Он, конечно же, настал. Кто вообще сомневался, что мироздание не услышит мольбу какой-то старшекурсницы и не отсрочит злополучный для студента месяц? Декабрь пришëл и не постучался, ворвавшись в жизнь людей, будто его звали, будто он уже давно имел права на их засыпанные снегом машины, обледеневшие дороги, замëрзшие носы и подвëрнутые лодыжки. Конечно, имел, а кто ему воспротивится? Он – часть природы, как и люди, правда, если декабрь – это сын тëтки, сдающей квартиру, то человек – это таракан, которого пытаются изжить, но он всë равно возвращается… «Эта аналогия ушла куда-то не туда», – подумала Стелла, качаясь на пятках.
Зимнее небо было похоже на бело-серый лист из де-шëвой книги, весь текст которой легко смазывался. Бесконечный пустой купол, накрывший город, потерявший свои краски, одевшийся в одинаково светлые костюмы. Плотный слой снега под чëрными ботинками скрипел, ему вторили голые ветки берëз, царапающие стëкла крытой автобусной остановки. Чëрно-коричневые кривые линии разбивали светлый купол, как льдинку. На горизонте, над парком напротив, клубился ещё более светлый, выделяющийся на фоне дым из полосатых вышек завода. Он поднимался, струясь, и развеивался, расплываясь.
Остановился синий автобус с запотевшими окнами, а когда двери открылись, из него вывалилось – буквально – несколько человек, потому что транспорт ранним утром был забит. Двое мальчишек задели Стеллу портфелями, бросившись к дверям, надеясь прошмыгнуть, видимо, между ног пассажиров, иначе она не представляла, как втиснуться в эту плотную живую стену. Водитель повернулся и хмуро уставился на неё, будто она была единственно виноватой в том, что он отставал от графика.
Поудобнее перехватив сумку, натянув варежки, Стелла решила идти пешком: не так уж далеко находился университет, а там и до работы почти рукой подать. Утренняя прогулка в минус двадцать пять сквозь сугробы и угрюмое настроение – что может быть лучше?
Путь был бесконечным. Честно. Стелла несколько раз смотрела на часы и не видела, как цифры сменяют друг друга, а если всё-таки сменяли, то делали это неохотно, лениво. Сугробы замедлили Стеллу, снег забился в сапоги, носки промокли, и морозец тянулся от лодыжек к коленям – и так по всему телу. В толстом пуховике – Стелла не гналась за опасной для здоровья модой – она больше напоминала гусеницу, ползущую по неподходящему для неё субстрату. Неприятное ощущение промозглого холода, поселившегося где-то в костях из-за промокших ботинок, смешивалось с жаром, окутавшим кожу и пропитавшим одежду. Ветер впрягся в это непростое уравнение плохого настроения, которое, казалось, не могло испортиться ещë больше: щёки болели, глаза слезились, и губы покалывало.
Когда Стелла добралась до университета, внутри неё всë клокотало. Хотелось высказать недовольному водителю всё, что она думала, пока шла: резкие слова так и рвались из неё, когда охрана на входе шпыняла её и осматривала вещи, а потом ещë позже, в кабинете кафедры, она по-настоящему ощутила, как нить её терпения этого утра истончается с каждым тиком настенных часов.
– Ситуация неоднозначная, – в очередной раз произнесла заведующая кафедры, изучая бумаги с успеваемостью. Хотя в случае Стеллы, вероятно, с неуспеваемостью. – Обычно несколько долгов – это ничего, понимаешь? В обычной ситуации.
– Понимаю, – сухо отозвалась она, разглядывая прожилки на деревянном столе.
Кабинет был небольшим и обставлен слишком по-домашнему для преподавателей высшей категории. Светлые стены, обклеенные еще в прошлом веке, узкие шкафы со стеклянными дверями, несколько длинных преподавательских столов вдоль стен и один строго посередине, на котором стояла ваза с конфетами, две кружки и лежало несколько папок с документами. Пахло мëдом и малиной – запах сладко сворачивался на языке. В соседней, прилегающей к этой, комнате шелестела пачка печенья, звучали неразборчивые голоса преподавателей, щëлкали компьютерные мышки – всë это сливалось в одну знакомую мелодию, принадлежащую исключительно психологической кафедре. Стелле нравилось здесь. Обычно.
