье вместе с женой Эрминией; она работает кухаркой и экономкой. В свое время была няней всех троих детей и до сих пор управляет хозяйством.
– Сколько человек трудится в поместье?
– Это зависит от сезона. Смотритель и его супруга живут в отдельном домике. Еще есть Эстела, сиделка сеньоры маркизы. Вчера вы видели мать Альваро в добром здравии, но ее мучает ужасный артрит, способный приковать к постели на несколько недель. А Эстела достаточно сильная и может поднять сеньору. Комната сиделки по понятным причинам находится рядом с покоями маркизы. По хозяйству Эрминии помогает Сарита, она приходит каждый день. Разведением гардений вместе с Катариной занимается Висенте. Еще есть Альфредо, он здесь вроде управляющего. Вчера он наблюдал за похоронами, но вообще-то отвечает за найм сезонного персонала для работы на ферме, в саду и за выполнения разных поручений. За фруктовыми деревьями ухаживает приходящий крестьянин, скот пасет пастух. Здесь выращивают каштаны, оливки, картофель, яблоки. Обычно в поместье трудится восемь-десять человек. Родовое имение способно существовать автономно. Как вы уже поняли, здесь есть собственная церковь и кладбище, это деревня в миниатюре. В Ас Грилейрас имеются свои колодцы, пахотные земли, большой амбар в двух километрах отсюда, водяная мельница и пресс для оливок; в поместье разводят коров, свиней и овец.
Когда Мануэль и Гриньян приблизились к стоящим у конюшни мужчинам, те прекратили разговор. Юрист представил писателя, но не объяснил, зачем он здесь. Рукопожатие ветеринара, молодого человека на вид не старше сорока лет, было твердым, а Дамиана – несколько неуверенным. Смотритель снял с головы кепку и вертел ее в руках, теребя сухими и длинными, как виноградная лоза, пальцами. Ортигоса двинулся дальше, чувствуя, что Дамиан смотрит ему вслед.
– Похоже, они не удивились вашему появлению здесь, – заметил Мануэль.
– У меня есть сотрудник, который постоянно следит за тем, как идут дела семейства де Давила, поэтому мне не нужно часто приезжать сюда. Однако я люблю наведываться в поместье время от времени, мне нравится это место.
Шурша гравием, они молча двинулись дальше, миновали рощу и вышли к церкви. Гриньян остановился, поколебался и махнул рукой в сторону кладбища.
– Может быть, вы хотите…
– Нет, – ответил писатель, стараясь даже не смотреть в том направлении.
Они двинулись ко входу в храм, и юрист объяснил:
– Эта дверь всегда закрыта, такова традиция. Каждому члену семьи мужского пола при рождении выдается свой ключ. На самом деле суть не только в том, чтобы отпирать и запирать церковь. Древний обычай сложился еще в те времена, когда де Давила были верным оплотом духовенства: в числе их предков есть один весьма влиятельный священник. Если появляются служители, то впустить и выпустить их должен кто-то из мужчин, принадлежащих к роду маркиза. Хотя неприятности все же случаются. Например, недавно с алтаря были украдены старинные серебряные канделябры. Сантьяго все перевернул, чтобы найти похожие. Сейчас церковь открывают только по особым поводам, к сожалению весьма грустным… – И Гриньян замолчал, не закончив предложение.
Они начали обходить здание справа. Дорожка была узкой и шла под уклон; юрист, которому пришлось держаться позади писателя, жаловался, что надел неподходящую обувь. Мануэль воспользовался этой возможностью, чтобы хотя бы на пару метров оторваться от Адольфо, который опекал его с момента приезда в поместье. Он чувствовал, что находится под постоянным надзором, словно заключенный или гость, которому не особенно доверяют. Запыхавшийся Гриньян старался поспеть за писателем и продолжал свой рассказ:
– Усадьба не всегда называлась Ас Грилейрас. В семнадцатом веке эту местность именовали Санта-Клара, и принадлежала она богатому аббату, одному из фаворитов короля. После смерти хозяина поместье перешло его единственному наследнику, племяннику, маркизу де Санто Томе. Тот сделал из него зимнюю резиденцию и переименовал в Ас Грилейрас, из-за чего, полагаю, старик аббат в гробу перевернулся. Как я уже говорил, корни этого названия лежат в местных традициях.
