Рассветное небо полыхало алой зарей. Нахохлившаяся Даренка сидела в возке, кутаясь в меховое одеяло. Колеса со скрипом проскальзывали по вчерашней грязи, но лошадка шла бодро, не спотыкаясь, и девочка приняла это за доброе предзнаменование. Потому как в ее положении только и осталось присматриваться к знакам в поисках хоть чего-то хорошего.
Зареванные сенные бабы начали украдкой голосить, как по покойнице, еще с вечера. И все пытались сунуть ей с собой в дорогу то пряников на меду, то петушка на палочке, как малому дитяте, а то и рябчиков жареных целый сверток. Пока отец не рыкнул, не унялись.
«Как гуся перед убоем бы раскормили, чтобы змею жрать меня слаще было», – с досадой думала Даренка.
Надо было не есть с зимы вообще, чтобы отощать и перестать быть красивой, тогда отцепились бы волхвы. Но кого забрали бы взамен? В их околотке этим годом только трое красавиц, и она самая старшая, семнадцать летом бы стукнуло… Не будь ее – отдали бы поганому Векшу, у которой братья погибли в первую схватку со змеем, осталась бы ее мать, вдова Онега, одна-одинешенька на белом свете. Или Любляну, что безногому калеке-отцу на старости лет была надеждой и опорой.
Даренка вздохнула и вытерла хлюпающий нос.
Батюшка смирится. Будет плакать ночами, как после смерти матушки, упиваться брагой до беспробудного состояния. А потом возьмет себя в руки, женится на Агашке, признает своими задиристых близнецов и заживет по-новому. С мальчишками проще, да. По крайней мере, их поганый гад в жертву не требовал…
И ведь пытались с ним бороться семь лет назад, когда он только обосновался в горах, прозванных впоследствии Змеиными, и потребовал семь красивых девиц ежегодно. Взамен пообещал не палить деревеньки и города, и защищать от захватчиков весь Озерный край, от горного хребта до морских вод. Людям такой уговор оказался не по нраву, и в первую же зиму сечь гада ушли пять десятков крепких и здоровых молодцев. Как оказалось, с концами.
Гад, разжиревший на человечине, явился к весне и спалил ближайшее родовое капище вместе с тремя окружными деревушками. Не пощадил ни старых, ни малых.
Семь девиц были доставлены ему тем же вечером. Родня поплакала да смирилась. Что поделать? Иначе всех сгубит, идолище поганое. И боги да пращуры в этот раз глухи к мольбам детей своих земных оказались, не уберегли никого.
А когда к началу лета змей сдержал слово и сжег дотла нурманские корабли, пришедшие с набегом, селяне и вовсе зашептались, что боги на самом деле им защиту такую послали, от лихих людей. А большая помощь требует и великую цену. К тому же, иноземцы угоняли с собой не только красавиц, а любых мало-мальски приглядных баб, а еще обирали жителей до нитки, оставляя за собой лишь разоренные пепелища. Крылатый ящер брал цену несоизмеримо меньше. Девок тех – как грибов в лесу в урожайный год, под каждым кустом с десяток сидит.
Так и жили, надеясь, что беда в этом году придет не в их семью, и спешили выдать красивых дочерей замуж пораньше да подальше. А сражаться с чудищем ходили только осиротевшие женихи, что не успели брак заключить.
Конечно, тоже не возвращались. Только в баснях, что старики детям сказывали, добрый молодец в одиночку чудо-юдо побивает. Да и меч-кладенец для этого нужен, а где его взять?
Даренка покосилась на остальных товарок по несчастью, ехавших с ней в том же возке. Сидели молча, понурив головы, Зоряна и Смеяна, теребили обережные браслеты на тоненьких запястьях. Не спасли пращуры, не уберегли от напасти.
Дочь княжеской ключницы Добронрава сердито смотрела по сторонам запавшими от слез глазами. Говорят, мечтала девка, чтобы младший княжич ее к себе приблизил, а уж она бы постаралась стать для него самой нежной, самой милой, зоренькой рассветной. А что женится когда-нибудь на знатной, так и наплевать. Ночная кукушка дневную всегда перекукует… А теперь вместо богато убранного княжеского ложа ждала ее лесная яма с обглоданными костями.
