Офис юриста занимал целый этаж солидного здания в центре города. Как и обещал Гриньян, Мануэля ждал автомобиль, хотя до места назначения было совсем недалеко. Доваль проводил посетителя в небольшую комнату, примыкавшую к внушительных размеров переговорной, и принес кофе и булочки. Писатель без особого желания хлебал коричневую жидкость, а к выпечке не притронулся. От одной мысли о еде становилось плохо, хотя в последний раз Ортигоса ел позавчера за завтраком, до того как заявились лейтенант с сержантом, чтобы сообщить ему худшую в мире новость.
Писатель встал и слегка охнул, когда вес тела пришелся на поврежденную ногу. Порез был неглубоким, но шел через всю пятку. Несомненно, Мануэль поранился, наступив на один из длинных острых осколков, в которые превратил зеркало. Лодыжка немного побаливала, когда писатель проснулся, но после душа успокоилась – правда, давала о себе знать при ходьбе. Хорошо хоть похмелья нет. Одна пожилая дама, уча Ортигосу пить, говорила:
– Виски – отличное топливо для писателя: не мешает думать, пока ты пьян, и не вызывает похмелья. Так что на следующий день уже можно творить.
Жаль, что мудрая женщина не дала совет насчет желудка. После того как Мануэль накануне дотащился до кровати, ему пришлось еще пару раз бегать в ванную, и он ощущал себя так, будто его вывернули наизнанку. Проснувшись, Ортигоса чувствовал себя сносно, но едва попытался встать, как организм тут же дал понять, что в крови еще порядочно алкоголя.
В соседней комнате двигали стулья. Мануэль подошел к разделявшим помещения стеклянным дверям и увидел, что Гриньян беспокойно осматривает переговорную с таким видом, словно туда вместо кресел принесли гробы. Нервозность совершенно не вязалась с былой обходительностью юриста. Адольфо заметил своего гостя, улыбнулся и подошел к нему.
– Сеньор Ортигоса, вы выглядите просто кошмарно.
Это откровенное и попавшее в самую точку замечание несколько развеселило писателя.
– Пожалуйста, зовите меня Мануэль.
– Сегодня утром я звонил в отель, хотел узнать, как вы провели ночь. И мне рассказали, что произошло недоразумение.
Ортигоса открыл было рот, чтобы все объяснить, но юрист не дал ему такой возможности:
– Простите, это моя вина. Я должен был догадаться, что, с учетом обстоятельств, вас будет мучить бессонница, что совершенно неудивительно. Моя жена, врач, передала вам вот это. – И Гриньян протянул небольшую металлическую коробочку. – Правда, сначала она просила меня удостовериться, что у вас нет проблем с артериальным давлением и сердечной деятельностью.
Ортигоса, покачав головой, взял упаковку, открыл ее и понял, что супруга юриста проявила осторожность не только в отношении его физического состояния: внутри оказалось всего две таблетки. Что ж, разбитым зеркалам свойственно вызывать подобные подозрения.
– Выпейте их вечером – и будете спать как младенец. И не беспокойтесь, что доставили хлопоты отелю. Директор – мой клиент, я его пару раз выручал. Так что мы всё уладим.
Доставил хлопоты… Мануэль целый час собирал осколки, которые свалил в углу в кучу, извел всю туалетную бумагу, чтобы убрать следы рвоты, и испортил полотенце, когда с неистовым рвением пытался оттереть бурые пятна на ковролине с помощью геля для душа. Впрочем, безуспешно – только еще больше все размазал. Приняв ванну и побрившись, писатель нашел наименее измятую из рубашек – он так и не вытащил их из сумки, куда запихивал одежду накануне утром, хотя казалось, что тысячу лет назад. Окно в номере Ортигоса оставил открытым, надеясь выветрить въедливый запах рвоты. Будто беглец, он поспешно пересек вестибюль отеля, благодаря бога пьяниц, что не встретил на пути дежурившего вчера администратора. Его место за стойкой занимала девушка. Но она беседовала с вновь прибывшими клиентами и адресовала Мануэлю только стандартное «доброе утро». Писатель сухо ответил на ее приветствие и торопливо пошел к ожидавшей его машине.
Адольфо закрыл дверь в большую переговорную.
– Думаю, вам пока лучше подождать здесь. Доваль встретит близких родственников. Жалюзи опустим, и те нас не увидят. Когда все рассядутся, вы зайдете, и мы начнем. Полагаю, это оптимальный вариант.
Юрист включил небольшую настольную лампу, бросил на Мануэля беспокойный взгляд, присел рядом и озабоченным тоном сказал:
– Вы должны понять: все это неожиданно не только для вас, но и для родственников Альваро. Причем им еще тяжелее. Одно дело, узнать, что сеньор де Давила состоял с вами в отношениях, и совсем другое – что вы были женаты.
– Понимаю.
Гриньян покачал головой.
– Семейство Альваро принадлежит к старинному и, без сомнения, наиболее уважаемому роду в Галисии и очень дорожит своей репутацией. Старый маркиз, отец вашего супруга, был непримирим в этом вопросе и ставил фамильную честь превыше всего. Без исключений. – Последние слова юрист произнес с особым нажимом. – Он не мог смириться с гомосексуальностью Альваро, хотя и понимал, что титул перейдет к сыну. Маркиз долго болел, но запрещал сообщать об этом сеньору де Давиле вплоть до своей смерти. Теперь вы представляете себе, с какими людьми придется иметь дело.
– Раз отец настолько презирал старшего сына, почему не отдал титул другому отпрыску? Тому, к кому он перейдет сейчас, например?
– Если б Альваро лишили наследства, разразился бы скандал, а маркиз считал это немыслимым. Его можно понять… Впрочем, скоро вы лично познакомитесь с родственниками супруга. – Гриньян выключил настольную лампу, встал и направился к стеклянной двери. – Идемте. Я всего лишь хотел предупредить, что эти люди сделаны из совсем другого теста.
– Хотите сказать, они отнесутся ко мне враждебно?
– Враждебно? Нет. Скорее обдадут вас ледяным холодом. Как вода и масло, которые не смешиваются, родственники Альваро держатся особняком. Вы уж не обессудьте, ничего личного. – Адольфо заглянул в переговорную, раздвинув ламели жалюзи. – Когда ваш супруг вступил в права наследования, он с первого дня сделал меня своим поверенным. Моя фирма оказывает юридическую и административную поддержку в делах, а также предлагает услуги опытного бухгалтера, который следит за правильностью оформления документов, уплатой налогов и регистрацией сделок. Отец Альваро сотрудничал не со мной, а со старым другом семьи, который и управлял всеми делами. Время от времени они обращались ко мне за советом по поводу особняка и сельскохозяйственных угодий. Неоднократно я занимался и личными делами этого семейства. Но каждый раз возникает ощущение, что я для них не больше, чем слуга. Кто-то вроде лакея, знаете ли. Вот так они относятся к окружающим.
– Альваро тоже был таким?
Гриньян оглянулся и посмотрел на Мануэля.
– Нет, конечно. Альваро – бизнесмен, состоятельный человек, который всего добился сам. Он не витал в облаках и предлагал разные идеи, касающиеся ведения дел. Я не всегда их понимал, но результаты при этом были исключительные. За три года семейство де Давила стало нашим самым крупным клиентом. Надеюсь, так будет и дальше. – Юрист довольно улыбнулся, заглянул в переговорную и поманил писателя.
