Альваро читал, сидя на диване и поджав босые ноги с закатанными штанинами. Книги он глотал быстро. Принялся за рукопись рано утром и к обеду осилил почти половину из четырех сотен листов.
Мануэль хлопотал на кухне. Вообще-то, обычно этим занимался Альваро, но в те дни, когда тот выступал в роли читателя, они менялись ролями и Ортигоса старался, чтобы ничто не отвлекало Альваро от его занятия.
Писатель прошел в гостиную и несколько минут делал вид, что изучает толстую поваренную книгу с рецептами итальянской кухни, краем глаза наблюдая за Альваро. Он анализировал выражение его лица, отмечал, с какой жадностью тот переворачивает страницы, и старался понять, какие эмоции его сейчас обуревают.
– Ты меня отвлекаешь, – прошептал Альваро, не отрывая глаз от исписанных листов.
Сочтя это приглашением, Мануэль отложил тяжелый том, присел рядом на подлокотник кресла и попросил:
– Просто поделись впечатлениями.
– Обязательно, но только сначала дочитаю до конца, – ответил Альваро, не обращая внимания на умоляющий тон Ортигосы.
– Ты же знаешь, что финал не готов. Я напишу его позже, когда ты все прочитаешь. Впрочем, как обычно.
– Ты прекрасно понимаешь, о чем я. Ничего не скажу, пока не дойду по последней строчки. Так что иди и оставь меня в покое.
Мануэль решил приготовить ньокки – в первую очередь потому, что это итальянское блюдо займет его надолго. Нужно почистить и нарезать картофель, отварить его, сделать пюре, замесить тесто, приготовить мясо и соус, сформировать шарики. Рецепт простой, но требует много времени. И все равно Мануэль периодически скучал. Он выходил на террасу и смотрел на сидящих на крышах котов, перебрал свои свитера, без интереса пролистал газеты и даже предпринял безуспешную попытку начать читать одну из книг, которые дожидались, когда он закончит работу над романом. Ортигоса периодически бросал взгляды в сторону гостиной, где на диване читал Альваро. Он любил наблюдать за ним, когда тот сидел вот так, расслабленный, с голым торсом. Лучи солнца перемещались по комнате и освещали его тело, каштановые волосы, спокойное и сосредоточенное лицо. Альваро глотал страницу за страницей, складывая листы в стопку рядом с собой, и прочитать ему оставалось уже совсем немного. Он закончил, когда догорали последние отблески августовского дня.
Мануэль поставил на стол бутылку вина и два бокала, осторожно наполнил их и протянул один Альваро.
– Ну и как?
Тот вытянул правую руку и положил ее на стопку листов.
– Очень хорошо.
– Правда?
– Твоим читателям книга понравится.
Писатель поставил бокал на стол и подался вперед.
– А тебе как?
– Роман весьма хорош…
– Я спрашивал не об этом. Тебе он понравился?
От Мануэля не укрылся жест, которым Альваро отодвинул от себя стопку бумаги – так крупье скидывает сыгранную колоду. Альваро тоже подался вперед и взглянул Ортигосе в глаза.
– Если сравнивать с «Ценой отречения», твое новое произведение недотягивает.
– Но ты же сказал, что роман хорош.
– Да. И твоим читателям он понравится.
– В чем тогда дело?
– Мануэль, ты профессионал и прекрасно пишешь, но мне не хватает… искренности.
Писатель встал, вышел в центр комнаты и остановился, повернувшись к Альваро спиной.
– Я уже сто раз объяснял, что не смогу написать произведение того же уровня, что и «Цена отречения».
– Не можешь или не хочешь?
Ортигоса вернулся к дивану и сел лицом к Альваро.
– Тот роман я написал, потому что мне было о чем рассказать людям. Я чувствовал, что должен это сделать, но заплатил высокую цену и испил боль до дна. Я поведал о своем детстве, о том, как мы остались сиротами и жили с престарелой теткой, которая нас ненавидела. И о том, как мы потом считали, что ничего плохого с нами уже случиться не может, поскольку мы всё пережили. Однако моя сестра умерла.
– Это твое лучшее произведение, но ты даже в интервью о нем не рассказываешь.
– Я просто описал свою жизнь. Невероятно тяжелую ношу, которая выпала на мою долю. Я не хочу больше возвращаться к этой теме и снова погружаться в болезненные воспоминания.
Мануэль снова встал и сделал несколько шагов. Альваро тоже поднялся с дивана.
– Речь не о том, чтобы снова переживать. Теперь ты вырос, тебе ничего не грозит, я рядом. «Солнце Фив» – хороший роман и будет иметь успех. Но в нем не хватает искренности. А если ты не готов выслушать мое мнение, то не надо его спрашивать.
– Но я хочу знать, что ты думаешь, потому и интересуюсь. Пойми же, я верю, что литература должна описывать реальность, но больше не готов выставлять напоказ свои чувства.
– И тут ты ошибаешься. Не нужно ничего выставлять напоказ. Необязательно рассказывать об источниках вдохновения, о них можешь знать только ты. Но если автор пишет от чистого сердца, читатель это чувствует, пусть и подсознательно. Как ты думаешь, почему «Цена отречения» считается твоим лучшим произведением?
Мануэль сел на диван и закрыл лицо руками, запустив пальцы в волосы.
– Не знаю, – наконец сдался он.
Альваро устроился рядом:
– Нет, знаешь. Знаешь, что тот шестилетний малыш до сих пор прячется где-то внутри тебя и просыпается в слезах. Он скучает по родителям и по сестре, которая не может его утешить. Я понимаю, как больно ранит тебя реальность. Наверное, поэтому из тебя и получился прекрасный писатель: ты прячешься в воображаемом дворце и выдаешь одну историю за другой. Но нашелся один человек – невероятный, искренний, – который утешил плачущего малыша и позволил родителям и сестре покоиться с миром. И сделал это с помощью ремесла писателя. Я влюбился в этого человека. И не перестаю восхищаться его стойкостью. А если перестану, то перечеркну лучшее, что со мной когда-либо случалось.
Мануэль смотрел на Альваро, упрямо отказываясь воспринимать его слова.
– Ты не понимаешь. Я всю жизнь пытался убежать от этих воспоминаний и обо всем забыть. Я добился успеха, мои книги читают многие тысячи людей, у меня есть дом, деньги, все, что нужно человеку. Как ты сказал, роман «Солнце Фив» публика встретит хорошо. Почему я должен страдать, чтобы писать, когда могу быть счастливым?
– Потому что по-другому у тебя не получится.
Ортигоса не выдержал и снова вскочил на ноги.
– Хватит, я так больше не хочу! Я промучился все детство и всю молодость, пока не повстречал тебя. Меня вполне устраивает наша жизнь. – Он наклонился, собрал исписанные листы в стопку и прижал ее к груди. – Я желаю, чтобы все оставалось как есть. Новых потрясений мне не вынести.
Альваро несколько секунд молча смотрел на него. Затем закрыл глаза, вздохнул, встал с дивана и подошел к писателю.
– Прости меня. Ты прав. – Он забрал у Мануэля стопку листов и обнял его.
– И ты меня прости. Но ты не знаешь, каково это: провести детство так, как провел его я…
– Не знаю, – прошептал Альваро.