Брюс был прав: к приезду Круглова все к выполнению задания было готово – люди подобраны, снабжены продуктами и даже переправлены вместе с лошадьми в район «Лесного» – последнего пункта, куда доходила узкоколейка. По ней в город поставлялся лес. Круглову оставалось лишь получить четырехдневный паек, запастись картой, боеприпасами и получить документы, уполномочивающие его как командира особого отряда Губчека.
Заместителем Круглова, как и предсказывал Брюс, приказом председателя губернского Чрезвычайного комитета, был назначен Павел Калюжный – тот самый «сухарь» из приемной, которому Круглов мысленно подбирал «экзекуцию» на передовой. Он действительно оказался незаменимым парнем – без лишних слов организовал сбор к походу, подробно доложил о готовности отряда, ввел Круглова в непростую оперативную обстановку губернии. Последнее происходило уже вечером, в пустом полутемном кабинете. Они сидели за столом, друг против друга, склонившись над разложенной картой края.
Калюжный докладывал негромко, короткими, но емкими фразами рапорта. Круглов слушал внимательно, но не бесстрастно. Сводку о предполагаемом количестве на освобожденной территории дезертиров, бесчинствующих в районе бандах и уголовщине, процветающей в разоренных войной городах и деревнях, комэск выслушал, хмурясь, но сдержанно; лишь однажды из его уст вырвалось нечто, похожее на возмущение. Но когда замком упомянул, что к успехам Красной армии местные жители относятся далеко не однозначно – немало было и тех, у кого в колчаковской армии служили мобилизованные родные и близкие, – Круглов вдруг изменился в лице:
– Шкуры колчаковские! Контра недорезанная! – Кулак комэска, словно кувалда, потряс стол. – Бить их надо, а ты здесь докладки пописываешь – интеллигенция! Чем вы вообще занимаетесь!..
Ни один мускул Калюжного не дрогнул. Молча, с каменным выражением он смотрел на замелькавшую перед носом руку комэска, готовую схватиться за рукоятку шашки, и молча ждал, когда красный командир успокоится.
Через пару минут, потрясших комнату вулканом крутых выражений, Круглов выдохся. Глаза их встретились: Калюжный смотрел спокойно, с достоинством. Круглов смутился. В непонятном ему спокойствии он вдруг почувствовал волю и скрытую силу. Это вызвало уважение. Сопя, он опустился на стул:
– Ладно… К присутствующим это не относится…
Ночевать остались здесь же, в кабинете, на неизвестно откуда принесенных койках. Легли рано – еще не было двенадцати; вставать предполагалось в пять утра.
Но заснул Круглов не сразу. У противоположной стенки мерно сопел заместитель. «Странный парень, – думал Григорий, глядя в потолок. – Кажется, серьезный. Хоть из “интеллигентов”, но – поладим… Вот только его чертова неразговорчивость! За день так по душам и не поговорили, все по службе, да по-казенному… Хоть бы о себе рассказал, что ли! Только и узнал, что родители из докторов, да что колчаковцы казнили их за сочувствие красным. Оттого, видать, и замкнулся. Злой небось на беляков… Хотя и то ладно, в душу не лезет, да и о деле забыть не дает! Студент… Зря я все-таки на него наехал…»
Круглов отвернулся к стенке и закрыл глаза.
«Брюс говорил, что он “революционер со стажем”… Как может быть, матросы-папиросы? Большевик, что ли? Вот Брюс – большевик, из старых… По-всему видно. Сильный мужик, хоть и ростом не велик!»
И он подумал о неожиданном повороте судьбы, бросившей его на поиски неизвестного штабс-капитана; о Брюсе, говорившем о «задании республики», об ответственности, павшей на него, Круглова, о том доверии, которое надо оправдать во что бы то ни стало… «Расшибусь, но достану этого Дункеля! Из-под земли достану!» – мысленно поклялся Круглов.
Потом подумал, что все это неспроста – Дункель, поручение Брюса, Глуховка, Чалый, скорая, неожиданно наметившаяся встреча с матерью, младшим братом, родными местами… Григорий приятно потянулся…
Разбудила Круглова чья-то рука. Комэска открыл глаза.
– Пора, товарищ Круглов, – негромко сказал незнакомый голос. – «Фаэтон» уже у подъезда.
Григорий кивнул и приподнялся на локти: Калюжный натягивал гимнастерку.
– Пора так пора… – Круглов откинул одеяло и сел на край койки. Посмотрел в окно – было темно.
На запасном пути станции, под уныло светящемся фонарем, их ожидал фыркающий парами паровоз с прицепленным к нему одиноким вагоном. У подножек стоял военный, беседуя с пожилым машинистом, потирающим руки темной маслянистой тряпкой. Разглядев вышедших на свет людей, военный что-то сказал ему, и тот, кивнув, поспешил к паровозу.
– Готов? – не здороваясь, спросил Павел мужчину в шинели.
– Готов, – закивал тот.
– Кто-нибудь еще едет?
– Нет. Приказано вас одних.