Рыжеволосая Горица убаюкивала зареванную Цветку, самую младшую из семерых. Две луны назад стукнуло ей двенадцать, и жизнь стремительно катилась к закату, не успев начаться.
А внизу, прямо на куче соломы, сидела незнакомая девица. Русоволосая, синеглазая, крепко сбитая, в мужской рубахе и холщовых штанах. Меховой жилет она небрежно кинула под спину, чтобы не биться хребтом о край телеги. При встрече Зоряна со Смеяной переглянулись и сердито заворчали, мол, где это видано, чтобы девка в портах мужских ходила, срам какой, боги разгневаются.
На что Добронрава, с презрением взглянув на обеих, процедила, что боги уже разгневались, раз едут они к змею подколодному в качестве ужина, а не к подругам на посиделки и не к женихам в высокие терема.
Девка смотрела по сторонам с любопытством. На вид ей было от силы зим семнадцать, но Дарена не обольщалась, могло быть и пять раз по столько. Чужачку утром привел посадский кузнец и объяснил, не скрывая радости, что Марьяшка ни сидеть, ни лежать не может. Все тело чирьями покрылось, куда уж ей в красавицы теперь метить? Поэтому на замену идет сродственница, приемная дочь Безымянной ведьмы, что приехала очень кстати погостить.
Волхвы брать девку не хотели, узнав о ее происхождении – боялись колдовского гнева. Но пока судили да рядили, наглая девчонка первой вспрыгнула на телегу и уселась на пол, ожидающе посматривая на остальных. Волхв Берней только плюнул в сердцах да рукой махнул. Чего уж теперь? Десяток правил при сборе «невест» и без того нарушается каждый год, по прямому требованию гада. Пусть добавится еще одно, невелика печаль.
Остальные взобрались понуро и молча, опустив глаза. Только Цветка не выдержала и расплакалась, услышав за частоколом горестный материнский вой. Горица, что приходилась ей дальней родней, тут же обняла глотающую слезы девчонку и принялась что-то шептать на ухо. Та будто не слышала, покачиваясь в такт движению телеги.
Ехали долго. Впереди охрана из шестерых конников из числа младших гридей, следом телега с дарами, среди которых были и свадебные наряды для несчастных пленниц. Кому в голову пришло наряжать их перед гибелью, как невест – неизвестно, но обычай этот соблюдался строго. За ним – узорчатый возок с лавками и полом, щедро усыпанным душистым сеном, где располагались жертвенные девицы.
Никто из старших тетушек их не сопровождал, хотя по всем правилам вежества положено мудрой и сметливой женщине с ними ехать. Помогать в дороге по всяким житейским вещам, до которых мужикам дела никакого быть не должно. И оберегать красавиц от настырных жадных глаз княжеских служивых. Да только змей в первый же год строго-настрого запретил старухам появляться перед его пещерами и даже ехать в одном возке с девчонками. Дескать, дух от них плохой идет, и на девиц перекидывается.
Замыкал шествие старший конюх Глуздарь с недовольной миной – ему поручили сопроводить драгоценный груз до самой Змеевой горы, а затем забрать князево имущество и вернуть домой в целости и сохранности.
– Ну и вид у него, на молоко поглядит, оно и скиснет, – не выдержав, пробурчала вымотанная бессонной ночью и чужими слезами Горица. – Будто его к змею везут, а не нас. Неужто и перед князем Вадимом с такой же рожей ходит?
– Перед князем-батюшкой он ужом вертится, которому вот-вот на хвост наступят, – тут же скривилась Добронрава. – Матушка говорила, что Глуздаря в том году жеребец сотника Агата за зад цапнул. Порты новые порвал, да прямо на смотре княжеском. Так и ходил с дырой в срамном месте, только бы от господина нашего не отойти, вдруг чего изволит…
Девчонки тихо зафыркали в кулачки. Каким бы тяжким и горестным не виделось их будущее, но здесь, в настоящем, весенняя березовая поросль по бокам дороги нежно шелестела сладко пахнущими листьями, а рассветное солнышко золотило нежные личики, стирая усталость и тоску. Они и впрямь были очень красивыми. И очень молоденькими.
