11 марта 1801 года Николай Викторович Садов – по здешним меркам высокий, военной выправки мужчина, шагал по Невскому проспекту. Любой прохожий, глядя на него, сделал бы вывод, что ему чуть меньше тридцати и что родился он во время русско-турецкой войны и пугачёвского бунта. Но такой прохожий-верхогляд оказался бы прав только в одном: настоящему Николаю Садову действительно было чуть меньше тридцати, а именно двадцать семь лет. Родился он в Америке в 1983 году, после Англо-американской войны; среди друзей был известен как Ник, дед Отто звал его Клаусом, а иногда обращался официально – Николаус фон Садофф. Его друзей в родном Харрисвилле это сбивало с толку: Ник считал себя русским, ну, в крайнем случае, американцем русского происхождения, и вдруг – «фон»!
А в этом мире Николай Садов, как физическое тело и личность, появился всего лишь три года назад. Сегодня, мартовским вечером, он шёл по Невскому проспекту, и лёгкая улыбка играла на его губах, под изящно подстриженной щёточкой усов. Он заранее чувствовал себя победителем, зная: ничто не помешает ему спасти от смерти русского императора Павла Петровича.
Места более скучного, чем городишко Харрисвилль – в котором Николай родился и жил, – не было нигде и никогда. Улицы вдоль и улицы поперёк – абсолютно одинаковые. Одинаковые магазины с одинаковыми товарами; одинаковые бары с одинаковыми напитками; на всех телеканалах одинаковая реклама и одинаковые новости. Нечего и говорить, что во всех семьях Харрисвилля родители, с одинаковыми улыбками погуляв вечерком с одинаковыми малышами, расходились по своим одинаковым дома и вели совершенно идентичные разговоры!
И только одна семья в городе была не такая, как все. Это была семья Садовых.
Садовы перебрались в Америку из Мюнхена в начале двадцатого века. А основатель их рода был русским; как он попал в Баварию, осталось неизвестным. Он был художником настолько знаменитым, что, уже поселившись в Америке, Садовы продали как-то один только портрет его кисти, и жили потом на эти деньги много лет припеваючи.
В 1705 году у этого русского родился сын, которого назвали Эмануэлем в честь курфюрста. В 1722 году юношу взяли пажом во дворец наследного принца Карла Альбрехта, в связи с женитьбой принца на дочери императора Иосифа. Эмануэль был при нём, когда тот стал курфюрстом Баварским, и когда стал богемским королем в Праге, и когда был коронован императором Священной Римской империи. Эмануэль стал первым Садовым, получившим дворянскую приставку «фон».
Историю своей семьи фон Садовы знали! Но тайна их и гордость была не в том, что их предки служили королям и императорам, становились маршалами и дипломатами. Тайна была – в удивительной способности некоторых из их рода, оставаясь в своём времени, одновременно уноситься в совсем другие времена! Незадолго до своей смерти основатель фамилии поведал Эмануэлю, чтобы он не боялся смерти родителя, что они ещё, может, увидятся.
Жалко, что не все Садовы получали такой дар… Но знали о нём все. А один из них, правнук Эмануэля, в 1805 году составил подробное письменное изложение легенды, и следующие Садовы пополняли этот манускрипт, записывая в эти «Тетради семьи фон Садовых» свои мысли.
Николаус впервые «провалился в прошлое», когда ему было двадцать пять лет. И после долгих обсуждений они с отцом решили, что надо перебираться в Россию. Раз Господь дал ему такую способность, надо её использовать. Но где? Неужели в Харрисвилле? Нет, в этом медвежьем углу делать историю бесполезно. Россия!