Калюжный повернулся к командиру:
– Проходите, Григорий Михайлович, отравляемся…
Устроились в купе рядом с местом проводника. Круглов забросил мешок на верхнюю полку и прошел к окну. Едва опустил стекло, вагон дернулся; послышались скрежет колес, шипение вырвавшегося на свободу пара, длинный, заглушивший округу гудок, и тяжело, нехотя состав сдвинулся с места.
– Окно лучше закрыть – продует, – послышалось за спиной Круглова. Он обернулся: Калюжный деловито снимал шинель.
– В первый раз еду в пустом вагоне, матросы-папиросы, – усмехнулся комэска. – Как буржуй!
Он опустил стекло, за которым уже мелькали огни станции, и спросил:
– Сколько ехать? Помню – часа четыре?
– Четыре и будет. – Павел свернул шинель и подложил как подушку к стенке под окном. – Самое время поспать.
– Может, покурим?
– Нет, лучше спать.
Круглов сел напротив.
– Ты, что же, некурящий, матросы-папиросы? Что-то я ни разу не видал тебя с махоркой.
Калюжный стал укладываться:
– Некурящий. Ни разу и не пробовал.
– Эка какой чистенький, правильный весь… – съязвил Круглов, доставая кисет. – Неужто революционеры такими бывают?
– Бывают.
– И что же, «вождь мирового пролетариата» тож не курящий?
– Говорят, не курит…
– Быть того не может! – Круглов недоверчиво поглядел на растянувшегося заместителя и облизнул цигарку.
– Может, – ответил парень, закрывая глаза. – А курить лучше в тамбуре.
– Это чтобы тебя не обкурить?
Павел промолчал. Комэска достал спички.
– Ладно, уйду в тамбур. Ты только скажи мне, найдем мы этого чертового Дункеля, матросы-папиросы?
Глаза Калюжного вдруг открылись:
– Должны!
Цигарка замерла на губах Круглова. Он медленно вынул ее изо рта и тихо сказал:
– Вот это правильно, парень… Это я так спросил, для разговора…
Он встал и осторожно вышел в тамбур.
Когда вернулся, Калюжный уже спал. Круглов помаялся, раздумывая над задевшей за живое уверенностью зама, и под стук колес, сидя, задремал. Потом очнулся и, сняв шинель, улегся.
На станции К. их провели к платформе, с которой начиналась линия узкоколейки. Как и утром, у крохотной пыхтящей «кукушки» их поджидало двое – усатый машинист, одетый в короткую промасленную куртку, и молоденький красноармеец. Только на этот раз вместо теплого вагона к паровозику была прицеплена небольшая, соразмерная ему самому открытая платформа, похожая больше на огромное корыто. Они подошли ближе.
– Вы, что ли, пассажиры? – громко, чтобы его расслышали в шипении «кукушки», спросил усатый.
– Они, они, – ответил за пассажиров сопровождавший их комендант станции. – Давай, заводи, своего «ишачка»! Ваня, тулупы принес?
Последние слова уже предназначались стоявшему рядом красноармейцу. Тот встрепенулся:
– Я их того, уже на платформу…
– «Того, того», – передразнил комендант и объяснил: – Дорога неблизкая, верст шестьдесят. На открытом воздухе, того и гляди, продрогните. Так что оденьтесь сразу.
Они попрощались, перелезли через борт и, накинув комендантские тулупы, махнули машинисту: «Давай!»
Паровозик выпустил струю пара, словно набираясь сил, прокрутил с лязгом колеса, пробуя их силу, и медленно, почти незаметно тронулся с места. Комендант поднял руку, махнул несколько раз и по губам они прочли то, что уже не было слышно: «С богом!»
Круглов, уткнувшись в ворот тулупа, улегся поудобней вдоль борта и поглядел на Калюжного. Тот остался сидеть спиной к паровозу и молча смотрел на удалявшуюся станцию. Круглов усмехнулся и, скорее чтобы расшевелить молчуна, чем для дела, прокричал ему:
– До лесопилки доедем, а дальше как же? От нее до Глуховки еще верст шестьдесят. Мы-то с тобой как, пешком, что ли?
Калюжный ответил, не поворачивая головы:
– Наши лошадки уже там, я вам докладывал…
– Докладывал, помню… – разочарованно пробубнил под нос Григорий и подумал: «Ну и скучный же ты, холера! Слова лишнего не вытянешь, матросы-папиросы… Как с тобой бабы общаются? Хотя… такие для них надежней. Если в дружбе, конечно…»
Потом он задремал. Скорее заснул. Видно, много ночей он недоспал за свои четыре года войны – вот и клонило ко сну могучий организм каждый раз, как выпадала возможность… И спал он крепко, без сновидений, не замечая мелькавшей по обеим сторонам тайги…
Когда проснулся, Калюжный по-прежнему смотрел на рельсы, монотонно выплывающие из-за края «корыта» и, словно струйки, вытягивающиеся в тонкие серебряные полоски. Круглов приподнялся, отворотился от ветра и, распахнув тулуп, достал кисет. С трудом свернул на ветру цигарку, долго чиркал спичками, гаснувшими одна за другой и, наконец, прикурил.