И тут отозвалась чужачка, хитро прищурившись и делая вид, что рассматривает гарцующего под Глуздарем жеребца.
– Змей на него и не позарится, даже будь он девицей красы неписанной. У него вчерашняя капуста в бороде застряла, я отсюда вижу.
– Так девкой он без бороды бы был, – отозвалась Смеяна, прекратив дергать браслет на руке.
Чужачка сверкнула синими глазами и озорно шепнула.
– А если нет? Вообразите себе, поехала бы такая красавица к змею – с капустой в бороде…
Девицы звонко расхохотались. Глуздарь недовольно посмотрел на них и отвернулся.
– Змей возрадуется от эдакой неземной красоты, – со смешком поддержала беседу Даренка. Ехать молча оказалось невыносимым, и остро захотелось радоваться новому дню, а не тратить последние часы жизни на скорбь и уныние. – Девица на обед, борода с капустой – на ужин.
– Фуууу, – сморщилась Зоряна. – Неужели супруга не видит эдакого безобразия? Или он к ней в опочивальню так и ходит, после ужина лица не обтерев, бороды не расчесав?
– Ох, чур меня, – передернула остренькими плечами Горица. – Лучше уж к змею в пасть, чем с капустной бородой ночами миловаться…
– Едет Глуздарь на коне, борода блестит в огне, маслицем политая, капустою укрытая, – пропела тихонько под нос синеглазая.
А через миг от звонкого девичьего хохота полусонная лошаденка, запряженная в возок, испуганно заржала и едва не встала на дыбы.
**
Ехать до Змеиной горы предстояло два с половиной дня. Конники добрались бы быстрее, но гнать телеги через лес было не с руки – покалечатся красавицы, оцарапаются, куда их потом таких змею отдавать? Разгневается гад, еще и сопровождающими закусит за то, что не уберегли. Потому ехали медленно, останавливаясь на привалы возле речек – лицо умыть, воды набрать, да в траве поваляться. От долгой езды спина заболит неминуемо, и неважно, где ты ехал, в седле верхом или в возке с деревянными лавками.
Охранять драгоценный груз отправили четверых парней из княжеской младшей дружины да двоих отроков, младшему из которых, Овсеню, едва минуло тринадцать зим. Так далеко от дому он еще не уезжал, и теперь сердце то сладко щемило от предвкушения дороги через Буршин лес, где наверняка его ждут диковинные тайны с чудесами, то трепетало от тревоги. Может, и лесовиков с болотниками увидеть доведется. И хорошо бы просто увидеть, а не попасть к ним в лапы.
И еще было жалко девчонок. Овсень то и дело оглядывался на телегу и шмыгал носом. Эх, нет у него волшебного меча-кладенца, как у былинного богатыря Ильи Муромца, а если и был бы – толку с него? Илья, сказывают, сначала тридцать лет и три года на печи лежал, силу копил, чтобы с оружием совладать. А он, Овсень – незаконный сын посадника из Южного Староместья, и только поэтому удача ему улыбнулась – послушал отца князь, взял ко двору расторопного мальчишку, и не на кухню котлы драить отправил, а сразу дружине в помощь определил.
Но все равно до дня, когда Овсень возьмет в руки меч, выкованный специально для него, еще ой, как далече. А значит, не бывать ему героем, не спасти красавиц от чудовища многоглавого. Окопался гад под горой, не выкурить его никак. Матушкин младший брат пытался уже, в ватаге с другими парнями. Сожрал их змей и костями не подавился, образина. Овсень вздохнул и снова посмотрел на девиц.
Дружинники же его вертлявость расценили по-своему и начали похохатывать, сначала тихо, потом во весь голос.
– Небось, столько красивых девок за раз и не видел, а, малой? – скалил зубы Вакута. Лицо у него щекастое, бородой заросшее, еще и конопушки по носу и лбу рассыпались, словно просо. Говорят, женщины с ним раньше неласковы были, замуж за рябого ни одна не пошла. Теперь же он, разбогатев в княжьей дружине, мог жениться на любой умнице, но уже сам не хотел. Проводил редкие свободные деньки в веселом доме и, не стыдясь, говорил прилюдно, что бабы падки только на серебро в кошеле.