Мануэль с досадой вздохнул и подошел поближе.
В комнате рассаживались разные люди. Болезненного вида женщина за семьдесят вошла в сопровождении мужчины, который, без сомнения, был братом Альваро: более низкий и коренастый и не со столь тонкими чертами лица, но с точно такими же каштановыми волосами и зелеными глазами. Его правая рука висела на перевязи.
– Старуха – это мать Альваро, а ее сопровождающий, как вы, наверное, догадались, его брат, новый маркиз. Женщина рядом с ними – его жена Катарина. Она из семьи аристократов, которая переживает непростые времена и едва сумела сохранить поместье. Но род знатный.
В переговорную вбежал мальчик лет трех, а за ним появилась молодая женщина – очень худая и очень красивая. Ребенок обогнул стулья и обхватил за ноги брата Альваро. Тот поднял смеющегося сорванца в воздух. Старуха бросила недовольный взгляд на женщину, которая ответила улыбкой.
– Это Элиса, невеста Франсиско, младшего брата. Она работала моделью или кем-то в этом роде, а малыша зовут Самуэль, он пока единственный наследник. – Гриньян сделал жест рукой в сторону Катарины, которая с умилением смотрела на супруга. Тот, не обращая внимания на негодующее лицо матери, щекотал мальчика, который хохотал и извивался. – Фран и Элиса не успели пожениться. С тех пор как младшего сына не стало, его невеста с ребенком живет вместе с остальными в родовом поместье.
– Они знают, что я здесь?
– Учитывая обстоятельства, я был вынужден сообщить о вашем существовании, точно так же, как и рассказать вам о семье Альваро. Но его родственники не знают, зачем вы здесь.
– Меня и самого очень интересует этот вопрос.
– Скоро все прояснится, – ответил Гриньян. Он заглянул в комнату, увидел, что Доваль уже занял место за столом, лицом к присутствующим, и отворил дверь. – Итак, все в сборе. Можем начинать.
Мануэль сел на стул, оставленный для него юристом у задней стены. Оттуда оказалось удобно рассматривать родственников Альваро, не находясь при этом у всех на виду. Писатель был благодарен Адольфо за такую возможность, хотя все равно к горлу подкатила тошнота, а ладони вспотели. Ортигоса безуспешно попытался вытереть их о брюки, в очередной раз задаваясь вопросом, зачем он здесь. Как отреагируют эти люди, когда он посмотрит им в глаза?
Не говоря ни слова, Гриньян прошел между рядами стульев и с важным видом встал у стола.
– Первым делом мы с сеньором Довалем хотим выразить глубочайшее сожаление по поводу этой ужасной утраты, примите наши соболезнования. – Юрист сделал паузу и аккуратно сел, тогда как его помощник открыл внушительного вида кожаную папку и достал большой конверт. – Как вам известно, я поверенный дона Альваро Муньиса де Давилы, маркиза де Санто Томе, и его душеприказчик.
Он достал из конверта пачку документов.
– Сегодня я собрал вас всех, чтобы огласить последнюю волю покойного, прежде чем приступить к выполнению инструкций, изложенных в завещании. Как я уже говорил, учитывая множество объектов, которые составляют наследство маркиза, потребуется определенное время, чтобы распорядиться имуществом. Документ, что я собираюсь зачитать, не имеет той же юридической силы, что и завещание, но в нем изложена важная информация. Вы поймете, какова была воля покойного. Он хотел, чтобы содержание письма стало известно сразу после его смерти. – Гриньян надел очки, которые лежали на столе, оглядел присутствующих, ожидая, не будет ли возражений, и продолжил: – Прежде чем приступить к чтению, хочу сообщить о том, что может быть вам неизвестно. Вы находились в неведении по поводу того, как обстояли семейные дела после смерти прежнего маркиза. Череда опрометчивых решений и инвестиций повлекла за собой существенное уменьшение состояния, а просроченные обязательства по кредитам и займам едва не привели к тому, что все имущество, включая родовое имение Ас Грилейрас, летний домик в Аросе и виноградники и винодельня в Рибейра Сакра, ушло с молотка.
Старуха с недовольным видом откашлялась:
– Не стоит вдаваться в детали. Все мы знаем, что нам оставил в наследство мой покойный супруг, – с раздражением сказала она и бросила недовольный взгляд на малыша. Тот сидел на слишком высоком для него стуле и со скуки болтал ногами.
Гриньян кивнул, глядя на маркизу поверх очков.
– Прекрасно. В течение последних трех лет дон Альваро совершил невероятное и рискнул собственным состоянием – вопреки моим советам, должен признаться, – чтобы предотвратить готовую разразиться катастрофу. Он выкупил все долги и погасил их, договорившись с кредиторами о новых условиях, привлек к управлению делами профессионалов. Сегодня у вашей семьи нет обременений. Сеньор де Давила позаботился о том, чтобы всем его родственникам выплачивалось ежемесячное содержание, которое вы будете получать и дальше. Кроме того, часть денег отложена на обучение маленького Самуэля. – Юрист сделал паузу. – Я должен был рассказать об этом, чтобы вы понимали, что дон Альваро расплатился с долгами, использовав личные средства.
Старуха и новый маркиз закивали головами.
– В результате вся недвижимость стала личной собственностью сеньора де Давилы.
Мать и сын обменялись взглядами. В комнате повисло напряжение.
– Что это значит? – спросил брат Альваро.
– Это значит, что земли и здания, находившиеся в залоге у банков и кредиторов, стали личной собственностью покойного маркиза.
– Понятно. И что с того?
– Полагаю, вам стоит помнить об этом, пока я зачитываю последнюю волю сеньора де Давилы. Письмо очень короткое, и к нему прилагается список с указанием размеров содержания и завещательных даров – если желаете, мы вернемся к нему позже. Основной же текст гласит: «Единственным наследником всего принадлежащего мне имущества объявляю своего любимого мужа, Мануэля Ортигосу Мартина». – Гриньян помолчал. – Это всё.
Несколько секунд в переговорной царила мертвая тишина. Затем юрист поднял руку со скрученными в трубку листами бумаги и указал на писателя. Все обернулись и уставились на него. Мальчик начал аплодировать. Старуха встала, подошла к малышу и ударила его.
– Научи этого ребенка вести себя как подобает, иначе он закончит так же, как его отец, – прошипела она, обращаясь к молодой женщине. А затем, не говоря ни слова, покинула комнату. Малыш громко зарыдал, и смущенная Элиса поскорее взяла его на руки. Брат Альваро встал, забрал у нее ребенка, обнял его и поцеловал в покрасневшую щеку.
– Я очень сожалею, – сказал маркиз, не обращаясь ни к кому конкретно. – Прошу прощения за матушку. Она немного не в себе.
И вышел из комнаты, унося рыдающего мальчика. Его жена с побледневшим лицом последовала за ними. Покинула переговорную и Элиса – она единственная попрощалась. У Мануэля было такое чувство, что только что на его глазах произошло нечто экстраординарное.
Гриньян снял очки, посмотрел на писателя и громко вздохнул. Ортигосу вдруг озарило.
– Так вот зачем я здесь!
Юрист кивнул.