Преодолев крутой спуск, Мануэль, к своему удовольствию, обнаружил внизу древний питомник. Каменные тумбы в нем располагались в форме лестницы, чтобы по максимуму использовать солнечный свет и тепло. Дальше простиралась равнина, на которой разбили отличавшийся строгими линиями сад. Розы уже отцветали, и теперь господствовали хризантемы – огромные, похожие на звезды лиловые, розовые и фиолетовые шары. Не дожидаясь, пока Гриньян его догонит, писатель двинулся по тропинке, утопающей в зелени и образующей загадочный и укромный туннель, по другую сторону которого раскинулась роща, явно высаженная человеком. Она окружала водоем, и его едва можно было разглядеть из-за почти полностью покрывших поверхность кувшинок. Гравий, усыпавший дорожки, ведущие через сад, и клумбы с хризантемами, сменился песком. Звуки шагов почти не слышались. В тех местах, где зелень расступалась, тропинка из-за прошедшего дождя была мокрой. Вьющиеся растения только и ждали момента, когда человек о них забудет, чтобы захватить власть в этом укромном уголке.
Мануэль бессознательно замедлил шаг и почти остановился, чтобы послушать шум ветра, скользя взглядом по верхушкам эвкалиптовых деревьев, которые вперемешку со смоковницами, каштанами, дубами и древовидным папоротником создавали удивительный узор из веток на едва просматривающемся небе. Дорожка продолжала идти под уклон. То тут, то там попадались каменные ступени, разрушенные временем и поросшие мхом, ведущие в сумрачные и полные тайн уголки парка. В склонах холмов прятались фонтаны: вода била из древних труб, искусно замаскированных под пухлые личики ангелов и клювы демонов. Поддавшись импульсу, писатель двинулся по тенистой тропинке, которая извивалась, увлекая в неизвестность. Запахло землей. Дорожка вывела на небольшую полянку, где солнце, пробивавшееся сквозь ветви, освещало спокойную зеленоватую поверхность затянутого ряской пруда. Корни росших вокруг старых деревьев обнажились, стволы склонились, и в некоторых местах ветви почти касались воды. Мануэль с трудом передвигался между этих узловатых и бугристых отростков, которые, сбежав из земли, разрушили стоящие вокруг старые каменные скамьи, напоминавшие теперь покинутые гробницы. Потрясенный красотой местности, писатель повернул назад, навстречу Гриньяну, который едва поспевал за ним.
– Здесь просто… невероятно!
– Атлантические пейзажи с нотками английского стиля. К созданию этой красоты в разное время приложили руку как минимум десяток ландшафтных дизайнеров. – Запыхавшийся юрист с отвращением посмотрел на замшелое сиденье скамейки, но все-таки опустился на него. – Подумать только, моя жена беспокоится по поводу своего сердца… Лучше бы беспокоилась по поводу моего.
Мануэль даже не взглянул на Адольфо. Потрясенный спокойным величием природы, он, словно завороженный, оглядывался по сторонам. Как может такое чудо быть чьим-то садом? Писатель с удивлением поймал себя на мысли, как повезло Альваро, что он вырос в таком месте. И, невольно обратившись к прошлому, вспомнил свои детские годы: пустынный дом престарелой тетушки, забравшей их после того, как родители погибли в автокатастрофе; причуды старухи, которая едва мирилась с присутствием детей в доме; запах вареных овощей, словно въевшийся в стены; приглушенные разговоры с сестрой на балконе – единственном месте, где они могли пообщаться; отблески красного закатного солнца на здании напротив – тогда они казались детям прекрасными.