– Я не… – вскинулся захваченный врасплох Овсень, но его тут же оглушил хоровой гогот, от которого гнедая кобыла Желана, боярского сына и лидера их ватаги, взвизгнула и едва не встала на дыбы. Хозяин успел вовремя перехватить поводья.
– Стой, травяной мешок, иначе скормлю дворовым псам, как вернемся! – рявкнул он и огрел кобылу ладонью по шее. Та жалобно всхрапнула и будто сжалась, а следом дрогнуло сердце и у Овсеня. За что животину зря мучить?
Но права задавать старшим подобные вопросы у него еще не было.
– Малой все правильно делает, – продолжал Желан, оглядываясь на красавиц за спиной. – Когда еще случится таких горлинок ясных сопровождать? Пусть посмотрит, не запрещено. И мы посмотрим.
И Желан прищурился, разглядывая сидящую к нему лицом Добронраву. Остальные сидели боком и тихонько перешептываясь с ученицей ведьмы, что заменила собой кузнецову Маряшку. Отсюда был виден только край ее затылка. И лишь дочка ключницы держала себя прямо и горделиво, словно боярыня какая.
Да, из девиц Добронрава, пожалуй, краше всех будет. Коса – чистое золото, глаза зеленые, как листья молодой березы. Матушка, души в ней не чаявшая, наряжала дочку с самого детства, не скупилась. Волосы ей крапивными отварами полоскала, личико наговоренным молоком по утрам умывала.
Вот и выросла девка – всем на загляденье, себе на погибель. И как назло, княжичу младшему приглянулась, Росславу, который в двадцать зим уже носил прозвание Храбрый. До того, говорят, дело дошло, что жениться на почти сговоренной невесте отказался, поперек отцовского слова пойти решил! Или, говорит Добронравушка со мной здесь останется, или из дому уйду, за три моря славы искать.
Батюшка от греха подальше и снарядил его в конце зимы в соседний город с частью малой дружины – за порядком посмотреть, шкуру временного, но все же правителя примерить. А девку назойливую будто случайно отправил с дарами к волхвам на праздник начала весны.
Дальше все само собой завертелось. И кто бы светлого князя Вадима посмел упрекнуть в том, что произошло? Впрямь расцвела Добронрава, заневестилась, парни то и дело оглядывались. Странно, что волхвы ее раньше не приметили.
Желан чуть приотстал и поравнялся с возком, о чем-то заговорил, улыбаясь.
Хорош, что сказать. Высок, широкоплеч и силен, как леший, мог для потехи скамью с тремя сидящими на ней отроками над головой поднять. И красив под стать Добронраве, волосы золотыми кудрями вьются, борода светлая, коротко остриженная. Как он сам шутил в гриднице – чтобы с девицами целоваться не мешала. И глаза тоже зеленые. Смотрят вроде ласково, с прищуром.
Но Овсень слышал, что женщин тот меняет, как рукавицы по весне. И никто не жаловался, в любимчиках он у князя, ему девку ославить – что чарку с медом осушить. Еще и заявит при всех, что сама вешалась, потом от позора не отмоешься.
Но «невесты» были из окрестных деревень да городищ, и о дурной славе, что за Желаном тянулась, наверняка не знали. Заулыбались в ответ, пташки глупые. Только Добронрава фыркнула и отвернулась сердито.
– Брод через Ясну впереди! – крикнул едущий первым Ирпень, приподнявшись в седле. – Там поляна рядом, а за рекой почти сразу болота начинаются, дальше ночевать будет негде.
– Ночуем на этом берегу, – решил за всех Желан, затем стегнул со всей мочи кобылу ивовым прутом по крупу, та взвизгнула и рванула вперед. Остальные гридни посторонились, давая ему дорогу.
Овсень оглянулся в последний раз – и замер, раскрыв рот.