– Как же поступить с тобой, Светочка? – То, как женщина с чудными кудряшками звала её по имени, растапливало лëд в душе, и, если бы не эта духота, царящая в комнате, и не холодные, мокрые пальцы в ботинках, раздражение мирно улеглось бы. – Как же непросто. Неоднозначно.
– Кристина Алексеевна, вы идëте? – Из соседнего кабинета послышался низкий мужской голос, и следом нарисовалось пожилое лицо профессора анатомии. Он, не изменяя себе, сегодня выделялся яркой тканью костюма. – Скоро совещание, и ректору не понравится, если мы и в этот раз отличимся своей пунктуальностью.
– Да вот, у нас тут, – Кристина Алексеевна указала на бумагу в руках, сокрушаясь и повторяя уже заученную даже стенами фразу, – такая неоднозначная ситуация!
Седые усы пошевелились от добродушной улыбки, когда профессор взглянул на провинившуюся студентку. Стелле он всегда напоминал доброго мишку из сказок, и хоть она сама была не самой добросовестной студенткой – не давались ей медицинские предметы, – ей искренне нравились его занятия просто за эту неподражаемо мягкую, заразительную мимику. Если бы она умела улыбаться – хотела этого, – то, вероятно, именно этому пожилому джентльмену отдала бы все свои улыбки.
– Снова проказничаете, Светлана Викторовна, – он покачал головой, продолжая улыбаться.
– Неприятности сами находят меня, – просто ответила Стелла.
В уголках глаз навсегда у него запечатлелась паутинка морщинок, но она только добавляла ему искреннего добродушия. Профессор юрко вынырнул из-за угла, держа в руках ту самую шуршащую пачку, подошёл к столу и поиграл густыми белëсыми бровями, изучая протокол.
– Не так уж и неоднозначно, – он протянул студентке печенье. Овсяное. – В нашей профессии неоднозначность и без того преследует нас на каждом шагу, а здесь, Кристина Алексеевна, всë просто: сдать долги и с чистым сердцем встречать Новый год.
– Так-то оно так, – пролепетала она, покачав головой.
Стелла закусила губу, внутренне сокрушаясь. Никто не рассчитывал, что преподаватели или ректор подпишут амнистию и избавят должников от их долгов в честь праздника – это именно то чудо, в которое хотят верить все студенты, но оно не случается. Под лежачий камень вода не течëт, хотя очень хочется.
– Вы такая умная девочка, Светлана Викторовна, – прокряхтев с тихим смешком, профессор покачал задумчиво головой. – Вы обязательно придумаете, как оказаться во всех местах одновременно и всë успеть.
– Так-то оно так, – заладила Кристина Алексеевна новую песню, поправляя тонкую оправу очков. – Если мы поставим зачëт в это окно, а монографии на предпоследнюю неделю, когда нагрузка спадëт, и при этом вы донесëте проектную работу, то в целом, наверное, всë сложится удачно… Как вы смотрите на это, Светочка? Справитесь?
Кристина Алексеевна смотрела на своих подопечных как жалостливая мамочка, желающая укрыть своих агнцев от всех невзгод мягким одеяльцем, но никогда этого не делала, потому что они «должны быть благодарны всем тем людям и ситуациям, которые создают сложности, потому что благодаря ним происходит развитие». Её насыщенно карие глаза, чуть круглые в уголках, Стелле всегда напоминали взгляд безобидного и неуверенного ягнëнка, но она никогда не забывала, что первый долг в её студенческой жизни появился благодаря этой женщине. А теперь у неё все «неоднозначно». Не себя ли она, случаем, описывает?
– Конечно, – отрепетировано ответила Стелла.
– Вы еще будете сиять ярче многих, – как-то странно произнëс профессор и усмехнулся своим мыслям, похлопал студентку по плечу и шустро вернулся к своим коллегам.