Особенно на берегу пруда выделялась старая смоковница. Ее листья блестели на солнце и складывались в странной формы крону, а узловатые корни этого величественного экземпляра извивались как живые, создавая впечатление, будто дерево способно переместиться в другое место, если только пожелает. Очарованный Мануэль подошел поближе и притронулся к стволу, покрытому тонкой и теплой, как шкура животного, корой. Он повернулся к Гриньяну и, глядя мимо него, улыбнулся – впервые за несколько дней. А затем двинулся по тропинке дальше. Разглядев старую водяную мельницу, свернул к ней, сдерживаясь, чтобы не побежать. Спустился по лестнице, которую охраняли скульптуры двух львов. Безжалостное время обточило их формы, сделав похожими на детские рисунки. Мануэль обогнул здание, облицованное старинной плиткой, и пошел на звук воды, падающей с мельничного колеса. Лестницу завоевали папоротники, и чем дальше, тем гуще и плотнее становились заросли. Каждый поворот тропинки увлекал писателя все глубже в лабиринт, полный неизведанных мест, фонтанов, великолепных пейзажей. Восхищенный, писатель улыбался, наслаждаясь каждым шагом по этому умиротворенному и прекрасному в своей заброшенности саду, уголку дикой природы, укрощенному человеческой рукой, представляя, как здорово было бы провести детские годы в таком месте. Изгибы тропинки внезапно перестали быть настоящим, уводя в прошлое.
Ортигоса подставил руку под струю воды, выливающейся из наклоненной ангелочком каменной амфоры. Ему показалось, что в журчании фонтана слышится веселый смех сестры, которая пытается его обрызгать: капли сверкали, как жемчужины, рассыпавшиеся из разорвавшегося ожерелья. Мануэль представил себе играющих, бегающих, кричащих и прячущихся в саду детей. Он шел по тропинке, торопясь заглянуть за очередной поворот, словно, окажись он там секундой раньше, увидел бы сестру с прилипшей к потному лбу челкой, убегающую, сдерживая смех, сквозь заросли папоротников. Писатель закрыл глаза, стараясь запечатлеть в памяти образ и звук ее голоса, звучавшего так отчетливо, словно она стояла рядом. Он снова двинулся по тропинке, не переставая улыбаться, цепляясь за воспоминания и представления о том, каким счастливым могло стать проведенное здесь детство. Но разве прошлое изменишь? Мануэль не чувствовал ни обиды, ни горечи – лишь грусть и ностальгию по тому, чего у него никогда не было и уже точно не будет. И все же эти мысли так пленяли…
Дорожка снова привела писателя к заросшему кувшинками пруду. Он присел на скамейку, чтобы дождаться юриста, и вдруг понял, что впервые воспоминания о сестре не причинили ему боль. И пусть картины счастливого детства были вымышленными, но Ортигоса осознал, что, видимо, это и есть вера. Он искренне надеялся, что после смерти они с сестрой встретятся, что райский сад действительно существует и когда-нибудь они будут беззаботно шалить под сенью его деревьев.
Мануэль узнал о приближении Гриньяна еще до того, как тот появился. Юрист совершенно запыхался. Он снял куртку и аккуратно повесил ее на руку.
– Все хорошо? Я решил, что вы заблудились.
– Я хотел побыть один, но все прекрасно, – ответил писатель и в тот же момент понял, что не соврал.
Адольфо понимающе кивнул и что-то пробормотал. Ортигоса подвинулся, чтобы его спутник мог сесть рядом, и благодушно дождался, пока Гриньян отдышится, прежде чем продолжить путь.
– Нам налево, – сказал юрист, видимо опасаясь, что Мануэль снова примется бродить по саду. – Так мы выйдем к оранжерее.
Вокруг здания росли крепкие деревья разных размеров. К их ветвям и стволам были прикреплены карточки с указанием семейства, вида и возраста. На некоторых растениях завязались бутоны – темные, крепкие, похожие на луковицы или небольшие, зеленые, напоминающие желуди. Какие-то саженцы уже цвели. Наблюдая явное влияние английского стиля в саду, Мануэль ожидал увидеть деревянную конструкцию с овальными арками, возможно пятиугольной формы. Но оранжерея оказалась частично утоплена в склон холма и выстроена из серого камня с характерными блестящими бороздками, местами чуть более темными. Здание дополняли выкрашенные белой краской деревянные рамы и двускатная стеклянная крыша. Окна до высоты человеческого роста были покрыты пылью и грязью, не позволяя разглядеть, что внутри.
– Это свадебный подарок старого маркиза Катарине. Когда она переехала в родовое имение, то начала скучать по оранжерее, как в родительском доме, поэтому свекор построил эту. Правда, она куда современнее, в десять раз больше, чем была у его невестки, со встроенными системами полива и обогрева и мощной стереоаппаратурой. В этом весь прежний хозяин: он все делал с размахом.