Ведьмина ученица, про которую парни по дороге обмолвились, будто негодящая она для ремесла оказалась, вот и избавилась от нее хозяйка, смотрела Желану вслед пронзительными холодными глазами. И на мгновение отроку показалось, что видит он застывшее озеро, навеки завороженное богом Карачуном.
А затем синий лед треснул и полыхнуло из-под него огнем, да таким, что у Овсеня опалило щеки и уши. Мальчишка охнул и судорожно схватился за лицо, пытаясь прикрыться от чужого колдовства.
Дружинники оглянулись на него с удивлением, а второй отрок, вихрастый Тополь, еще и посмотрел, как на недоумка. И пальцем себя по лбу постучал обидно.
Овсень ехал вперед, ни живой, ни мертвый от ужаса. И лишь когда деревья впереди расступились и показалась укутанная пушистым мятликом поляна, а следом высокий берег реки, весь поросший рогозом да камышом, он выдохнул, остановил коня и снова обернулся.
Ведьмина ученица первой выпрыгнула из телеги и теперь помогала спускаться остальным. На краткий миг она тоже обернулась, посмотрела на Овсеня и улыбнулась, приветливо и открыто. Никакого льда в ее глазах не было и в помине.
Отрок быстро кивнул ей в ответ и отправился привязывать коня к ближайшим деревьям. Но зайдя за кусты, росшие у кромки леса, не удержался и показал в сторону поляны кукиш.
**
К вечеру, когда солнце позолотило макушки самых высоких сосен, на поляне загорелся костер и уютно запахло кашей. Лес вокруг после вчерашней непогоды оказался сырым, и Овсень успел устать, бродя по округе в поисках сухостоя. Повезло – в густом ельнике нашел ствол старого, давно поваленного дерева. Правда, пришлось битых полчаса волочь его по пням и корягам к месту отдыха.
Дружинники тем временем успели поставить шатер для «змеевых невест», как они сами меж собой называли несчастных девчонок, а Тополь накормил лошадей и теперь стоял у костра, отдыхая от вездесущих слепней да комаров.
– Пусть лучше дым глаза выедает, чем гнус надоедливый, – сказал он, обтирая нос грязным рукавом. – Искупаться бы, да у воды их прорва, этих кровопийц.
– Олух ты, малой, – тут же усмехнулся четвертый из сопровождающих гридней, Стоум. Чернявый и улыбчивый, он и в лесной поход нарядился, как к боярышням на смотрины – поверх домотканой рубахи зеленый кафтан, дивными узорами вышит, на шее бусины обережные на гайтане позвякивают, на мочке уха крохотное кольцо золотым бочком играет. – Чем чаще в мыльнях бываешь, да одежу меняешь, тем девкам ты сильнее по нраву. Если от мужика смердит, как от козла вонючего, все бабы в округе разбегутся.
У Тополя моментально заалели уши и щеки, но упрямый отрок лишь с презрением скривился.
– Больно надо мне тех девок! – задрал он нос. – Когда сам в дружину княжескую войду, тогда и буду о них думать, а пока нечего. Глупости все это.
– Значит, сиди здесь, костер карауль, Глуздарю помогай, – тут же распорядился Желан, выходя из-за шатра. Он скинул на бревно неподалеку от кострища тоненький тулуп и разулся, оставшись в портах да белой рубахе, сейчас расцветшей пятнами соли и пота. – А мы окунемся да рубахи прополоскаем.
– Там же девицы купаются, – нахмурился Стоум. – Решат еще, что мы подглядывать пришли, осерчают.
– И что? – насмешливо поднял брови Желан. – В драку кинутся? Или князю-батюшке нажалуются? Повизжат, да перестанут. А если даже и посмотрим, с них не убудет. Им терять особливо нечего, до свадьбы все равно ни одна не доживет.
Стоум за его спиной быстро переглянулся с Ирпенем. Овсень понял – им не понравилось, что лидер ватаги при въезде в лес начал вести себя нагло, словно упиваясь силой и могуществом. И перед кем? Перед малыми да слабыми.
Но как же ни один из них не заметил странного поведения пришлой девки?
Тропка к реке петляла вдоль ивовых деревьев, склонивших зеленые головы до самой земли. Река ласково шелестела, перекатываясь по камням. Словно колыбельную напевала. Овсеню тут же захотелось умыться и прополоскать рот от дорожной пыли.