– Какая она большая… – сквозь грохот колес донеслось вдруг до слуха Круглова. Он удивленно поворотил голову в сторону соседа и прокричал:
– Чего говоришь?
– Земля, говорю большая!
Григорий посмотрел вдаль, где сходились убегающие рельсы, озирнулся по сторонам и, усмехнувшись, покачал головой: во дает! Громко, чтобы быть услышанным, прокричал:
– Большая, студент, это точно!
– Скоро будем на месте! – послышалось вновь.
– Да, пора бы, матросы-папиросы, – буркнул Круглов и затянулся глубоко, с удовольствием…
На пустынной платформе их встречал молодцеватый, с отвислыми усами военный, запахнутый в скрипучую, стянутую ремнем кожаную тужурку. На голове, набекрень – такая же кожаная фуражка с огромной красной звездой, на боку – огромная кобура, которую, как шашку, он постоянно придерживал рукой, а в черных глазах – лихие искорки… Чекист помог сойти им с платформы и коротко, по-военному представился:
– Комвзвода Прокопенко.
– Командир нашего отряда – товарищ Круглов, – пропуская вперед начальника, пояснил Калюжный.
– Ясно, – кивнул комвзвода. – Товарищ командир, отряд в пятнадцать человек – за платформой. Построить?
– Как зовут-то? – спросил Круглов.
– Петром… Петр Васильевич.
– К выходу готовы?
– Готовы.
– Тогда – строй!
Прокопенко быстро поднес руку к козырьку и, повернувшись, поспешил к отряду.
Приняв рапорт, Круглов поздоровался, прослушал нестройное приветствие строя и стал медленно обходить шеренгу. Внимательно, словно откладывая в памяти, вглядывался он в лица представляющихся ему бойцов и про себя отмечал: хлопцы в основном молодые, крепкие, в добротной, хотя и не новой форме, хорошо вооружены. Смотрят прямо, решительно. Внешне – орлы! Вот только нюхали ли пороха?
Он остановился напротив двух чекистов, на вид старших его по возрасту.
– Красноармеец Свяцов, – негромко представился первый.
– Петрушин, – в тон ему доложил другой.
Круглов по очереди оглядел их.
– Воевали? – спросил он, обращаясь сразу к обоим.
В глазах Свяцова сверкнули лукавые искорки:
– А то как же, товарищ командир! Как полагается. Пришлось вшей покормить!
– И не один год! – добавил сосед.
Круглов сделал шаг назад и провел взглядом по строю:
– Остальные как же?
– Все здесь навоеванные, – пронеслось по строю.
– Так и есть, товарищ командир, – заверил Петрушин. – Все в отряде воевали, не смотрите, что безусые. Может, кто на фронте и рядом был…
– Сами-то не на Юго-Западном, не под Брусиловым ходили? – поинтересовался Круглов, теплея.
– Не-е… Сам я на Северо-Западном, потом на Северном, а войну в Польше принял. А вот кто на австрияков ходил, такой здесь имеется. Земляк ваш, между прочим, местный…
– Это кто же таков, матросы-папиросы?
– Я это! – выкрикнул кто-то из строя. – Не признал меня, Григорий Михайлович?
Круглов, разглядев долговязого бойца, приблизился.
– Постой, постой… Васька, что ли?
– А то кто же? Он и есть, Василий Пыреев! Забыл, как мы у бабки Парашки вместе яблоки тырили?
– Как не помнить! До сих пор спина от батиных батогов горит!
По строю прокатился смех. Круглов обнял земляка – сухого, со впалыми щеками красноармейца, с глубокими морщинами на краях уставших глаз, на вид – старше его года на два; потом отстранил его и быстро вышел на средину строя.
– Товарищи чекисты! Я назначен командиром вашего отряда, – прокричал он торжественно и показал на стоявшего рядом Павла. – Моим заместителем назначен товарищ Калюжный Павел Андреевич!
– Знаем его! – раздалось несколько голосов.
– Тем лучше. Время тяжелое. Наша доблестная Красная армия изо всех сил бьется с ненавистной гидрой старого стоя – Колчаком! И нам бы сейчас сражаться на полях революционной войны, так нет же! Здесь, в тылу, бродят недобитые белые гады, норовящие подло ужалить советскую власть в самое ее сердце! Так что наш фронт здесь! Нам дан приказ – обезвредить в районе Глуховки отряд белого офицера Дункеля, покончить с бандой его приспешников из местных кровопийц и вернуть народу добро, которое они пытаются растащить!
Он помолчал, гордо оглядел притихший строй и добавил:
– Время не ждет, товарищи, дорога каждая минута! До Глуховки путь неблизкий – верст шестьдесят, да по тайге. Так что выступаем немедля! Привалов один-два. К третьему дню надо быть на месте. Вопросы есть?
Шеренга молчала.
– Выходим через пятнадцать минут! Все. Разойдись!
– Разойдись! – громко повторил команду Прокопенко.
Круглов повернулся:
– Показывай, комвзвода, наших рысаков, матросы-папиросы!