Еще некоторое время женщина стучала ручкой о стол, размышляя, пока Стелла снова притворялась декорацией кабинета и разглядывала интерьер. Ей нравилось место, где она училась: сколько себя помнила, хотела помогать людям с их проблемами, но медицина для её ума была слишком сложной, какое-нибудь МЧС тоже не годилось из-за её низкого и пышного тела, а вот психология казалась неплохим компромиссом. Правда, только казалась. Стелла не восприняла всерьëз слова заведующей кафедры, когда та приветствовала ново-испечëнных студентов в одном из кабинетов: «Не обманывайтесь иллюзией, что психология – это легко. Нет! Можете считать, что нет ничего более сложного, чем психика, потому что вам в своë время придëтся лечить то, чего никто никогда не увидит».
Теперь-то Стелла понимала, о чëм шла речь.
Она на четвëртом курсе, впереди полтора года обучения, но ей уже казалось, что в ней не осталось былого рвения, прежнего огня. В ней не осталось ничего: всë, что горело, давно погасло.
– Кристина Алексеевна!
– Иду-иду, – женщина встрепенулась, отложила лист в сторону и спешно поднялась. – Хорошо, Светочка, так и сделаем. Мы еще обсудим с коллегами более удобное расписание, и тогда староста тебе сообщит сроки. Не переживай, всë будет хорошо.
– Знаю.
Она улыбнулась Стелле, взяла папку и поспешила в соседнюю комнату. На пороге преподавательница обернулась и покачала головой, сочувственно щурясь.
– В обычной ситуации мы не стали бы так давить и торопить. Нам грозит аккредитация, а в борьбе за нее все средства хороши, – полный жалости вздох наполнил комнату и, кажется, отравил Стеллу. – Даже если они совсем не гуманные.
– Не смотри на меня.
– Головой ударилась?
– Вдруг только от одного твоего взгляда я обращусь в камень? – Мария криво улыбнулась, наклоняя голову и отгораживаясь от Стеллы ладонями. Указательный палец дрогнул и отъехал чуть в сторону, создавая небольшую щель в преграде. – Ты похожа на Медузу Горгону! Откуда столько негативной энергетики?
Стелла демонстративно громко опустила сумку на парту, спугивая Машу с её части стола: она любила растекаться по всему пространству так, словно весь мир ей принадлежал. В том числе их парта. Их – не её.
– Ты вообще видела мой послужной список из долгов?
– Ещë бы, – Маша хмыкнула, откидываясь на спинку стула и скрещивая руки на груди. Она играючи покривила тëмными бровями. – Небось первая будешь на отчисление.
– Недолго тебе придëтся радоваться, потому что ты будешь второй.
Маша зашипела, как настоящая гадюка. Кто кого ещë называл Горгоной, хотелось спросить, но Стелла только пожала плечами и села за парту, раскладывая тетради и ручки. Она прилежно писала конспекты, выполняла задания и всё равно едва успевала за программой. Может, её мозгов и правда мало на что хватало, но думать об этом – только больше портить настроение. Слишком много за одно только утро случилось, чтобы подбрасывать в этот костëр еще и самоистязание.
Кабинет был наполовину пуст или наполовину полон – зависит от точки зрения. Стелла считала, что если процентов пятьдесят от группы явилось к первой паре, то, можно сказать, это полная посещаемость. Особенно на старших курсах. Особенно для лекции в восемь утра.
Одногруппники о чëм-то болтали, мусоля общие темы, связанные как с учëбой, так и с совместным времяпрепровождением: у Стеллы не задались отношения с группой, и только Маша почему-то хотела общаться с ней. Хотя чем дольше Стелла знала эту девицу, тем больше убеждалась в том, что если не она, то никто не станет терпеть её строптиво-противный характер. Маша умела доставать, не прилагая к этому никаких усилий. Её слова – ядовитые, действия – неоднозначные, а улыбки – не самые искренние, однако Стелла всё же не отказалась от протянутой когда-то руки и пока не жалела об этом. Почти не жалела, потому что иногда она становилась просто невыносима. Например, как сейчас.
– Что?