Писатель вернулся в отель. В вестибюле к нему подлетел человек, представившийся директором, протянул руку и рассыпался в извинениях за нерадивого дизайнера, разместившего зеркало напротив кровати. А также предложил Мануэлю воспользоваться услугами врача, который осмотрит пострадавшую ногу – разумеется, за счет гостиницы, – и переехать в люкс. Ортигоса с трудом отделался от этого человека, хлопочущего по поводу раны, о которой писатель почти забыл, и поднялся в номер, где не было уже ни осколков, ни едкого запаха рвоты, ни, казалось бы, невыводимых пятен крови.
Возвращаясь от Гриньяна, писатель отказался от машины и предпочел прогуляться, несмотря на пасмурное, затянутое дождевыми тучами небо, чтобы обдумать то, что сообщил ему юрист.
На прощанье Адольфо сказал:
– Как я предупреждал, это семейство держится особняком. Пусть вас не пугает их реакция: в подобной ситуации вряд ли можно ожидать иного. Мое сообщение сильно удивило родственников Альваро, особенно информация о финансах, ведь сеньор де Давила почти ничего не рассказывал своим родным. – Юрист склонил голову набок и задумался. – Вероятнее всего, тот факт, что от семейного состояния ничего не осталось, волнует только вдовствующую маркизу, хотя благодаря «выдающимся способностям» своего мужа она половину жизни провела в такой ситуации. Остальные члены семьи не доставят хлопот. Ваш супруг быстро понял: если у них будет возможность вести привычный образ жизни, все останутся довольны. Поэтому обеспечил их весьма щедрыми суммами. Разумеется, он учел и затраты на содержание родового имения Ас Грилейрас и летнего домика в Аросе.
Гриньян передал документы терпеливо ожидающему Довалю, который сложил бумаги в папку, прошел сквозь ряды стульев и сел подле Мануэля.
– Тот факт, что сеньор де Давила был женат, стал полной неожиданностью для его родственников. Когда они оправятся от потрясения, то поймут: завещать все свое состояние супругу было вполне логичным поступком. Особенно учитывая, что Альваро привлек собственные средства, чтобы привести дела в порядок. Семейные долги он погасил за счет накоплений, которые стали результатом его блестящей работы в сфере рекламы. Любой, у кого есть хоть немного мозгов, понимает: все, что сеньор де Давила заработал, будучи в браке, по праву принадлежит его второй половине. Разумеется, родственникам вашего супруга должно быть крайне неприятно находиться в финансовой зависимости от совершенно чужого – с их точки зрения – человека. Но они смирятся с этим, как смирились с тем, что старый маркиз оставил бизнес и имущество Альваро, хотя все полагали, что наследником будет другой сын. Возможно, Сантьяго несколько расстроен, что получил лишь титул без состояния, но проблем он вам не доставит, это я гарантирую. Он не проявлял ни малейшего интереса к делам. Именно поэтому отец и остановил свой выбор на старшем сыне.
– Похоже, у этого семейства полно денег, – неуверенно сказал Мануэль.
– Теперь уже не у них, а у вас, – напомнил юрист.
– Я имею в виду, что не всегда знатность идет рука об руку с богатством. Как они нажили состояние? Чем занимался старый маркиз?
– Как я уже говорил, это один из самых древних и уважаемых родов Галисии, чья история насчитывает несколько веков. И с самого начала его представители были приближены к церкви. Семья владеет множеством земель, а также весьма внушительной коллекцией предметов искусства.
– Типичная картина для испанской знати, – заметил Мануэль. – Не желают расставаться со своими сокровищами. А обширные владения между Луго и Оренсе принесут больше затрат, чем доходов, если ими неумело управлять.
Гриньян был впечатлен:
– Я и забыл, что вы увлекаетесь историей… Многие дворянские семьи действительно оказываются в затруднительном финансовом положении именно по этим причинам. Но в молодости отцу Альваро невероятно везло в делах. Он владел сельскохозяйственными землями, заключал арендные соглашения, получал проценты. Жаль, что старый граф не сумел сохранить состояние, которое так стремительно нажил.
Мануэль с интересом взглянул на юриста: для человека его положения говорить подобное рискованно, хотя намек был понятен.
– В сороковые, пятидесятые и шестидесятые годы, при Франко… – Гриньян едва заметно кивнул, и писатель продолжал: – …дворянам, которые сохранили верность находящейся в ссылке королевской семье, приходилось туго.
– Маркизу удалось сколотить немалое состояние, но времена изменились. История стара как мир: неумеренные траты, неудачные сделки, азартные игры… Ходили слухи, что у отца Альваро были любовницы, которым он покупал роскошные квартиры в Ла-Корунье[6]. И хотя в делах не везло, маркиз не был дураком и умудрялся делать так, что его родные продолжали вести привычный образ жизни. Знакомая картина для аристократов, верно?
Мануэль вспомнил, как родственники Альваро отреагировали на содержание письма.
– Полагаю, Сантьяго чувствует себя оскорбленным.
Юрист пренебрежительно махнул рукой.
– Родитель знал, что у среднего сына нет деловой хватки, и, как рассказывают, нередко подвергал его публичным унижениям. Да, старый маркиз не мог смириться с гомосексуальностью вашего супруга, но он понимал, что никто лучше его не позаботится о семье, ведь Альваро был куда более талантливым бизнесменом, чем все остальные, вместе взятые. Как я уже сказал, во главе угла стояла одержимость фамильной честью, что означало необходимость вести привычный образ жизни. И для этого годились любые способы, даже передача наследства старшему сыну. Старый лис знал, что делает. За три года Альваро не только привел в порядок семейные финансы, но и превратил рискованные сельскохозяйственные и винодельческие операции в прибыльные.
Мануэль в изумлении покачал головой и сказал, обращаясь скорее к себе, чем к Гриньяну:
– Я одного не понимаю: как Альваро умудрялся заниматься этим, проживая в Мадриде?
– По большей части по телефону. Он точно знал, какие шаги нужно предпринять. С моей помощью была сформирована команда профессионалов из числа тех, с кем мы постоянно сотрудничаем, для оказания юридической и административной помощи. Все точно знали, что нужно делать. А если требовалось принять важное решение, только я мог связаться с вашим супругом по телефону. Больше ни у кого не было его номера.
– А как же родственники? – спросил писатель, указывая на пустые стулья.
– С ним контактировал только я. Альваро с самого начала совершенно четко обозначил свои условия.
Добродушное лицо Гриньяна слегка омрачилось, и Мануэль хотел спросить, в чем дело, но юрист поднялся на ноги.
– Хватит на сегодня. Водитель доставит вас в отель. Примите таблетки, вам нужно отдохнуть. Завтра я заеду за вами, чтобы отвезти на похороны. А потом поговорим. Но поверьте: для родственников вашего супруга стало огромным облегчением то, что заниматься делами им не придется. Никто из них не проявлял ни малейшего интереса к бизнесу и не трудился ни единого дня в своей жизни – если не считать работой выращивание гардений, охоту и верховую езду.
Ортигоса вышел из офиса Гриньяна на улицу в надежде немного проветриться, но вместо этого его пронзил осенний холод. Писатель неожиданно почувствовал себя усталым и голодным. Тусклый свет, проникавший сквозь облака, отчего-то резал глаза; не отпускало сиротливое чувство человека, оказавшегося в одиночестве в чужом негостеприимном городе. Мануэль поспешил укрыться от раздражающей белизны дня и просыпающегося в сознании хора голосов.