Еще в пути Желан говорил, что здесь запруда для купания хороша, деревьев над ней нет, солнце ее за день прогревает. Лишь бы водяницы не баловали. Отрок коснулся рукояти кинжала на поясе и повеселел. Серебра да железа нечисть лесная побаивалась, особенно в бою закаленного и в святилище у жрецов побывавшего.
На бережке в ряд лежали девичьи рубахи с поневами, холщовые штаны, призванные защитить нежные ножки от комариных укусов, да разная обувка: от дорогих узорчатых сапожек Дарены до кожаных поршней Цветки, чья семья была намного беднее. Желан прищурился, глядя на шелковую сорочку Добронравы, расшитую по подолу диковинными цветами. Затем шумно вдохнул, и казалось, тонкие ноздри его трепещут, как у хищника, вышедшего на охоту за серым лопоухим зайчишкой-дуралеем.
– Никак цветами залюбовался, соколик? – вдруг раздался из-за спин звонкий девичий голос.
Ах ты ж леший! Овсень так и подскочил на месте. Чужачка сидела за их спинами на огромном валуне, сложив ноги не по-людски, а на манер диких косолапых степняков. Как они прошли мимо, не заметив ее?
Дружинники при первых звуках голоса схватились за кинжалы, но спустя миг поняли, что опасности нет, и с облегчением выдохнули. Вакута пробурчал под нос ругательство.
– Могу тебе вышить такие же, как раз времени в пути хватит, – продолжала девка, весело скаля зубы. – Снимай рубаху, если желаешь.
– Кабы от твоих цветочков-то рога с хвостом через день не выросли, – буркнул Вакута, но тут же замолчал, опасливо косясь на лидера ватаги. Он главный – ему первым и говорить.
Желан подобных шуток не жаловал, на гнев был скор, на расправу – тоже, и Овсень поежился. А ну как стащит девчонку за косу на землю, заголит задницу да оттянет ремнем со всей силы? С него станется. А ведьму, хоть и внушала она мальчишке невольный трепет, все равно было жалко.
Княжеский дружинник выпрямился, глаза его нехорошо потемнели.
– Ополоумела, девка? – строго спросил Желан, нахмурившись. – Себе на исподней рубахе харю упыриную вышей.
– Сама сраму не имеешь – других хоть не позорь, – поддержал напарника Ирпень. – Может, ему еще портки перед тобой снять?
– Как можно? – ахнула девица изумленно. – В жизни бы позорить никого не стала. Наоборот, сижу вот, караулю, чтобы не смущали девочек чужие бесстыжие глаза. Меня, кстати, Василисой зовут.
И верно, была она одета, словно не купалась. Только тулупчик валялся на бережке, да сапоги рядом с ним. Девица свесила босые ноги с камня и начала болтать ими в воздухе. И удивительное дело – пахло от нее не взопревшим телом да нестиранными онучами, как часто бывает в дороге, а словно бы малиной, перетертой со смородиновыми листьями. Овсень даже не поверил поначалу, но потом принюхался и понял – пахнет от нее, от Василисы.
Шагнул вперед Стоум, что славился цветистыми речами, способными умаслить и самого сердитого. За то свое имя и получил.
– Не гневайся на нас, краса ненаглядная Василисушка, – с лукавой улыбкой склонил он голову. – Мы никого бесчестить не хотим, а только ополоснуться с дороги. Сами же будете ворчать потом, что от нас дурно пахнет, как от подгулявшего пьяницы.
– Не гневаюсь, боярин, – тут же улыбнулась в ответ девчонка. – Да только девиц смущать все равно не следует, сам же понимаешь. Я-то всякого навидалась, а остальные – пташки нежные, безвинные. Как закончим мы плескаться да оденемся, вы и приходите. Сам же понимаешь, была бы тут тетка, что за нами приглядывать должна, вас бы дальше ивовой рощицы не пустили, погнали с руганью назад.
Еще немного, и пламя скандала было бы потушено, превратившись в серый уголек. Но Желан продолжал кипеть изнутри, и терпеть ничьи указания не намеревался.