Писатель ничего не ответил. Расточительство и роскошь, к которым стремились многие состоятельные люди, его не впечатляли, а, напротив, вызывали неприязнь. И все же Ортигоса был вынужден признать, что этот красивый сад разбит с любовью. Ландшафты, формы растений – все говорило о безграничном терпении его создателей. Стремление позволить природе самостоятельно формировать восхитительные в своей дикости пейзажи, внося лишь легкие коррективы, говорило о многом.
Гриньян толкнул дверь – она оказалась незаперта. Над их головами звякнул колокольчик, а изнутри полились звуки музыки.
– Похоже, Висенте уже здесь, – объяснил юрист.
Гостей также встретил аромат сотен цветов, раскрывших бутоны в специальной созданной для них теплой атмосфере. От насыщенного запахами воздуха кружилась голова. Внутри рядком стояли пять рабочих столов, уставленных горшками с разнообразными растениями. Некоторые Мануэль узнал, хотя названий не помнил. Но больше всего было гардений на всех этапах развития: от крошечных, укутанных укрывным материалом саженцев до взрослых кустов, почти таких же больших, как те, что росли снаружи.
По центральному проходу шел довольно высокий юноша с мешком грунта в руках. Увидев посетителей, он положил свою ношу, снял перчатки и обменялся с писателем и юристом крепким рукопожатием.
– Добрый день! Вам, наверное, нужна Катарина? К сожалению, ее здесь нет, но если я могу чем-то помочь…
– Я просто провожу для Мануэля экскурсию по поместью.
Висенте, похоже, удивился, но быстро снова принял невозмутимый вид.
– Пруд уже посетили? Невероятное место…
– Как и весь сад, – произнес Мануэль.
– Да… – туманно ответил юноша, задумчиво глядя куда-то в глубь оранжереи. – Жаль, что Катарины нет. Уверен, она с радостью рассказала бы, чем мы занимаемся. В последние годы мы добились существенного прогресса в области растениеводства. – Висенте двинулся по проходу, жестом приглашая Ортигосу и Гриньяна следовать за ним. – Что касается выращивания гардений, у Катарины настоящий талант в этом деле. Несмотря на то что она никогда не изучала ботанику, сеньора точно знает, что нужно тому или иному растению в какой-то определенный момент. За последний год несколько важных изданий признали заслуги Катарины в области садоводства: специализированный журнал «Лайф гарденс» назвал ее лучшим производителем гардений в мире. – И Висенте указал на растение высотой почти в полметра, покрытое крупными, размером с ладонь, розетками. – Мы получили впечатляющие результаты не только в отношении величины бутонов или длительности цветения, но и в плане аромата. Два производителя духов из Парижа заинтересовались нашими растениями.
Мануэль делал вид, что внимательно слушает, а сам наблюдал за тем, как изменились выражение лица, жесты и язык тела юноши, когда он заговорил о Катарине. Исчезла неуклюжая походка, свойственная высоким людям; Висенте теперь словно скользил по проходу между рабочими столами. Он протянул руку и дотронулся до жестких блестящих листьев. Рассказывая о талантах своей хозяйки, юноша словно ласкал растение и, продолжая говорить полным восхищения голосом, нежно вытер пальцами белесое известковое пятно. Писателя не интересовали ни секреты садоводства, ни сорта, устойчивые к болезням. Но он вынужден был признать, что гардении источают какую-то невероятную, почти животную притягательность. Рука так и тянулась, чтобы потрогать их стебли. Бледные лепестки напоминали, как недолог человеческий век.
Мануэль вспомнил о цветке, который чуть было не бросил в могилу Альваро, но вместо этого положил в карман и весь день носил с собой. Оказалось сложно оторваться от гладких кремовых лепестков – словно прикасаешься к чьей-то коже и думаешь о быстротечности времени. Ортигоса машинально поднял руки и коснулся цветка, перед которым стоял, чувствуя нежность бутона между пальцев. Он почти церемониально наклонился, вдохнул аромат и мгновенно перенесся в тот момент, когда стоял с гарденией над гробом Альваро, глядя в яму, где собирались похоронить и частичку его сердца. Видение исчезло, писатель открыл глаза. Зелень оранжереи превратилась в размытое пятно. Мануэль, пошатываясь, сделал пару шагов назад и осел на пол, но чувств не лишился. Он смутно видел фигуры двух спешащих к нему мужчин, ощутил прикосновение прохладной ладони ко лбу и часто заморгал.