Он выпил переданные юристом таблетки, затем разделся, глядя из окна номера на фасады стоящих на другой стороне улицы зданий – их заливал все тот же безжалостный серый свет, поглощая все детали. Ортигоса задернул шторы, лег в постель и практически мгновенно отключился.
Ему приснился безутешно рыдающий малыш лет шести. Этот плач разбудил Мануэля. В сумерках понадобилось несколько секунд, чтобы сообразить, где он находится. Затем писатель снова провалился в забытье, а когда пробудился, в комнате было уже совсем темно. Ортигоса позвонил в ресторан и заказал обильный ужин, с которым разделался за просмотром вечерних новостей. Затем снова лег в постель и заснул. В следующий раз он открыл глаза в пять утра и увидел Клинта Иствуда, который целился в него с экрана сложенными в форме пистолета пальцами. Выглядело это весьма устрашающе.
В голове прояснилось. Впервые с того момента, как красавица сержант сообщила Мануэлю ужасные новости, растерянность и вялость, превращавшие его в безвольную куклу, исчезли. Сводящие с ума голоса наконец умолкли, им на смену пришло привычное спокойствие. Его ясный, уравновешенный разум не мог подолгу выносить шум и беспорядок. Писатель внезапно осознал, что остался в полном одиночестве. Он вздохнул, огляделся по сторонам и прошептал, обращаясь к самому себе:
– Что ты здесь делаешь?
Риторический вопрос. Иствуд прожигал его суровым взглядом, который говорил: «Убирайся отсюда, тебе не нужны проблемы».
– Ну и пожалуйста, – громко ответил Мануэль.
Ему понадобилось сорок минут, чтобы принять душ, побриться и покидать вещи в сумку. Затем писатель устроился перед телевизором и стал терпеливо ждать. В семь утра он взял в руки телефон: со вчерашнего дня мобильник стоял на беззвучном режиме, но сейчас пора позвонить Гриньяну. На экране появилось уведомление о сорока трех пропущенных вызовах, и все от Мей. И почти сразу сотовый ожил, завибрировав в руке. Мануэль не хотел отвечать на звонок, но подозревал, что секретарь не сдастся. Ощущая навалившуюся усталость, он нажал кнопку «ответить» и молча прижал аппарат к уху. Мей сразу же начала рыдать.
– Мне так жаль! Ты даже не представляешь, как я себя чувствую. Худшие два дня в моей жизни. Я любила Альваро, ты это знаешь…
Писатель закрыл глаза и слушал, не произнося ни слова.
– Ты имеешь полное право злиться на меня, но пойми, я делала то, что велел начальник. Он сказал, что это для твоего же блага.
– Для моего блага?! – взорвался Мануэль. – Поэтому вы лгали? Странные люди! Ты и сейчас считаешь, что мне от этого лучше?
Мей на другом конце провода завыла еще громче:
– Прости! Прости меня! Если я могу хоть что-то сделать…
Ее униженные извинения лишь еще больше разозлили писателя. Он вскочил на ноги, не в силах сдерживать ярость.
– Да, у тебя есть все основания, чтобы раскаиваться! Вы двое разрушили мою жизнь – и прошлое и настоящее. Все, во что я верил, оказалось нагромождением лжи. Меня держали за дурака. Надеюсь, вы теперь довольны!
– Нет! – простонала Мей сквозь рыдания. – Конечно нет! Альваро тебя любил, и я тоже, мы хотели сделать как лучше… Он лишь хотел уберечь тебя.
– Уберечь? От чего? Каким еще враньем ты собираешься меня потчевать? – Мануэль вспомнил, где находится, и в отчаянии потер лоб. Затем произнес почти шепотом: – Я встречался с родственниками Альваро. На двухголовых монстров они не похожи, детей не едят. Всего лишь кучка растерянных и изумленных людей, чувствующих себя в точности как я. Так что не понимаю, зачем он заварил эту кашу, ничего не объясняя, скрываясь и ведя двойную жизнь, как истинный испанский аристократ!
– Аристократ? Что ты такое говоришь? – Судя по голосу, Мей и впрямь была крайне удивлена.
– Ты не в курсе? Странно… Альваро родом из дворянской семьи. Он маркиз.
– Не знаю, что ты себе вообразил, но я впервые об этом слышу. Три года назад шеф сообщил, что его отец умер и теперь придется руководить семейным бизнесом, чем и занимался, когда приезжал в офис. Альваро сказал, что его родственники – ужасные люди и он ограничивает общение с ними лишь деловыми вопросами. И что они пойдут на все, чтобы разрушить вашу жизнь, поэтому ты не должен ничего знать. Мне приходилось молчать и не упоминать, что у Альваро есть родные.
– И тебе это казалось нормальным?
– А что я могла сделать? Шеф заставил меня дать ему обещание. И не могу сказать, что ситуация меня сильно удивила. Многие гомосексуалы обрывают все связи с семьей, тебе это прекрасно известно.
Писатель не знал, что ответить.
– Мануэль, я приеду. Уже купила билеты, отправляюсь сегодня днем…
– Нет.
– Я хочу быть рядом, ты не должен переживать этот кошмар в одиночестве.
– Нет, – отрезал он.
– Послушай! – Мей снова разрыдалась. – Если ты не хочешь, чтобы я приезжала, позволь хотя бы сообщить новость вашим друзьям.
Писатель в изнеможении сел и шумно выдохнул.
– И что ты им скажешь? Я и сам не понимаю, что случилось и зачем я здесь. Почему Альваро оказался так далеко от дома?.. Хочу лишь, чтобы все это поскорее закончилось. Потом сразу вернусь в Мадрид.
Секретарь на другом конце провода заливалась слезами. Мануэль, словно в оцепенении, слушал, завидуя, что она может плакать. Скорбь стояла комом в горле и рвалась наружу, но вместо нее извергся поток желчи и обиды:
– Мей, мне пятьдесят два года. Я дал себе обещание, что никогда больше не буду страдать. И не мог даже предположить, что именно Альваро заставит меня нарушить клятву. Это выше моих сил. Я уже два дня торчу в каком-то проклятом городе, через пару часов состоятся похороны, а я до сих пор не проронил и слезинки. А почему? Потому что ни черта не понимаю. Это какое-то безумие, просто дьявольская шутка.
– Не сдерживай себя, – тихо ответила секретарь. – Слезы принесут облегчение.
– На нем не было обручального кольца. Покойный – не тот, с кем я связал свою жизнь. Я не могу его оплакивать.
Гриньян взял трубку после первого же гудка.
– Нам нужно поговорить. Я принял решение.
– Подъеду через полчаса. Встретимся в кафе отеля, – ответил юрист.
Мануэль вышел из номера сразу с багажом. Возвращаться он не собирался.
Адольфо пришел вовремя. Сел, заказал кофе, заметил сумку.
– Уезжаете?
– Сразу после похорон.
Гриньян смотрел на писателя, словно пытаясь оценить, насколько твердо его решение.
– Я правильно понимаю, что теперь вы представляете мои интересы? – спросил Мануэль.
– Если только не захотите нанять кого-то другого.
Ортигоса покачал головой.
– Проинформируйте родственников Альваро, что я отказываюсь от права на наследство. Им нечего опасаться, я не буду ни на что претендовать. Даже слышать не хочу о дворянских владениях. Примите все необходимые меры, чтобы как можно скорее покончить с формальностями, и пришлите документы почтой. Полагаю, мой адрес у вас есть.
Гриньян улыбнулся.