– Ты бесконечно дëргаешь ногой, – подметила Стелла.
– И что?
– Меня это раздражает.
– Это твои проблемы.
Несколько минут они сидели в молчании, каждая занятая чем-то своим: Маша листала ленту в сети, раздражающе дëргая ногой под партой, а Стелла листала конспекты, пытаясь сосредоточиться на аспектах патопсихологии, но получалось только чтение одной и той же строчки без всякого смысла. Жëлтое освещение усиливало цвет стен, выявляя трещины на штукатурке, после вчерашних занятий на доске остались белые разводы, а за окном поднялась метель. Оставалось надеяться, что к вечеру, когда она пойдëт на работу, погода успокоится так же, как и её нервная система.
Тетрадь закрылась, и когда Стелла собиралась выдать свою догадку о причинах расстроенного настроения сокурсницы, Маша произнесла:
– Мы поругались.
Ещё бы, хотелось ей сказать, но Стелла промолчала, только вопросительно склонив голову. Не надо было спрашивать, чтобы понять, о ком идёт речь и кто причина её ужасного поведения. Был один парень с режиссуры, старшекурсник, невероятно назойливый и упëртый, не так давно смогший добиться расположения ледяной королевы Марии. Стелла с поистине бурным интересом наблюдала за этой историей отношений, чувствуя себя зрителем фильма, на который никто не пришëл, а ей билет достался даром. Зритель в первом ряду, глохнущий от грохота звуков и слепнущий от яркости картинки.
– И что ты сделала в этот раз?
– Я?! – взвизгнула она, привлекая излишнее внимание к их задней парте. Несколько пар женских глаз удивлëнно обратились к ним, пока Маша не стрельнула в них одной из своих улыбочек, означающих «Идите к чëрту, пока сама не отправила». – Ты на чьей стороне? Кто твоя подружка – он или я?
– Если мы говорим в женском роде, то очевидно…
– Стелла!
Она замолкла, пожимая плечами. Её мало волновало истеричное поведение Маши, потому что она была такой всегда – все четыре курса: девочка с эпатажем, с вызовом во взгляде, в словах и поведении. Интересно, кто в её жизни так усердно игнорировал маленькую Машу, что теперь всë в ней кричит звонче громкоговорителя?
Стелла вздохнула и примирительно пробормотала:
– Ладно. Прости, я сегодня тоже не в духе, как ты успела заметить, поэтому буду очень благодарна, если, наконец, скажешь, что произошло, и прекратишь дëр-гаться.
Всего секунду Маша боролась со своим упрямством, но потом смахнула с лица чëрную прядь прямых гладких волос и придвинулась ближе.
– На прошлой неделе мы договорились провести эти выходные вместе и сходить куда-нибудь. Он всё жаждал посетить какую-то театральную пьесу, а я была не против посмотреть на мужчин в смокингах, – Маша легко и непринужденно пожала плечами, незаметно для самой себя начав накручивать кончик пряди на палец с аккуратным нюдовым маникюром. За исключением тëмных волос и глаз, вся она была пятнышком света в мрачном царстве Стеллы, в последний год одевающейся в тусклыецвета. – Я перенесла свою поездку к родителямна следующие выходные. Отец был очень недоволен, но ему ничего не оставалось, кроме как принять это.
– Жестокая ты дочь.
Она улыбнулась, и её щеки чуть порозовели, придав ей более реалистичный и человечный вид. У Маши был острый подбородок и аккуратный контур лица с тонким носом и ровными губами, красиво – именно красиво – изгибающимися в улыбках. Тех самых улыбках, которые нравились окружающим: мужчинам и женщинам вне возраста и социального статуса. Улыбках, которые не могла – не хотела – себе позволить Стелла.
– Итак, что дальше?
– Вот именно, что ничего! – Маша театрально откинулась на спинку стула, коснувшись ладонью лба и закрыв глаза. – Этот негодяй просто взял и отменил все. Конечно, я буду в ярости! Планы существуют для того, чтобы они сбывались.
– Думается мне, ты пропустила лекцию о правде жизни.
– Я тебя ударю!