– Это из-за жары и влажности, – объяснил Висенте. – Такое уже случалось. Разница в температурах внутри и снаружи как минимум двенадцать градусов, а в оранжерее сложно дышать из-за сырого воздуха, особенно если у вас проблемы с давлением, плюс еще и цветочный аромат…
Сгорая от стыда, обессилевший Мануэль позволил спутникам поднять себя с пола и отряхнул песок с и без того печально выглядящей одежды. Ну и жалкий у него сейчас, должно быть, вид…
– Что вы ели на завтрак? – спросил Гриньян.
– Пил кофе.
– Кофе? – повторил юрист, покачав головой, словно удивляясь нелепости ответа. – Пойдемте на кухню, Эрминия вас чем-нибудь покормит. – Он подтолкнул писателя к выходу, поддерживая его под руку.
Фасад главного здания украшали две арки. Одна служила парадным входом; через другую, как предположил Ортигоса, экипажи некогда попадали во внутренний двор. Позже ее заложили. Рядом находилась голландская дверь с открытой верхней частью, и около нее рыскал упитанный черный кот, несомненно привлеченный ароматами готовящейся еды. Похоже, Гриньян был прав, настаивая на походе на кухню. Там, около современной плиты, хозяйничали две женщины – одна постарше, другая помоложе. Как ни странно, центральное место в комнате занимала дровяная печь.
– Доброе утро! – обратился юрист к поварихам из-за двери. Они повернулись и выжидающе уставились на него. – Не найдется ли у вас чего-нибудь перекусить для нашего гостя? Он того и гляди упадет в обморок.
Вытирая руки о передник, Эрминия подошла к двери и открыла ее полностью, с улыбкой рассматривая Мануэля. Он ее помнил: на похоронах экономка безутешно рыдала вместе с несколькими другими женщинами. Она взяла писателя за руку, повела внутрь и усадила за широкий деревянный стол, не обращая внимания на юриста и поглядывая то на Ортигосу, то на свою молодую помощницу.
– Милый ты наш, мы только о тебе и говорили в последнее время. Просто ужасно, через что тебе пришлось пройти… Сарита, убери со стола и принеси Мануэлю бокал вина. А ты, дорогой мой, садись здесь и дай мне свою куртку. – Эрминия повесила одежду на спинку стула. – Сейчас мы о тебе позаботимся. Сарита, отрежь-ка сеньору кусок пирога c кукурузой.
Ошарашенный таким вниманием к своей персоне, писатель не сопротивлялся, лишь бросил взгляд через плечо на Гриньяна, который шутливо произнес:
– Эрминия, я буду ревновать. Ты совсем обо мне забыла.
– Не обращай на него внимания, – сказала экономка Мануэлю. – Такой же проходимец и льстец, как тот толстый кот. Да и повадки те же: стоит мне отвернуться, а он уже на кухне и поедает все, что найдет… Сарита, угости и сеньора Гриньяна.
Молодая помощница положила на стол огромный пирог размером с поднос и принялась резать его под пристальным взглядом Эрминии.
– Да побольше же! – Экономка отобрала у девушки нож и закончила работу сама, поставив перед мужчинами две белые фаянсовые тарелки с угощением.
Мануэль откусил кусочек. На подушке из лука покоилось нежное мясо, а кукурузное тесто придавало кушанью особый аромат.
– Нравится? Ешь, возьми добавки. – Эрминия положила на тарелку писателя еще один огромный кусок. Затем повернулась к юристу и сказала приглушенным голосом и совсем другим тоном: – Сарита собиралась вам кое-что сообщить. Детка, что ты хотела сказать сеньору Гриньяну?
– Вас хочет видеть старая маркиза. Она просила немедленно уведомить вас об этом, как только вы появитесь, – робко ответила девушка.
Юрист выпрямился на стуле и бросил полный сожаления взгляд на румяный и еще горячий пирог и мясную начинку.