Будь жив дед Николая и, соответственно, отец Виктора – Отто, который как раз предпочитал называться фамилий фон Садофф, не миновать бы им лекции о необходимости возрождения Великой Германии. Уж этот-то был прожжённым германофилом! Он даже собственного сына Виктора предпочитал звать Герхардом. Если бы не жена, русская по происхождению, пришлось бы и его сыну, и внуку стать «истинными арийцами»…
Жена деда, бабушка Зоря, была эмигранткой во втором поколении. Её отец в 1918-м году в числе прочих большевиков был в Петрограде приговорён к смертной казни через повешение. Но Лавр Корнилов не решился привести приговор в исполнение, опасаясь народных масс, среди которых короткие хлёсткие лозунги большевиков были достаточно популярны – недаром над ними трудились лучшие умы германского генштаба! Виселица была заменена высылкой, и отец Зори, Леонид Петрович, или просто Leo, прибыл в Германию на знаменитом пароходе, который одни называли «шпионским», потому что на нём выслали всю большевистскую верхушку, а другие «царским», ибо на борту вместе с большевиками находились Романовы всем своим семейством. Были и такие, кто называл пароход «профессорским», поскольку на нём отправили подальше от России заодно и некоторых «вредных» учёных, вроде Бердяева и Плеханова.
В 1923-м году, устав от унизительного существования на нищенское пособие, устав грызться с соратниками по партии за место в истории, Leo отбыл вместе с женою в Новый Свет, – откликнувшись на письмо старого фон Садова, с которым был знаком ещё в эсдэковскую свою молодость; он проводил её в основном в эмиграции.
В том же году родилась у них дочь Зоря, которую они, несмотря на все передряги, воспитали, как русскую.
Ктому времени увлечение большевизмом в Америке сошло на нет, и даже его лидера Троцкого все забыли. Пришлось бывшему партийному функционеру искать работу. Пожив на случайные заработки, он устроился на мясобойне, и прошёл путь от забойщика до менеджера. Время от времени встречался с семьёй своих друзей Садовых, и брал с собой дочку. Так она познакомилась с симпатичным Отто, бредившим Великой Германией. Она с ним, хоть он и был старше неё лет на десять, с ходу вступила в спор, доказывая, что великой его несчастная Германия может стать только в союзе с Россией, которая как раз действительно великая, только жить там холодно, а то она бы показала миру…
В светлые пятидесятые у Отто и Зори, наконец, родился первенец – сын Виктор; Зоря была счастлива, ведь ей было уже за тридцать, а Отто перевалил на пятый десяток. Немного позже появилась и дочь, Наташа.
Идя по Санкт-Петербургу 1801 года, Николай улыбался, вспоминая рассказ отца. Когда тому исполнилось тринадцать лет, дед Отто решил открыть ему Великую тайну семьи фон Садофф. Но прежде он дождался отъезда своей дражайшей половины. Во-первых, Зоря Леонидовна обладала наследственной склонностью к неистовым дискуссиям по любому поводу и не преминула бы встрять в мужской разговор, уведя его Бог знает куда. Во-вторых, она-то семейной легенды не знала, а стало быть, услышав, как муж на полном серьёзе рассказывает ребёнку о путешествиях в прошлое… чёрт знает, как поступила бы. Возможно, и в лечебницу для душевнобольных сдала бы деда.
Поэтому, дождавшись, когда фрау Садов уедет в городок Манхейм за покупками, Отто посадил Виктора на табурет и торжественно объявил ему, что сейчас расскажет нечто важное. Этот разговор Виктор запомнил навсегда, и много лет спустя, посмеиваясь, в лицах пересказал его своему сыну, то есть Нику. Когда это было-то? – говорил он. Ах, да, в 1968 году!
А изюминка была в том, что когда старому Отто влетело на ум посвящать наследника в семейную тайну, у того с утра пучило живот, но от страха перед отцом он это скрыл.
– Известно ли вам, молодой человек, – начал Отто, – что жизнь каждого человека подчинена исполнению некого предназначения, определяемого свыше?
Виктор кивнул головой, сделав внимательное лицо. Тут ему особенно притворяться не приходилось: он и так должен был проявлять крайнюю внимательность, чтобы не обделаться ненароком.
– Иногда оное предназначение возлагается на отдельного человека, порою же целый род является орудием Горней Десницы…
Виктор почувствовал, что внутри опять забурлило.
– Вот, дабы не быть голословным, – Отто фон Садофф нацепил на нос очки и взял с комода Библию. – Вот… где же оно… «В этот день заключил Господь завет с Авраамом, сказав: потомству твоему даю Я землю сию, от реки Египетской до великой реки, реки Евфрата…»
Отто сделал паузу и взглянул поверх очков на сына, ожидая вопроса. И умный мальчик, хоть и через силу, задал его:
– Что же, Vater, потребовал der Gott от Авраама взамен на эту преференцию?