– Тогда я тоже тебя ударю.
Их взгляды схлестнулись жëстче всяких мечей на поле брани. Одногруппница присвистнула и рассмеялась, проходя мимо их парты – точнее, обходя её. Время перевалило за восемь, пара уже должна была начаться, но преподаватель по обыкновению опаздывал, а потому никто не спешил занять своё место и сбавить голос. Правда, появление профессора не остановило бы Машу от повествования о своей трагедии в отношениях, пока Стелла в полной мере не прочувствует её страдания. Жаль, она не на ту напала. Хотя, наверное, поэтому они и дружили. Странно, но дружили.
– Почему отменил? Паша каждый раз выглядит так, словно у него челюсть отвалится при виде тебя. Не думаю, что дело в его чувствах, – Стелла переключилась на свои конспекты, бессмысленно листая тетрадь. – Наверное, у него были причины.
– Наверное, – и это была её последняя фраза перед тем, как дверь лекторной открылась и появился профессор по медицинским предметам.
Настроение окончательно испортилось. Стелла и Маша не ругались – они просто переставали говорить, когда кто-то кого-то обижал или если у кого-то из них случалось такое вот упадническое настроение. Это молчание ощущалось тяжëлым, немногим лучше обычных криков и споров, но почему-то так повелось с самого начала: они не кричат, не спорят, а просто замолкают. Наверное, девочки не хотели ругаться, портить отношения правдой о своих чувствах, но по итогу, вероятно, выходило только хуже.
Взгляд Стеллы пополз мимо лектора, кабинета ивсей этой ситуации к окну, к белому небу с бушующими в диком танце снежинками. Ветви гнулись от ветра, спешащие на учëбу и работу люди кутались в шарфы, прятались под капюшонами и ныряли в тепло машин – никому не хотелось ощутить жëсткое начало декабря.
Стелла закрыла глаза и открыла их будто бы только в следующей жизни: она стояла перед зеркалом в узкой каморке для персонала и вглядывалась в своё круглое лицо с мягкими щëчками, вздëрнутым носом, губами бантиком и ясными, холодными голубыми глазами – не за них, конечно, к ней некогда привязалось прозвище, а за блондинистые, длинные волосы, всегда немного завивающиеся на концах. Сейчас она беспощадно заплетала две косы, чтобы потом заколоть их в гульки и надеть темно-красную шапочку в цвет фирменного поло кафетерия, в котором она подрабатывала после пар. На ней униформа сидела не совсем так, как на других работниках, из-за её покатых плеч, среднего размера груди и округлых бёдер, которые некогда в детстве были объектом для насмешек. Размышляя об этом, Стелла пришла к выводу, что на самом деле детям неважно, за что ненавидеть, они просто выбирают то, что выбивается из «такого, как у всех», и начинают придираться. Дети вырастают, а травмы – они бледнеют, как шрамы, которые навсегда останутся на коже твоей души.
– Ты просто прелесть, Стелла! – В коридоре её встретила воркующая по телефону Олеся в чëрной униформе менеджера. Её строгие черты лица никогда не сочетались с тоном. Она была из тех людей, чей голос совсем не подходил внешности, вызывая диссонанс. – Рита приболела, а заменить её было некем. Я так рада, что у нас есть такой золотой человек, как ты!
И Олеся убежала по коридорам решать какие-то очень важные вопросы кафе. Стелле не нужно было ничего отвечать и даже прощаться, потому что Олеся – себе на уме: она, вероятно, уже все решила в голове, сделала выводы и потеряла интерес. Очень удобно.
Первое, что её встретило, когда Стелла вышла в главный зал, где и кипела вся жизнь, – так это богатый запах кофе. Само кафе было небольшим, интерьер выдержан в стиле гранж: стены с голым серым кирпичом, местами обклеенным трескающейся плиткой, голые чëрные трубы над головами, деревянный пол и разного рода завлекающие вывески на стенах. Самым завораживающим, наверное, был прозрачный бокс, в котором помещалась та часть кухни, на которой пекли выпечку. Посетителей так и завораживал процесс, как мужчины и женщины месят тесто, мнут его, растягивают и снова мнут. Стелла не могла не согласиться: когда она только устроилась, то зависала в созерцании этого чудного действа. Не зря же говорят, что вечно можно смотреть на то, как кто-то работает.