– Я сказал что-то забавное?
– Альваро очень хорошо вас знал. Если хотите, я передам ваши пожелания его родным, но у меня есть четкие инструкции: вы не можете отказаться от наследства до истечения трех месяцев после смерти супруга.
Писатель пару минут буравил юриста взглядом, но потом расслабился: в конце концов, Адольфо тут совершенно ни при чем. Мануэль устало вздохнул.
– В таком случае… предупредите родственников, а документы пришлете в декабре.
– Как пожелаете, – последовал ответ. – У вас как раз будет время подумать.
Ортигоса намеревался держать себя в руках, но тут вспылил.
– Здесь не о чем думать! Альваро скрывал, кто он на самом деле и чем занимается. Я пятнадцать лет прожил с человеком, которого не знаю; я ведь даже не подозревал, что у него есть близкие. А тут еще и наследство, которого я не заслуживаю и которое мне не нужно… Я принял решение и не собираюсь менять свое мнение!
Гриньян продолжал нарочито спокойно пить кофе, не отрывая глаз от чашки. Мануэль оглянулся вокруг: немногочисленные посетители кафе явно делали вид, будто ничего не слышали. А он и не заметил, что почти кричал.
Писатель ехал на своем «БМВ» за «Ауди» юриста – сначала сорок минут по автостраде, затем еще пятнадцать по жилой зоне. Прогноз погоды обещал дождь, и небо было затянуто плотным слоем облаков, едва пропускающих солнечный свет, из-за чего краски природы стали приглушенными. Городок оказался небольшим. По обеим сторонам дороги и вдоль железнодорожных путей простирались сельскохозяйственные угодья с амбарами на задворках. Автомобили свернули с шоссе, и постройки теперь попадались реже, а вокруг раскинулись изумрудно-зеленые поля, огороженные древними каменными стенами и настолько живописными заборами, что привлекли бы внимание любого фотографа. Мануэль завороженно разглядывал небольшую группу ухоженных деревьев. Их листья отливали серебром, и писатель решил, что это, должно быть, эвкалипты. Темные кусты дрока с ярко-желтыми цветами прекрасно оттеняли розовые заросли вереска, окаймлявшего дорогу. Гриньян свернул направо, по направлению к лесу, проехал метров сто и остановился перед массивными, широко распахнутыми коваными воротами. Писатель припарковался рядом с «Ауди», вышел и направился к юристу, который ожидал его у входа. Адольфо не мог скрыть своего воодушевления.
– Мы могли заехать внутрь на автомобилях, – объяснил Гриньян. – Но мне хотелось, чтобы вы в полной мере оценили великолепие этого места.
Грунтовая дорога была окаймлена вековыми деревьями и усыпана хвоей. Повсюду валялись похожие на розы раскрывшиеся шишки. Пологий спуск вел к поляне, где взгляду открывался аккуратно постриженный газон и одноэтажное каменное строение с полукруглыми арками и великолепными дверями.
Мануэль повернулся к юристу, который наблюдал за его реакцией.
– Потрясающе красивый дом.
Гриньян довольно улыбнулся.
– Так и есть, но это всего лишь хозяйственная постройка. А дальше – конюшни. Сам дом вон там. – Адольфо указал направо. – Сеньор Ортигоса, вы в родовом имении Ас Грилейрас, резиденции всех, кто носил титул маркиза де Санто Томе начиная с седьмого века. Как раз здесь и родился ваш супруг.
Прямоугольное здание по размерам было втрое больше хозяйственной постройки. Стены из светло-коричневого камня, маленькие окна утопают в глубоких нишах. Дом располагался на вершине невысокого холма, возвышаясь над округой, а позади простиралась обширная долина. Перед фасадом раскинулась маленькая рощица из старых оливковых деревьев, частично загораживая здание, но писатель был уверен, что с верхних этажей открывается прекрасный вид на окрестности. Входную группу, выполненную в ватиканском стиле, украшали кованые фонари и каменные кадки с растениями, перемежаясь с живой изгородью из блестящих зеленых листьев и белых цветов – настолько ароматных, что их запах чувствовался даже у ворот.
– Это гардении. Родовое имение Ас Грилейрас может похвастаться самой богатой коллекцией этих цветов в Европе, если не во всем мире. Катарина, жена Сантьяго, стала экспертом в этой области. Она занялась разведением после свадьбы и даже получала премии на разных престижных выставках. У пруда есть оранжерея, там выращивают некоторые удивительные гибридные сорта. Если хотите, мы туда попозже наведаемся.
Мануэль подошел к живой изгороди, желая полюбоваться блестящими листьями и нежными кремовыми цветами растений, дотронулся до лепестков, провел пальцем по толстому стеблю, взял бутон в ладони и вдохнул аромат, такой насыщенный, что, казалось, тот сочится сквозь руки. Объяснения Гриньяна, толпа родственников и наследников и их высокомерное отношение к людям другого класса – все это казалось писателю чужим и враждебным и заставляло чувствовать стыд и унижение, провоцируя на то, чтобы сбежать подальше. Он не задержится ни на минуту после похорон, хоть и не получил ответы на все вопросы. Не желая демонстрировать свое негативное отношение дружелюбно настроенному юристу, Мануэль спросил:
– Что означает «Ас Грилейрас»? Похожим словом[7] называют места, где много сверчков.
– Да, но никакого отношения к этим насекомым название не имеет. Ас грилейрас, или, по-другому, эрбамейра, – волшебная трава с чудесными живительными свойствами. Растет по берегам озер и прудов, рядом с источниками. Название происходит от местного слова grilo, или grelo, что означает «побег», «росток».
Писатель сорвал нежный цветок, положил его в карман пиджака и последовал за Гриньяном.
– Кладбище примерно в двухстах метрах отсюда, рядом с церковью.
– В имении есть еще и церковь?
– Скорее часовня приличных размеров. Несколько месяцев назад молния ударила в деревенскую колокольню, и с позволения семейства де Давила жители какое-то время пользовались церковью родового имения, пока шли работы по восстановлению пострадавшего здания. Приходский священник был доволен. Помимо воскресных служб, он проводил ежедневные мессы, на которые собиралось немало людей – полагаю, ими руководило желание побывать во владениях маркиза. Многие хотят прикоснуться ко всему этому.
– К чему?
– Религиозные обряды всегда были так или иначе связаны с классовой сегрегацией. Маркизы де Санто Томе веками владели этими землями. Половина местных жителей в разное время работала на них и до сих пор сохраняет ощущение, что находится под феодальной защитой. Для них прийти сюда – значит воздать дань уважения.
– Тем, кому это не нужно.
– Я бы так не сказал, – не согласился Гриньян. – Испанские аристократы, за исключением нескольких человек, регулярно появляющихся на страницах желтой прессы, ведут весьма скромную жизнь. И все же многие стремятся завязать дружбу с представителями дворянских семей в погоне за их рекомендациями, спонсорской помощью, содействием в продвижении по службе.
Далеко не каждая деревня могла похвастаться храмом подобного размера. Обсаженная вековыми оливами аллея вела к идеально круглой площадке, где располагались церковь и кладбище. Вход в святилище был прямо напротив аллеи, но в здании имелась и боковая дверь с двумя узкими витражными окошками справа и слева и тремя крутыми ступенями.