– Вот! – папаша поднял указательный палец. – «И сказал Бог Аврааму: ты же соблюди завет Мой, ты и потомки твои после тебя в роды их». Ну, подробности тебе пока знать рано… Да я и не об этом. Это был пример.
Пресловутые «подробности» были Виктору прекрасно известны: одноклассники просветили. Да и евреев, обрезанных по всей форме, в его школе было немало; эмигрируя в САСШ из Германии, так и не поднявшейся после Первой мировой войны, а в ходе двадцатого века ещё не раз униженной, многие из ашкенази не выдерживали космополитического безумия Нью-Йорка, Бостона и Вашингтона и перебирались в немецкоговорящую Пенсильванию. Жить среди немцев им было спокойнее; так уж исторически сложилось.
– Итак, – продолжал Отто, – поговорим о миссии, возлагаемой Высшими Силами как на отдельных представителей рода человеческого, так и на отдельные народы, племена, наконец, семьи.
Тут в животе у Виктора заурчало так громко, что папаша насторожился и обвёл гостиную подозрительным взглядом поверх очков.
– Миссия, возложенная Господом на наш род фон Садофф, не вполне обычна.
Тут Виктор ощутил позыв такой силы, что физиономия его вытянулась, что не ускользнуло от внимания папаши.
– Да, сын, не удивляйся. Хотя – как тут не удивиться? Я тебя понимаю, сам в своё время испытал нечто вроде шока…
Должно быть, ужас перед строгим отцом, речь которого сейчас будет прервана самым невежливым образом, явственно отразился в глазах Виктора, потому что Отто смягчил голос и продолжал свою речь уже с ласковыми интонациями:
– Мы, семья фон Садофф, сынок, призваны Господом возродить из пепла Великую Германию! Ты спросишь, каким образом? Сейчас объясню. Фон Бисмарк…
Тут мальчик издал протяжный стон и, схватившись за живот, пулей бросился в туалет. Старый Отто был взбешён! И до самого возвращения жены он стоял под дверью туалета с ремнём и увещевал отрока покинуть убежище и предстать пред родительские очи. Но тот соображал, чем дело кончится!
Вернувшись, мама быстро разобралась в ситуации. После того, как ребёнок поведал ей о сути конфликта (которая заключалась в том, что когда папаша говорил ему про фон Бисмарка и Великую Германию, его прошиб понос), она долго смеялась, и решила, что с германофильством Отто пора кончать. В дальнейшем так оно и шло: когда заходила речь о Великой Германии, на заднем плане обязательно маячил грозный отец с ремнём, а когда о России: про белый снег и тройку с бубенцами, про берёзки и бескрайние просторы, про Пушкина и неисчислимые богатства, скрытые под землёй – ласковая матушка. Удивительно ли, что из Виктора не получилось истинного арийца?
…О погружениях в прошлое он узнал, уже будучи стипендиатом Горного отделения Инженерного факультета Университета Пенсильвании. А своему собственному сыну Нику рассказал о них, когда тому было только десять лет, и они обсуждали свою тайну часто и со вкусом. Между ними было куда больше общего, чем между Виктором и стариком Отто!
Чтобы разъяснить малышу Нику сущность «путешествия во времени», Виктор частенько придумывал образные картинки.
– Представь себе вертикальный ствол шахты, наполненный угольной пылью, – предложил он однажды Нику, когда тот был ещё школьником. – Некто белый падает сверху вниз. Предположим, разбиться он не может и приземлится на дно вполне живым. Но будет ли он белым? Нет, он станет чёрным, собрав все пылинки на своё тело.
– Он очень удивится, – смеялся Ник. – Ведь ему придётся менять все документы!
Отец сердился, но продолжал объяснять.
– Мы можем предположить, что время тоже наполнено какой-то материальной пылью. Ты остаёшься в своей, определённой точке времени, а душа твоя оказывается в другой, ниже. Понял?
– А что такое «душа»?
– Это… Это ты и есть, ты, который помимо тела.
– Как это?
– Как, как… – Виктор был в затруднении. – Ты когда-нибудь видишь сны?