– Здоров!
У барной стойки околачивался её непутевый коллега с непривычным для него мученическим видом. Он поправил круглые очки. «Как у Гарри Поттера», – когда-то съязвила Стелла, на что тот вернул ей шутку про фею Винкс, и оба решили не распалять войну. Светло-карие глаза с деланым интересом окинули её, и Артëмбуркнул:
– Чего такая кислая?
– Декабрь не люблю, – когда он удивлëнно изогнул бровь, Стелла не стала пояснять. – Сам-то выглядишь так, будто одним махом целый шарик лимона заглотнул.
– Не провоцируй меня на неуместные комментарии.
Улыбка шла конопатому лицу больше, чем маска страдальца. Некоторым людям совсем не подходила грусть, наверное, потому что они не умели её искренне выражать, а больше играли социально заданный шаблон.
Несмотря на вечер понедельника, в кафетерии не было отбоя от народу: все столики заняты, официанты снуют туда-сюда, бариста постоянно мучают машинки и шумят кружками, а люди только прибавляются, звеня входным колокольчиком. По правилам, которые Стелла уже давно сдала своему менеджеру по персоналу, официанты были людьми подневольными: им нельзя бездельничать, прекращать улыбаться и выказывать всякий намëк на собственное мнение. В целом Стелла справлялась со всем безукоризненно, кроме пункта с улыбками. Пройдя огонь и медные трубы с негодующей на этот счëт начальницей, ей позволили быть такой, какая она есть, только из-за её «отменного таланта и ловких рук». Как же долго Артëм после этого ржал над ней.
Если считать столики от главного входа со стеклянной дверью и очаровательным панорамным окном, то первые шесть вдоль стены на небольшом возвышении были определены как область деятельности Стеллы: у каждого официанта был свой сектор работы, на который другие не посягали, даже если очень сильно хотелось отвоевать завсегдатая со стабильными чаевыми. Это была негласная этика обслуживающего персонала, которому приходилось выступать одной стеной против вечно недовольного начальства и всех шишек, которые всегда летели в первую очередь в лицо мило улыбающимся официантам. Плохо приготовлена еда – виноват официант, слишком горький кофе – виноват официант, клиент опаздывает, а еда не способна по щелчку пальца материализоваться на столе – виноват, конечно, официант. «Вы – лицо заведения, и вы же – его главный оплот», – воодушевлëнно звучала начальница на сборах персонала. «Груши для битья мы – вот кто», – смеялся всегда Артëм.
Ребятам почти не удавалось перекинуться и парочкой слов, кроме как передать кому-то просьбу клиента подойти, подать счëт или перебить заказ – только работа и ничего, кроме работы. Так прошли долгие три часа, и народ начал расходиться: все же завтра продолжится рабочая неделя, поэтому засиживаться в кафетерии до его закрытия не целесообразно.
– Это было ужасно, – упаднически озвучил общую мысль Артём, опираясь на барную стойку в углу зала, откуда официанты могли наблюдать за посетителями, но сами оставаться незамеченными. – Устал так, будто ящики разгружал все три часа!
– А ты их когда-нибудь разгружал? Откуда знаешь?
– Не придирайся к словам, – махнул он рукой, посмеявшись.
Несколько их коллег уже отправились домой, в зале ещë сновала парочка работников в такой же форме, как у них. Никто, даже бариста, не обращал внимание на двух утомлëнных официантов, наконец урвавших передышку. Словно пробудившись от этой мысли, желудок заворчал.
– Пора перекусить, – со знанием дела Артём кивнул и метнулся в зал к высокой девице со слишком броским макияжем. Она была новенькой, поэтому Стелла не помнила её имени.
– Всё решил. Нас прикроют, пойдём.
– Тебе лишь бы побездельничать.
– Мудр не тот, кто пашет как лошадь, а тот, кто умеет вовремя делегировать ответственность!