Оливковые деревья почти не сдерживали ветра, который обдувал открытую с трех сторон церковь и засыпал аллею хвоей. Кладбище находилось позади храма. Мануэль насчитал около двадцати простых каменных крестов, возвышавшихся тут и там посреди аккуратно постриженной травы. Возле свежевырытой могилы зловеще высилась куча земли. Ни ограды, ни забора, да и зачем? Всем было известно, чьи это владения.
Значит, Альваро хотел, чтобы его похоронили здесь… Писатель не винил его. В конце концов, что он мог предложить взамен? Разве что поминальную службу в похоронном зале около автострады М-30 да место на переполненном мадридском кладбище Альмудена. Впрочем, они ни разу не обсуждали эту тему. Несмотря на бесспорную красоту окружающего пейзажа и скромное достоинство разрушающихся под воздействием природных сил каменных могил, от этого места веяло безысходностью. Хотя, наверное, так и должно быть. Писатель был вынужден признаться себе, что ожидал увидеть какой-нибудь уродливый семейный склеп.
– Семья Альваро – рьяные католики и, как и другие представители аристократии, связывают смерть с простотой и аскетизмом в противовес той роскоши, которой окружены при жизни, – объяснил юрист.
Они подошли ко входу в церковь. Снаружи уже собралась толпа – человек сто, не меньше. Люди перешептывались, кутаясь в темные куртки, чтобы защититься от утренней прохлады. Многие обернулись, чтобы посмотреть на них, но никто не приближался. Доваль, помощник Гриньяна, укрывшийся за стеной от порывов холодного ветра, подошел поздороваться. Только теперь Мануэль заметил, что его спутники одеты в безупречно сшитые черные костюмы. Писатель в синем пиджаке и мятой рубашке выделялся на фоне остальных, и собравшиеся рассматривали его с нездоровым любопытством, бросая неодобрительные взгляды. Адольфо успокаивающим жестом положил ему руку на плечо и повел ко входу.
– Народу собралось немного. Конечно, сейчас рано… – принялся объяснять юрист.
– То есть как «немного»? – Писатель не стал оглядываться, но прекрасно слышал за спиной гул толпы, которая, похоже, удвоилась в размере с момента их прибытия.
– Поскольку Альваро скончался внезапно, родственники решили, что будет достаточно скромной церемонии. В противном случае…
Мануэль грустно взглянул на Гриньяна. Тот отвел глаза, решив не развивать тему. Доваль поспешил сгладить неловкий момент:
– Мы можем зайти внутрь. Сейчас прибудут члены семьи… – Помощник тут же осознал допущенную ошибку и поправился: – Приношу свои извинения. Я хотел сказать, остальные члены семьи.
В церкви было полно народу. Если писатель до этого удивлялся, сколько человек ждет снаружи, то теперь понял, что они там только потому, что далеко не всем хватило места. Уставший и растерянный, Мануэль смотрел под ноги. Юрист уверенно вел его по центральному проходу к алтарю, за что Ортигоса был благодарен. Рядом послышались горестные рыдания, и писатель с удивлением увидел группу стенающих и поддерживающих друг друга женщин. Сводчатый полоток церкви отражал и усиливал скорбный плач. Ошеломленный Мануэль не мог отвести глаз. Меньше всего он ожидал, что на похоронах Альваро кто-то будет заливаться слезами. Кто все эти люди? Почему они здесь? Казалось невероятным, что подобные церемонии еще существуют. Писателю несколько раз приходилось бывать на погребении, и обычно присутствовали лишь близкие родственники и человек двадцать друзей и знакомых покойного. Чаще всего организовывали скромную службу, не более того. К чему такой размах? Мануэль молча проклинал консервативные традиции этого региона, дикий обычай устраивать похороны в поместье, услужливость, которую одобрял Гриньян и которая смущала писателя. И в то же время он чувствовал, что благодаря этой толпе не ощущает себя одиноким, отверженным и обиженным.
С самого начала они с Альваро привыкли довольствоваться обществом друг друга и мало с кем общались. В период работы над книгой Ортигоса становился затворником, а после рекламных туров предпочитал отсиживаться дома, и круг знакомых, и так не слишком обширный, сузился еще больше. Друзья, конечно, были, но Мануэль запретил Мей сообщать им о случившемся. Он не хотел, чтобы кто-то видел его таким несчастным и униженным, а перспектива объяснять то, чего писатель и сам не мог понять, ужасала.
На скамьях, сжимая в руках отутюженные носовые платки, сидели мужчины. Словно старые собаки, они бросали печальные и затуманенные слезами взгляды на блестящий черный гроб. Радуясь, что тот закрыт, писатель, словно завороженный, оторвался от Гриньяна и подошел поближе. Вид полированного дерева и горестные стенания женщин будто ввели его в транс. Мануэль протянул руку и погладил лакированную поверхность. И в этот момент по залу пронесся шепот, заглушая и жутковатые завывания, и тихие всхлипывания: в церковь вошли родственники Альваро.
Писатель осмотрелся: только две передние скамьи были свободны. Он сел справа. Неожиданно наступила тишина. Ортигоса оглянулся и увидел, как вдовствующая маркиза, одетая в траурный наряд и опирающаяся на руку сына, замерла на месте. Затем она что-то шепнула юристу. Тот быстро подошел к Мануэлю, наклонился и с упреком произнес:
– Вам не положено здесь сидеть. Эти места зарезервированы для родственников.
Писатель в смятении поднялся, сделал два шага по направлению к проходу, как будто собираясь сбежать, но чувство неловкости вдруг сменилось возмущением.
– Я и есть родственник. Если семейство Альваро держится особняком, это их дело. Человек, который лежит в гробу, – мой муж, и, если не ошибаюсь, даже скамья – моя собственность. Поэтому я не сдвинусь с места, а сеньоры могут сесть, где захотят.
Гриньян побледнел. Мануэль вернулся обратно; у него даже руки тряслись от ярости, и он сжал их, чтобы унять дрожь. Позади послышались перешептывания прихожан, а затем – шаги по направлению к пустым местам слева.
Во время службы Ортигоса даже головы не повернул в ту сторону. Отпевание длилось почти два часа. Священник, человек лет сорока, похоже, хорошо знал семью усопшего и, судя по неподдельно печальному виду, был лично знаком с Альваро. В церкви собралось непривычно много служителей более почтенного возраста, и держались они достаточно холодно. Писатель насчитал девять фигур, выстроившихся за алтарем почетным полукругом.
Мануэль не мог сосредоточиться на происходящем, чувствуя себя истощенным из-за злости и отношения родственников Альваро. Поднялись, сели. Снова поднялись, снова сели. В какой-то момент писатель заметил, что столпившиеся в проходе женщины пристально его разглядывают, и быстро опустил глаза, прячась в свою раковину, стараясь сдержать усиливающуюся боль, борясь с желанием встать и уйти…
Служба закончилась. Группа мужчин с мозолистыми руками и отутюженными носовыми платками подняла гроб и понесла на кладбище. К счастью, ветер несколько стих. Сквозь скучившиеся облака проглядывало солнце.
Пока все выходили из церкви, Гриньян шепнул Мануэлю:
– Я проинформировал маркиза о вашем решении.
Писатель кивнул, удивляясь, когда юрист успел все провернуть. Должно быть, во время службы. В конце концов, Адольфо сам признался, что семейство де Давила – самые важные его клиенты. Чтобы они и дальше продолжали пользоваться его услугами, следовало продемонстрировать свое проворство.