– Коль стыдно им на голого мужика глядеть, пташкам нежным, пусть отвернутся, – сощурил он глаза. – А мы ждать не собираемся. Еще не хватало до ночи досидеться, чтобы водяницы из нор выползли, да под водой нас щекотать начали, хватать за непотребное. И никакая девка мне не указ, заруби себе на носу. Захочу штаны прямо сейчас снять, да перед тобой – и сниму, поняла?
И снова Овсеню показалось, что в глазах у Василисы мелькнули диковинные огни, синие, как лед.
А через миг она спрыгнула с камня и встала во весь рост. Ишь, какая высоченная оказалась, Желан всего на голову повыше будет.
– Поняла, – усмехнулась она и тоже сощурилась, зло и будто задумчиво. – Ладно, уговорил. Снимай портки, посмотрим, чем ты тут бахвалиться удумал.
Желан замер, едва не раскрыв рот. А затем густо покраснел от гнева. Кулаки же наоборот – сжал так, что побелели костяшки. Стоум шагнул вперед и осторожно тронул его за плечо, сдерживая от необдуманных действий.
– Баламутка ты, Василиса, – заворчал недовольно Ирпень. – Даже гулящие девки ратному мужу говорить такое в лицо постеснялись бы. Перед пращурами постыдись! Или безродная ты совсем? Неужто ведьмы, душу темным богам продавшие, совсем сраму не имеют и ноги перед каждым встречным-поперечным прилюдно раздвигать готовы?
– И в мыслях не было ни душу продавать, ни ноги раздвигать, – в тон ему ответила Василиса. – Ты, парень, меня перед другими не бесчести и напраслины не наводи. Говорю я исключительно по делу. Пусть штаны снимает, посмотрю внимательно, чем богат. Должна же я понимать размер диковинки, что у него на лбу к завтрашнему утру вырасти должна. В наших колдовских делах все доподлинно надо видеть, чтобы без ошибок вышло.
– Шутишь, Василиса? – едва не подавился Стоум, продолжая сжимать пальцы на плече Желана.
– Да какие уж тут шутки, – сердито фыркнула в ответ ученица ведьмы, перекидывая за плечо толстую русую косу. – Девчонок пугать ему не совестно. Небось, считает себя героем вровень со сказочными богатырями. Верит, что боярышни вслед вздыхают, когда он по улице идет. В гриднице прилюдно похваляется своими подвигами постельными, а еще говорит, что всем бабам только одно и нужно. Или скажете, лгу я?
Ей никто не ответил. Дружинники стояли, опустив взгляд. Только щеки конопатого Вакуты полыхали, как свеклой натертые. И шумно дышал Желан, едва сдерживая кипучую ярость.
А Василиса на краткий миг словно стала выше и страшнее, и повеяло от нее таким замогильным холодом, что Овсень вздрогнул.
– Предупреждаю, – в ее голосе звякнул металл. – Кто девиц по дороге к Змеевой горе пугать надумает, да бесчестье учинить попытается – тот пожалеет сильно. Будет срам на лбу подвязывать, чтобы не болтался по дороге, а бабы да молодки вслед пальцами показывать начнут и прозвища обидные давать. Уяснили, добрые молодцы?
Молодцы молчали. Шутка была не из тех, что смутила бы опытного воина, в гриднице они и не так друг над другом зубоскалили. Но от девок слышать подобное еще никому не доводилось. А эта язва, по всей видимости, еще и не шутила…
– Говорят, чернокнижные чары исчезают со смертью ведьмы, которая их наложила, – подал вдруг голос Желан, все еще пытаясь хорохориться. Губы его сложились в кривую гримасу.
– Хочешь проверить? – изогнула та бровь.
Желан с минуту помолчал, затем плюнул нахальной девчонке под ноги, развернулся и ушел на поляну. Дружинники последовали за ним. Овсень задержался, дожидаясь, пока спина Стоума не скроется в кустах.
– Прости нас, Василиса, – выдохнул он, чувствуя, как сам краснеет, будто это его сейчас срамили за непристойные разговоры.