– Всегда вижу.
– А скажи мне, кто видит сны?
– Я.
– Это понятно. Кто в твоём теле видит сны, пока тело спит?.. Вот это она и есть. А свойство твоей, именно твоей души таково, что материальные частички, которыми наполнено время, налипают на неё, как угольная пыль на белую кожу при падении в шахту, и она обретает новое тело в прошлом – тело, созданное по образу и подобию. Теперь понял?
Маленький Николаус тогда ничего не понимал, но кивал головой, чтобы не огорчать отца. Однако образные картинки запоминались!
Много позже, став выпускником Университета Пенсильвании, – его когда-то оканчивал и отец, Ник начал придумывать опровержения к этим мысленным построениям. Он к тому времени уже сам однажды окунулся, и мог судить о проблеме со знанием дела!
– Предположим, ты прав, – сказал он как-то отцу, напомнив ему пример с угольной шахтой. – Один я наверху, в нашем настоящем. Другой – внизу, в прошлом. Душа – или я не знаю, как это назвать, совершила своё путешествие вниз, навстречу потоку времени, который несёт всех прочих людей только вверх. И согласимся с тем, что она, эта душа, вобрала какие-то материальные частички, чтобы в итоге там, внизу, превратиться в материальное тело.
– Именно это я тебе и описывал.
– Вот я и предлагаю согласиться с этой теорией. Оставим частности, вроде того, что угольная пыль должна была бы нарастать на теле того парня не равномерно, а по асимптоте – и соответственно так же должна увеличиваться масса при погружении «души» в прошлое. Есть соображения поважнее. Пусть твоя теория верна. Но!..
– Что ещё за «но»?
– Вопрос: а что будут видеть все прочие люди, совершающие свой путь во времени только вверх? А?
– А что они будут видеть? Я не понял вопроса.
– Должны же они что-то видеть. Когда твой белый падает в шахту, они видят его падение, и видят, как он из белого постепенно становится чёрным. Так?
– Так.
– А если он «падает» во времени вспять? Ведь время одно для всех. Он сначала не материальное тело, а бесплотная душа; потом более густое; наконец – вполне материальное, пока не «приземляется» в прошлом, и не начинает там свою жизнь. А люди, живущие оттуда сюда, после того, как он – то есть я, «приземлившись», уйдёт куда-нибудь, будут десятилетиями, а то и столетиями постоянно видеть это – материальное, но не живое, абсолютно похожее на человека. Это буду я, совершающий свой путь в прошлое.
– И как оно будет выглядеть в их глазах?
– Как памятник, я полагаю. Статуя в человеческих пропорциях. Но этого не происходит, а потому твоя теория не верна. А кстати, оказываются полной чепухой все до одного фантастические произведения о «путешествиях во времени»! Во времени путешествовать нельзя.
– А почему ты так в этом уверен?
– Потому что я сам, «приземлившись» в прошлом, тоже видел бы свой «памятник» – след моего «пролёта» во времени. А я, как тебе известно, в прошлом однажды побывал, а ничего такого не встречал.
– Да где ты был-то, сынок! Ты сам этого не знаешь. Может, совсем недалеко во времени, и твой «памятник» сдуло ветром. А если бы ты углубился в прошлое лет на пятьсот, то заметил бы и его.
Они долго мусолили эту тему, придумывая такие смешные сюжеты, что нахохотались до изнеможения.
– Например, некий наш потомок, – придумывал отец, – встал в позу дискобола и отправился в Древнюю Грецию. А, прибыв туда, оставил свой «памятник» и пошёл в харчевню. Некий бродяга, наткнувшись на «произведение искусства», оттащил его к скульптору по имени Мирон, и говорит: это не ваше, случайно? Нет, говорит скульптор. А сам взял статую себе, а чтобы не украли – начертал экслибрис: Мирон. И стоит теперь «Дискобол» Мирона в музее!
– Однажды, когда наступит время жизни этого нашего потомка, придут в музей посетители, а статуи нет! Она растворилась во времени, но все решат, что украли, и будут искать, сокрушаясь об утрате: ах, ах! – смеялся Ник.