Ортигоса отстал, дав возможность остальным уйти вперед. Присутствующие сгрудились вокруг могилы, а Мануэль наблюдал за ними издалека, не желая подходить. Стычка в церкви оставила его без сил, и вступать в новые конфликты совершенно не хотелось.
В отличие от службы, погребение прошло быстро. Короткая молитва об усопшем – вот и всё. Из-за скопления людей писателю не было видно, как опустили гроб. Толпа начала рассеиваться. Служители должным образом выразили почтение родственникам, после чего направились в церковь – несомненно, чтобы снять свое облачение.
Чья-то ручка дотронулась до Мануэля, и он узнал малыша из переговорной. Писатель наклонился, собираясь заговорить с мальчиком, а тот обнял его за шею и поцеловал в щеку. Затем побежал к ожидавшей его поодаль матери, улыбнулся и зашагал в сторону особняка.
– Сеньор Ортигоса…
Мануэль обернулся и увидел новоиспеченного маркиза. Мимо прошел Гриньян в компании женщин и попытался жестами приободрить писателя.
– Меня зовут Сантьяго Муньис де Давила, я брат Альваро. – Собеседник протянул перевязанную правую руку.
Ортигоса ошеломленно смотрел на него.
– Не обращайте внимания, ничего серьезного, неприятность во время верховой езды. Сломанный палец да пара царапин.
Мануэль осторожно пожал ладонь, ощущая твердость гипса под бинтами.
– Сеньор Гриньян проинформировал нас о вашем решении. Самое меньшее, что я могу сделать, – выразить благодарность от всех членов семьи. И прошу простить, если вам показалось, что мы держались холодно и неуважительно. В последние несколько дней произошло слишком много всего… – И маркиз бросил взгляд в сторону могилы.
– Незачем извиняться. Прекрасно понимаю ваши чувства.
Сеньор Сантьяго слегка кивнул и поспешил на помощь жене, которая вела под руку его мать.
По направлению к писателю через кладбище шел молодой священник. Все разошлись, остались только могильщики, их бригадир да группа рабочих, собравшихся у стен церкви.
– Мне хотелось бы поговорить с вами. Мы с Альваро дружили с детства. Учились в одной школе. Мне нужно переодеться. – Святой отец указал на богослужебное облачение. – Подождите немного, я быстро.
– Дело в том, что я спешу, – уклончиво ответил Мануэль, глядя на дорогу.
– Я обернусь за минуту, – пообещал священник и побежал к боковой двери в церковь.
Писатель посмотрел на курящих и весело болтающих рабочих и заметил, что их начальник – единственный, на ком не было комбинезона, – пристально смотрит на него. Возникло странное чувство, будто этот человек сейчас подойдет и что-то скажет. Ортигоса помедлил, кивнул мужчине и направился к свежей могиле, читая по дороге выгравированные надписи. Гриньян был прав, говоря об аскетизме знати в вопросах, касающихся погребения. На крестах вырезали только имена, даты рождения и смерти, никакой информации о титулах или особых заслугах. Некоторые захоронения относились аж к восьмому веку и отличались от более поздних только оттенком камня.
Рядом с могилой Альваро стояла яркая композиция из цветов, которую надлежало возложить сверху. На лентах красовались имена спонсоров, и любой мог догадаться, во сколько им обошелся венок. Нагромождение бутонов напоминало благоухающий погребальный костер. Мануэль машинально засунул руку в карман и достал гардению, которую сорвал по пути к церкви. В воздухе распространился сильный аромат, перекрывая все остальные. Писатель сделал шаг к могиле и взглянул на гроб, уже частично скрытый землей, которую родственники кидали горстями во время молитвы об усопшем. Цветов там не было. Возможно, юрист ошибся: не зря ведь дорогой и роскошный венок выставили на всеобщее обозрение, чтобы все могли им полюбоваться. Ортигоса снова взглянул на уже утратившую блеск поверхность гроба с изображением распятия и ослабленного умирающего Христа. Потом поднес гардению к губам, нежно поцеловал, вдохнул аромат и вытянул руку над могилой. Закрыв глаза, Мануэль искал внутри себя тот тщательно охраняемый закуток, где затаилась боль, но не мог обнаружить его. Возникло ощущение, будто позади кто-то стоит. Писатель сжал цветок, словно стремясь защитить растение.
В нескольких шагах от могилы ждал священник. В повседневной одежде он казался еще моложе; правда, на нем по-прежнему осталась колоратка[8].
– Если хотите задержаться здесь…
– Нет. – Ортигоса убрал гардению в карман. – Я попрощался.
Услышав столь резкий ответ, священник удивленно поднял брови. Мануэль, предвидя, что сейчас польются соболезнования, поспешил добавить:
– Как я уже говорил, я тороплюсь.
Унылый ландшафт кладбища внезапно стал невыносимым. Писателю захотелось сбежать отсюда.
– Где ваш автомобиль?
– У ворот.
– Тогда пойдем вместе. Я тоже уезжаю, пора возвращаться в приход.
– Да? А я думал, что вы… – Ортигоса махнул в сторону храма.
– Нет, меня пригласили как друга семьи. Местный священник помогал вести службу. Эта церковь не принадлежит к какому-то приходу. Она расположена в частных владениях и открывается для публики лишь по особым случаям.
– Понятно. Увидев такое количество служителей, я было подумал…
– Да, для того, кто не знаком с традициями нашего региона, это очень неожиданно.
– Местные обычаи, – тихо и пренебрежительно пробормотал Мануэль.
Он не был уверен, услышал ли священник его замечание, пока тот не ответил несколько прохладно:
– Так местные жители выражают почтение усопшим.
Писатель, ничего не сказав, поджал губы и нетерпеливо посмотрел на дорогу. Они двинулись по направлению к воротам.
– Меня зовут Лукас. – Собеседник протянул Ортигосе руку, в его голосе снова звучало дружелюбие. – Как я уже упоминал, мы с Альваро вместе учились в церковно-приходской школе. Впрочем, туда ходили все три брата. Просто Сантьяго и Франсиско младше и у нас было мало общего.
Мануэль на ходу пожал священнику руку.
– Церковно-приходская школа? – с удивлением спросил он.
– Верно, – с улыбкой ответил Лукас. – В этом нет ничего странного, сейчас там учатся все дети из состоятельных семей. Лучшая школа в округе, к тому же находилась под опекой маркиза, поэтому логично, что его дети ходили туда. Выпускники этого заведения необязательно должны служить церкви.
– Похоже, не в вашем случае.
Священник от души рассмеялся:
– Я – исключение. Единственный из класса, кто выбрал такую стезю.
– Значит, вы тоже из богатой семьи?
Лукас развеселился еще больше:
– И здесь мимо. Я получал стипендию, которую его сиятельство учредил для способных детей из бедных семей.
Мануэль едва ли мог себе представить Альваро в церковно-приходской школе. Тот иногда рассказывал об учебе в старших классах, мадридском пансионе или университете, но об учреждении, где получил начальное образование, не упоминал ни разу. Писатель ожидал совершенно другого, и в рассказ священника ему верилось с трудом. Они шли к воротам, под ногами шуршал гравий, обмен репликами чередовался долгими паузами, но Ортигосу периоды молчания не тревожили, а даже успокаивали. Деревья защищали спутников от ветра, полуденное солнце согревало спину, а воздух наполнял аромат гардений, поднимавшийся от окружавших особняк живых изгородей.