Бесшумно официанты нырнули в коридор за стойкой, мило попросили у поваров перекус и запрятались в подсобку подальше от зоркого взгляда второго менеджера Алексея, который, как гарпия, выслеживал разгильдяев. Вокруг были шкафчики, вешалки с верхней одеждой, и в углу – куча грязной обуви, из-за чего белый пол превратился во что-то невозможное.
– Наверное, благодаря всем этим фразочкам твоя подружка и выбрала тебя.
И снова Артём сник: уголки губ опустились, а энергичность, присущая его движениям, забилась куда-то в угол тела, превратив его в инертную оболочку. Стеллапрокляла этот день в тысячный раз, легко разгадав причину пасмурного настроения товарища: любовь приносит только неприятности, так почему все её так отчаянно ищут?
– Знаешь, тебе повезло: сегодня я подрабатываю подушкой для слëз расстроенных партнëров в отношениях, – Стелла похлопала себя по плечу и качнула головой. – Только сегодня действует акция: расскажи о том, что тебя гложет, и получи улыбку в подарок.
Артём фыркнул, изгибая рыжие брови. У него были непослушные вьющиеся волосы, которые он безжалостно состригал, но когда они отрастали, то бесконечно выбивались из пучка на голове, сворачиваясь волнами на лбу, и лезли в глаза.
– Сразу ясно, это полнейший развод! Потом я обнаружу, что меня ищут коллекторы, потому что на мне откуда-то микрокредит.
Стелла только пожала плечами, накручивая спаржу на вилку.
– Ты только не смейся. А. Точно, – он щелкнул пальцами и сам рассмеялся, будто и правда сказал что-то смешное. – Та девчонка, с которой я сейчас общаюсь и с которой у меня, вроде бы, все идëт к серьëзным отношениям, из тех, кто увлекается астрологией. Она спросила меня о моëм знаке зодиака!
– Бросай её – она сумасшедшая.
– Стелла!
– Что? – Звучало невнятно из-за набитого спаржей рта. – Только не говори, что дело в любви!
Она изобразила рвотные позывы, и – в гордость ей – очень удачно. Артëм отодвинул тарелку и поморщился.
– Тебе не понять, но дело даже не в этом.
– Тогда в чем? – Раздражение снова начало пробуждаться. Все эти любовные истории – сколько можно? – Давай без драмы. Ближе к делу.
– Она ненавидит скорпионов, и угадай, кто я.
Лицо его скривилось так, будто он проглотил что-то невыносимо мерзкое, а теперь ему сказали доесть оставшееся. Стелла вздохнула и поковыряла вилкой свою еду.
– Слушай, скорпион – это, конечно, приговор, но не смертельный. Если ты ей нравишься, то, думаю, в конечном итоге ей будет плевать, скорпион ты или скарабей, – она пожала плечами, надеясь, чтобы этот невыносимый день поскорее закончился. – По крайней мере, это то, как должна работать любовь, разве нет?
– Может, ты и права.
– Не может, а совершенно точно права, – сказала она так, будто смыслила в любви.
Зато атмосфера разрядилась, и её знакомый наконец расслабился, вернувшись в простую, ненавязчивую ипостась весëлого, беззаботного коллеги – это устраивало Стеллу больше, чем удручëнные и грустные люди вокруг: ей хватало её самой. После перекуса официантам пришлось вернуться в зал, потому что если Олеся была менеджером по типу доброго полицейского, то Алексей точно занял роль злого и грубого, легко лишающего премий – вот так вот, с барского плеча мог образоваться минус в зарплатной книжке, поэтому в его смены никто не отлынивал. Почти.
Стелла и Артëм вернулись как раз тогда, когда его суровая физиономия появилась в зале и просканировала всех присутствующих на предмет безделья: никто не попался, поэтому остаток смены прошёл без приключений. Народу осталось всего пара человек, поэтому официанты и бариста начали постепенно убирать рабочие места, ожидая заветный час окончания трудового дня. Но это был бы не самый раздражающий день декабря, если бы напоследок он не подкинул кота в мешке.