– Ну что ж, долг прежде всего, – сказал он, поднимаясь на ноги. – Эрминия, смотри, чтобы мой кусок пирога не слопал кот. – И Адольфо направился к двери, которая вела на лестницу.
В тот же момент в кухню ворвался маленький Самуэль. Он подбежал к экономке и обнял ее за ноги. Следом появилась мама малыша.
– И кто это у нас здесь? – воскликнула Эрминия. – Никак его величество король пожаловали!
Она хотела взять мальчика на руки. Но тот заметил писателя, застеснялся и спрятался за спиной Элисы, которая довольно улыбалась.
– Мама… – заныл малыш.
– Что случилось, детка? Разве ты не знаешь, кто это?
– Это дядя Мануэль.
– Значит, нужно с ним поздороваться.
– Здравствуй, дядя, – улыбнулся мальчик.
– Здравствуй, Самуэль, – ответил Ортигоса. Непривычное обращение словно придавило его своей тяжестью.
Малыш бросился бегом к двери.
– У него сегодня столько энергии… Посмотрим, иссякнут ли ее запасы, – бросила Элиса и поспешно вышла из кухни вслед за сыном.
Эрминия проводила их взглядом, а затем повернулась к Мануэлю.
– Элиса – отличная девушка и прекрасная мать. Она собиралась замуж за Франа, младшего брата Альваро. Когда он умер, она была беременна.
Писатель вспомнил, что рассказывал ему юрист: передозировка наркотиков.
– Фран так и не увидел своего сына. С тех пор Элиса живет здесь. А что до Самуэля… – Экономка улыбнулась. – Ты сам видел. Он похож на солнечный лучик, что освещает этот дом. А ведь нам так этого не хватало. – На лицо ее набежала тень.
Сарита вздохнула и положила руку на плечо Эрминии. Та накрыла ее ладонью и склонила голову в знак признательности и благодарности.
Вернулся Гриньян. Лицо его было крайне серьезным. К пирогу юрист даже не притронулся, лишь сделал маленький глоток вина и бросил взгляд на экран мобильного телефона.
– Ну надо же… Мануэль, мне очень жаль, но в офисе произошло нечто непредвиденное, и мне надо возвращаться в Луго. – Юрист врал так неумело, что женщины отвели взгляд и принялись делать вид, будто у них срочно образовались какие-то дела на кухне.
– Не волнуйтесь, мне все равно пора, – солгал писатель.
Он встал, взял куртку со стула и хотел было попрощаться, когда экономка заключила его в объятия. Ортигоса вынужден был наклониться и, постояв немного и ощущая неловкость из-за столь бурных проявлений чувств, тоже положил руки ей на спину.
– Заглядывай к нам, – шепнула ему Эрминия.
Мануэль надел куртку и догнал Гриньяна, который ждал его снаружи.
– Дядя! – послышался сзади высокий голос мальчика.
Писатель повернулся и увидел Самуэля, который бежал к нему со свойственной малышам неуклюжестью, когда кажется, что ребенок вот-вот распластается на земле. Щеки мальчика раскраснелись от утренней прохлады, а распахнутые, готовые к объятиям руки вызвали у Мануэля улыбку. Он нагнулся, чтобы подхватить ребенка, и под влиянием эмоций поднял его высоко в воздух. У писателя возникло ощущение, будто он держит в руках огромную, не прекращающую извиваться рыбу. Руки мальчика обвили его шею, словно виноградные лозы. Малыш поцеловал Ортигосу в щеку, и тот почувствовал холод на месте оставшегося влажного следа. Мануэль держал Самуэля, не зная, что делать дальше, и поджидал Элису, которая едва поспевала за сыном.
– Надо же, я, видимо, не в форме, – весело сказала молодая женщина, пытаясь восстановить дыхание. Мальчик спрыгнул с рук писателя и бросился к матери, которая заключила его в объятия. – Заезжайте к нам еще. Мы с Самуэлем будем рады.
Ортигоса кивнул и догнал Гриньяна. Они молча дошли до припаркованного автомобиля. Писатель обернулся и увидел, что мать с сыном смотрят ему вслед. Он помахал им рукой, и они ответили тем же.