– Мануэль… Может, перейдем на «ты»? Мне сорок четыре года, мы с Альваро ровесники, к чему лишние формальности?
Писатель ничего не ответил, только сделал неопределенный жест рукой. По опыту он знал, что подобные фразы часто становятся прелюдией к более серьезному разговору.
– Как ты сам? Как себя чувствуешь?
Вопрос священника застал Ортигосу врасплох – впервые кто-то поинтересовался его состоянием. Даже милашка Мей, разрываясь между виной и сожалениями, до этого не додумалась. И хотя писатель вылил на нее свою боль и растерянность, на самом деле он не переставал мучиться тем же вопросом: что у него на душе? Ответа не было. Мануэль полагал, что должен быть раздавлен и убит горем, но вместо этого испытывал апатию, разочарование и обиду из-за всего, что ему пришлось пережить. Не более того.
– Нормально, – ответил он Лукасу.
– Мы оба знаем, что это неправда.
– Нет, правда. Я не испытываю ничего, кроме сожаления и досады, и просто хочу побыстрее уехать отсюда, вернуться к нормальной жизни и обо всем забыть.
– Безразличие, – прокомментировал священник. – Одна из стадий горя. Наступает после отрицания и перед торгом.
Писатель собирался возразить, но тут вспомнил, как принимал в штыки каждое слово сержанта Акосты, когда та сообщила о смерти Альваро, отказывался верить, пытался ухватиться за спасательный круг или какую-то ниточку, мучительно искал объяснения.
– А вы, похоже, эксперт в таких вопросах, – недовольно пробурчал Ортигоса.
– Так и есть. Каждый день я имею дело с утратами, безутешным горем и иными тяжелыми душевными состояниями. Это часть моей профессии. Но есть и еще кое-что. Альваро был моим другом. – Лукас взглянул на Мануэля, ожидая какой-нибудь реакции на свои слова. – Наверное, я единственный, кто поддерживал связь с ним все эти годы и многое знал о его жизни.
– Значит, тебе было известно больше, чем мне, – прошептал писатель. Ему неожиданно стало грустно.
Священник остановился и бросил на Ортигосу серьезный взгляд.
– Не суди Альваро так строго. Если он что-то скрывал, то не потому, что стыдился тебя, а потому, что испытывал неловкость за своих родственников.
– Ты не первый, от кого я это слышу, но мне не верится. Я встречался с его родными, и они не показались мне ужасными людьми.
Лукас улыбнулся и сделал примиряющий жест рукой.
– При первой же возможности Альваро уехал в столичный пансион и больше не общался ни с кем из тех, кто остался в поместье. Каждый раз, когда он наведывался сюда, близкие принимали его все холоднее, и Альваро перестал приезжать. Несмотря на то что именно он унаследовал все состояние и титул, маркиз до самой смерти отказывался видеть старшего сына. Потом мой друг появился, привел дела в порядок, назначил родным ежемесячное содержание и опять исчез. Полагаю, лишь я да его душеприказчик знали, где его искать. – Священник снова зашагал по дорожке. – Я знаю, что рядом с тобой он был счастлив.
– Откуда такая уверенность? – сурово спросил Мануэль. – Он приходил к тебе на исповедь?
Лукас закрыл глаза и резко выдохнул, как будто получил удар в грудь.
– Можно и так сказать, хотя все было несколько иначе. Мы о многом говорили. В том числе и о тебе.
Теперь писатель замер посреди дороги. Он повернулся к священнику и невесело усмехнулся.
– Для чего ты мне это рассказываешь? С какой целью? Альваро скрывал от меня правду, и попытки служителя церкви утешить в такой ситуации выглядят просто абсурдно. Как я должен себя чувствовать, узнав, что Альваро доверял духовнику больше, чем мне? Я твердо уверен лишь в одном: что совершенно не знаю человека, которого впустил в свою жизнь. Все это время он меня обманывал.
– Я понимаю, что у тебя на душе.
– Ни черта ты не понимаешь!
– Может, ты прав, а может, и нет. Я совершенно точно знаю, что сейчас тебе хочется отрицать все мои слова, но пройдет несколько дней, и ситуация изменится. Когда это случится, приезжай, и мы поговорим. – Лукас протянул визитную карточку, на ней был указан адрес церкви в Понтеведре. – Ты узнаешь настоящего Альваро. А все остальное – не более чем декорации.
И священник широким жестом указал на парадную аллею и ворота в поместье.
Писатель смял листок и чуть было не бросил его на землю, но вместо этого машинально сунул в карман, где уже лежала гардения. Только ее он собирался тайком привезти из Галисии.
Собеседники молча вышли за ворота. У автомобиля Мануэля, облокотившись о багажник, стоял какой-то человек. Увидев их, он сделал пару шагов навстречу и остановился. Его фигура показалась писателю знакомой, но лишь подойдя поближе, он понял, что это тот самый лейтенант, который приставал с вопросами в больнице, пока не появился старший по званию. Ортигоса не помнил его имени, зато открытая неприязнь представителя власти к гомосексуалам хорошо отпечаталась в памяти. Если форма смотрелась на страже порядка еще сносно, то сейчас пивной живот свисал над ремнем низко сидящих отглаженных брюк и откровенно выпирал из-под тонкого свитера, сквозь который четко проступал ряд пуговиц на рубашке, словно тело лейтенанта скрепили заклепками.
С возрастом у Мануэля развился нюх на неприятности. Вот и сейчас писатель был уверен, что появление гвардейца не сулит ничего хорошего. Но еще больше его удивила реакция священника.
– А он-то что здесь делает? – прошептал Лукас.
– Мануэль Ортигоса? – окликнул гвардеец, хотя прекрасно знал ответ, и показал удостоверение, которое быстро закрыл и спрятал в сумку. – Лейтенант Ногейра. Мы вчера встречались. В больнице.
– Я помню, – осторожно ответил писатель.
– Куда-то направляетесь? – Страж порядка указал на чемодан, который лежал на заднем сиденье автомобиля Мануэля.
– Домой.
Ответ Ногейре не понравился.
– Мне нужно с вами поговорить, – сказал гвардеец таким тоном, словно пытался убедить в этом самого себя.
– Так говорите, – недовольно буркнул Ортигоса.
Лейтенант бросил на священника недобрый взгляд и прибавил:
– Наедине.
Похоже, Ногейра ко многим испытывал неприязнь. Или же имел для этого другие причины, потому что хорошо знал Лукаса. Но запугать священника было не так-то легко. Не обращая внимания на поведение лейтенанта, тот повернулся к Мануэлю:
– Если хотите, чтобы я остался…
– Спасибо, это лишнее.
Лукас явно не желал ретироваться. Но, если уж выбирать между этими двумя странными типами, писатель явно предпочитал гвардейца. Священник медлил. Он пожал Ортигосе руку и, уже садясь в небольшой серый внедорожник, напомнил:
– Загляните ко мне.
Мануэль посмотрел, как Лукас отъезжает, а затем повернулся к Ногейре.
– Не здесь, – сказал тот. – В деревне есть бар, как раз перед съездом на шоссе, там же рядом и припаркуемся. Поезжайте за мной.
Писатель собирался возразить, но затем решил, что если уж беседовать, то лучше поехать в людное место, чем оставаться в опустевшем имении Ас Грилейрас, где у ворот одиноко скучала «Ауди» Гриньяна.