После того, как Николаус «окунулся», по его словам, в прошлое, они с отцом поверили, что такой случай может повториться, и взяли за правило ежедневно обсуждать, как ему действовать, буде он окажется в той или иной эпохе.
Больше всего их огорчала ужасающая ситуация в России. Со слов бабушки Зори они знали, сколь культурна и богата была эта страна. А теперь? После войны 1939 года, когда Англия раздраконила Россию в пух и прах – за то, что та хотела вернуть себе левобережье Днепра, – и после войны Англо-американской, когда по России ударили и те, и другие, она превратилась в ничто. Несколько княжеств, ханств и республик, дерущихся за право продать свой жалкий урожай Азербайджану, Саксонии или Японии, лишь немногим более богатым, чем они сами! Какая уж там культура, какой Пушкин: не осталось ни одного высшего учебного заведения, – детки элиты учатся в специальных вузах Англии!
Поэтому Садовы намеревались, если представится случай попасть в прошлое, подорвать геополитическую монополию Англии в пользу России и – в память деда Отто – Германии. И та, и другая пребывали сейчас, в 2010 году, в раздробленном состоянии; следовало найти в прошлом «болевые точки», приведшие к такому положению дел, и воздействовать на них, чтобы стало иначе.
Вариантов было много. Предотвратить Первую мировую войну. Развернуть в другую сторону русскую революцию – чтобы Лавр Корнилов и разваливший Россию Антон Деникин не пришли к власти. Спасти от покушения Александра II. Вмешаться в противостояние на Сенатской площади в декабре 1825 года. Разоблачить заговор англоманов против императора Павла Петровича в 1801-м…
Но сделать хоть что-то можно, только имея полную информацию о событиях. Списки заинтересованных лиц, поводы к действиям, даты, документы – всё следовало хранить в памяти, поскольку, попав туда, свериться было бы не с чем. Но куда попадёшь, предвидеть заранее невозможно! Вот по этой причине покупка книг и многочасовые поиски в Сети пробили заметную брешь в семейном бюджете; впрочем, Виктор и Ник считали, что дело того стоит. Они настолько верили, что их планы осуществятся, что Ник начал ускоренно учить русский язык и записался в секцию вольной борьбы.
Тут-то их и осенило: в какую бы эпоху ни занёс Ника его чудесный дар, добраться из Америки в Европу, а тем более в Россию для него будет трудновато. Им следовало находиться поближе к театру возможных событий!
Так случилось, что они оказались в это время совершенно свободными в своём выборе. Виктор, успевший к моменту смерти деда проработать на угольных шахтах штата, побывать на Аляске, в Канаде и в Перу, преподавал горное дело в Питсбургском университете. Когда Отто умер, он с женой Габриэлой и маленьким Ником вернулся в Харрисвиль, чтобы быть ближе к матушке, которая осталась одна; его сестра Наташа, не в силах побороть в себе дурацкую мечту стать кинозвездой, уехала в Калифорнию.
Затем умерла матушка, а через год от него ушла жена. Так что теперь двух авантюристов ничто ни в Харрисвилле, ни вообще в Америке не держало. Они, два специалиста-горняка, завербовались в концессионную фирму, которых в бывших российских землях было преизрядно, прошли полугодовой курс подготовки, продали всё своё недвижимое имущество и вылетели в Итиль-Уральскую республику. Был, конечно, риск, что, «окунувшись» в прошлое в этих местах, угодишь к диким башкирам или татарам, не присоединённым ещё к России – но с этим риском приходилось мириться. Они спешили и оказались правы: в первый же день в Екатеринбурге, едва распаковав вещи, Николай обнаружил себя голым среди каких-то убогих домишек: это был тот же Екатеринбург, но мая 1798 года.
И вот теперь, почти три года спустя, он – преуспевающий горнозаводчик, умеющий будто волшебством открывать залежи различных руд, друг президента Берг-коллегии, завсегдатай светских салонов и, общепризнанно, самый завидный жених столицы – шёл по Невскому проспекту, и лёгкая улыбка играла на его губах. На эту ночь, с 11 на 12 марта 1801 года, намечен государственный переворот и убийство императора Павла, и он – поимённо зная всех участников заговора, а ход событий этой ночи помня по минутам – был уверен, что сможет спасти императора, изменив судьбу России и мира.