Василиса поглядела на мальчишку, растерянно шмыгающего носом, и лицо ее смягчилось.
– Добрый ты, – снова улыбнулась она приветливо. – Скажи остальным, что ждать совсем немного, мы уже заканчиваем.
Когда отрок ушел, камыши у берега раздвинулись, из них показались девичьи головки с прилипшими к затылкам мокрыми волосами.
– Ты такая смелая! – ахнула маленькая Цветка, выскакивая на берег и стуча зубами – озябла в холодной воде.
– Лихо ты его осадила, – фыркнула Даренка, разглаживая на мокром теле рубаху. – И как не испугалась?
– Если каждого злобного дурака, что на пути встретится, бояться, зачем вообще небо коптить? – резонно отметила Василиса.
Она задумчиво потеребила крохотную женскую фигурку льдистого цвета, висящую на шее, затем подняла глаза на Добронраву. Та как раз успела облачиться в расшитую рубаху, которая и стала источником недавней свары. Теперь красавица скользила деревянным гребешком по волосам, вычесывая из светлых, как пшеница, кос застрявшие травинки.
– Будь осторожна, – снова нахмурилась Василиса. – Чую я, недоброе этот ваш Желан замыслил. Нутро у него гнилое. Считает, нам терять нечего, раз змей всех через два дня сожрет. А значит, можно попытаться дурное сотворить, все равно никто не узнает.
– Гридни нас защитят, законом да богами запрещено таких, как мы, обижать! – вспыхнула было Добронрава, но голос ее все равно неуверенно дрогнул.
– Никто нас не тронет, нечего бояться – сказала Смеяна, и тут же всхлипнула, будто едва сдерживала слезы. – Потому как змей, говорят, не любит помятых да плачущих девиц…
Весь день в дороге они еще как-то храбрились. Улыбались друг другу и сопровождающим, посмеивались над неуклюжим Глуздарем и его капустной бородой, делились нехитрыми задушевными тайнами. Добронрава, краснея, словно маков цвет, шепотом призналась, что Росслав целуется так сладко, что кажется, будто земля вот-вот уйдет из-под ног. Остальные не имели в сердечных вопросах и вовсе никакого опыта, поэтому слушали и восхищенно ахали.
Теперь же страшное неотвратимое будущее снова всплыло в их умах во всей красе. Цветка захлюпала носом, прижимаясь к Горице. Остальные стояли молча. Зоряна теребила в руках так и не надетую рубаху, не обращая внимания на укусы комаров.
Василиса спрыгнула с камня и шагнула к девчонкам. А потом подняла руки и обняла их всех, заключая в круг.
– За два дня может многое поменяться, – шепнула она. – Сбежать нам не дадут – значит, идем до самого конца. Но лично я не собираюсь помирать в зубах у гада. И вам не советую.
Девочки замерли, жадно смотря ей в лицо.
– А разве ж так можно? – ахнула Даренка, дрожа не только от навалившегося вечернего холода, но и от всколыхнувшейся в груди бури чувств. – Он же тогда полетит деревни жечь, людей заедать…
Василиса в ответ только усмехнулась. А затем шепнула, ласково поглаживая маленькую Цветку по мокрому затылку.
– Не болтайте с другими о том, что сейчас слышали. И ничего не бойтесь. Не пустим мы гада дальше Змеевых гор.
– Семь лет назад пятьдесят крепких мужиков полегло с ним в бою, – тут же напомнила дотошная Горица. – А мы просто малявки неразумные, мы и драться-то не умеем.
И тогда глаза Василисы блеснули в густом вечернем сумраке синим яхонтом, а девчонки ахнули и невольно отшатнулись.
– Но у них в ватаге не было ведьмы. Гады ползучие – в оморочном колдовстве мастера, что людей разума лишает, силу подавляет. Потому и победил. Теперь главное, чтобы никто не догадался, что едем мы в Змеевы горы не жертвами стать, не тряпками безвольными, которые сгинут в завалах старых костей.
– А зачем тогда… – начала было Даренка, но ведьмина ученица торопливо прижала палец к ее губам. Затем оглянулась по сторонам и совсем тихо ответила.
– Чтобы убить.