За пятнадцать минут до закрытия явился парень, одетый совсем по-осеннему, будто он и погода за окном существовали в разных измерениях. Заинтересованно оглядев заведение, он направился к одному из столиков.
– Твой клиент.
– Нет, твой.
– Он совершенно точно идет к твоей секции, Тëма.
Рыжеволосый весельчак скуксился, взяв книжечку-меню. Он напоминал ребенка в теле взрослого и оттого выглядел ещё более комично со всеми этими глупыми рожами. Но понять его можно: никто из официантов не любил последних клиентов, даже если они приносили им деньги, потому что это означало, что работа продлится, конец смены отодвинется ровно настолько, сколько после придëтся потратить времени на уборку.
Гость остановился у столика Артëма, отодвинул стул и не сел. Он качнулся с носка на пятки и легко поднялся по двум ступенькам на возвышение к столику с диванчиком.
– Тебе нужнее, – злорадству Артëма не было предела, когда меню перекочевало в женские руки. – Не испепели его взглядом, иначе ещë дольше будешь выбивать пепел из дивана.
Стелла пыталась приручить разгневанного зверя внутри, пока шла к гостю и раскрывала меню. Разумные мысли помогали ей: за пятнадцать минут до закрытия кухня перестает готовить сложные блюда, только какие-то закуски да кофе, а это не займëт много времени и ещë лучше будет, если он разочаруется, встанет и уйдëт. У неё даже почти получилось придать лицу не самое свирепое выражение.
– Добро пожаловать, – она положила перед ним раскрытое меню и подготовила телефон на случай, если заказ последует сразу – привычка, выработанная многими месяцами. – К сожалению, мы скоро закрываемся, поэтому выбор ограничен и вам придëтся закончить за пятнадцать минут. Если вас это устраивает, то я слушаю: чего вы хотите?
Широкие зелëные глаза внимательно и с любопытством – слишком открытым и явным, чтобы не казаться неуместным – изучали её. Брюнет с небрежной укладкой, высокий, но ссутуленный, с прищуром смотрел на всë и одевался, видимо, вне всяких законов логики и здравого смысла – нет, таких она тут еще не видела. Официанты, хотят или нет, но запоминают лица почти всех клиентов, в особенности постоянных, потому что знакомому работнику оставляют чаевые охотнее, и все это знают. Можно сказать, что кафетерии и все похожие на них заведения – это маленькие царства со своими правителями и правилами, где подданные – официанты – вертятся как могут.
Гость даже не взглянул на раскрытое перед ним меню и улыбнулся одним уголком губ так, словно ему пришла на ум занятная мысль.
– Как насчет улыбки?
– Простите?
Указательным и большим пальцем он изобразил, будто растягивает уголки губ. Стелла знала эти улыбки: Мария так улыбалась многим парням с курса, и за этим действом ничего не было.
– Не думаю, что это есть в меню.
Клиент удручëнно вздохнул, оглядывая пустое помещение: он был буквально последним клиентом. Её, чëрт возьми, клиентом, из-за которого она не могла пойти домой и завершить этот ужасный декабрьский день.
– Насколько мне известно, улыбка для официанта – то же, что и нож для повара – это неотъемлемый атрибут для исполнения рабочих обязанностей, – легкий баритон без капли стыда, волнений или неловкости от создающейся ситуации. Нет, поводок ей не удержать – раздражение впилось в него. – Думаю, нет ничего странного в том, что я прошу вас использовать рабочий инструмент.
– Вы правы, но…
– Хорошо, давайте так, – он облокотился на стол и склонил голову, прищурившись, – вам точно хочется поскорее от меня отделаться и пойти домой. Одна крохотная улыбка – и я уйду, не задерживая вас больше ни секунды.
Что-то лопнуло в ушах или ей только показалось? Терпение оборвалось, голодные псы сорвались. Улыбка, улыбка, улыбка… Да что в ней такого?
Стелла сдëрнула набедренный фартук и бросила его на стол. Кто-то охнул за спиной, но ей уже было всë равно.
– Знаешь что, катись-ка ты до полярной звезды.
Она ушла, не оборачиваясь.