На следующее утро завтрак мы с соседями по комнате, как, впрочем, и остальные старшеклассники, проспали. Когда я проснулся, за окном светило солнце, был прекрасный морозный день, свободный от занятий и тренировок.
Я отлично выспался, хотя полночи не мог заснуть: думал о том, что произошло. С плеч будто упал многотонный груз, впервые моё тело принадлежало мне целиком и безоговорочно, в каждой его клеточке слабо вибрировало возбуждение, а физическая память о прикосновениях Алексея и его запах, оставшийся на ладони, соединялись с ожиданием новой встречи с ним.
Мне не хотелось думать о том, что будет после сборов, ведь нам предстояло расстаться буквально завтра. Я не представлял, что меня ждёт в жизни, но верил, что теперь она точно будет другой, более счастливой, потому что в ней появился мой собственный, неповторимый человек, ради которого стоило рисковать.
Встав с постели, я сразу начал прикидывать, где мы сможем укрыться от чужих глаз. Единственным надёжным вариантом был спортзал, но вернуться туда получалось только поздно вечером после отбоя, а мне хотелось увидеть Алексея прямо сейчас, чтобы при свете дня обстоятельно изучить его красивое лицо для будущего портрета. Я мысленно заулыбался, представив, с каким тайным смыслом мы обменяемся взглядами в присутствии ребят, как будем говорить об одном, но подразумевать другое, понятное только нам.
Натянув спортивный костюм, я сделал короткую зарядку и пошёл умываться. В коридоре была привычная суета воскресного дня: люди сновали туда-сюда, двери постоянно открывались и закрывались. Я привел себя в порядок, бросил на кровать полотенце с умывальными принадлежностями и побежал в фойе первого этажа, где по выходным Алексей играл в настольный теннис. Там его не оказалось, и я решил зайти к нему в комнату этажом выше.
Двери у нас тогда не запирались, поэтому я заглянул внутрь, но никого не застал. Нетерпение росло: Алексей мог находиться где угодно, а искать его, прочёсывая каждый закуток здания, было неловко. От моего перевозбуждения ни один годный предлог, зачем он мне нужен, не придумывался, поэтому я начал бестолково слоняться по коридорам, надеясь наткнуться или на самого Алексея, или на его соседей.
В одном из переходов между корпусами я наконец столкнулся со знакомым мальчиком и спросил, не видал ли он моего друга.
– Так он уезжает, – ответил парень с удивлением.
– Куда уезжает? – я не понимал, о чём речь.
– Домой. За ним приехали. Лёхин батя вчера звонил, чтобы раньше его забрать. Ты разве не знаешь?
– Да-да… Точно, – я стушевался на мгновение. – Хотел ему вернуть план тренировки. Брал у него переписать, забыл отдать.
– Так, может, ещё догонишь. Я видел, они с тренером только что спускались к выходу в нашем корпусе.
– Ага, спасибо. Попробую догнать.
Я развернулся, ринулся в свою комнату, и, лишь очутившись на месте, сообразил, что мне не требовалось сюда идти. Какой ещё план тренировки, я же его выдумал! Меня пронизывало чувство беспомощности. Почему он уезжает, не попрощавшись со мной? Что случилось? Что я сделал не так? Может, он не мог со мной увидеться из-за отца? Но он же ещё вчера знал, что уедет сегодня, а меня не предупредил. Почему? Я крутил головой из стороны в сторону в растерянности, ничего не понимая.
На «окошке свиданий» в нашем коридоре было пусто, я подошел и выглянул на улицу. На площадке перед входом стояла чёрная блестящая иномарка, перед ней разговаривали двое – тренер и незнакомый мужчина в коричневом кожаном пальто. Багажник сзади закрылся, и я увидел Алексея, который, скорее всего, убрал туда свои вещи. Он обошёл машину и остановился у двери с ближайшей ко мне стороны. Я затаил дыхание и прислонил ладони к стеклу, как будто хотел пройти через него и оказаться рядом с машиной. Вдруг Алексей обернулся и посмотрел прямо на меня, как тогда на лыжне перед финишем, но в этот раз не отрывал взгляда, а я боялся шелохнуться.
Что я здесь делаю? Надо быстро туда, к нему, пока он не уехал! Меня подбросило и понесло по коридорам и лестничным пролётам вниз. Сердце стучало, я не обращал внимания, где бегу, перепрыгивая через несколько ступенек сразу. Когда я уже достиг входа, внутренняя дверь непредвиденно и резко открылась мне навстречу. Я не успел затормозить и на полной скорости врезался в нее, сильно ударившись головой об острый край. Тренер, которого я чуть не сшиб с ног, схватил меня за кофту.
– Куда? Раздетым на улицу? – прокричал он, удерживая меня.
– Пустите! – я тяжело задышал.
Кое-как выкрутившись из его цепких рук, я выскочил на крыльцо. Чёрный «Мерседес» медленно удалялся от корпуса, сквозь затенённое стекло никого не было видно. Осторожно проехав по засыпанной снегом площадке, машина свернула на главную аллею и скрылась из вида за деревьями.
На улице был жуткий холод, но я не мог сдвинуться с места, словно окаменел. Несчастье давило на меня со всех сторон, пережимало горло, и я с трудом сдерживался, чтобы не расплакаться.
– А ну-ка, марш внутрь! – я услышал окрик тренера и повернулся. С беспокойством осмотрев меня, он подошел, взял за плечо и подтолкнул в сторону здания. – Это ты о дверь так поранился? Пойдем в медкабинет, давай быстрее! Рану придави рукой.
Только очутившись в тепле, я почувствовал острую боль на лбу над правым глазом: по моей щеке и подбородку прямо на олимпийку текла кровь из рассечённой брови. В медкабинете, располагавшемся на первом этаже, тренер обработал разбитую бровь перекисью водорода. Рана была неглубокой, поэтому он налепил мне пластырь и отпустил восвояси, напомнив, что ждёт меня вечером потолковать о результатах сборов.
Остаток дня я провёл словно в бреду, ничего не ел, ни с кем не общался и не слушал тренера на собеседовании, уловил лишь, что меня включили в списки на этап первенства России, – это уже не имело значения. Я постоянно вспоминал наш разговор с Алексеем и то, что было после, мысленно воспроизводил каждый свой жест, каждое наше прикосновение друг к другу, пытался угадать его чувства и мотивы, скрытые от меня собственной же эйфорией. Как он мог быть таким чутким и мягким вчера, зная, что уедет и не сообщит мне об этом? Почему? Все вероятные логические объяснения, которые я домысливал, изводили меня своей неубедительностью.
Ночью, после спортзала, мы расстались на лестнице между вторым и третьим этажами. Я стоял на ступеньке, держась за перила, а он в темноте молча положил сверху моей руки свою буквально на полсекунды, как будто не нарочно. Потом он повернулся и быстро пошёл по коридору в сторону комнаты, я проводил его глазами, подождал, пока он войдет, и поднялся на этаж выше. Тогда мне почудилось, что этот сентиментальный жест – закрепление нашей связи и обещание встретиться снова. Может быть, он так со мной попрощался? Зачем? Чтобы избавиться от необходимости обсуждать произошедшее? Но что вообще значат слова, когда, мне казалось, мы так хорошо поняли друг друга? Неужели его страх сильнее того чувства, которое возникло между нами? Чувствовал ли он на самом деле то же, что и я? Мне не давали покоя эти невыносимые вопросы без ответов. Он был для меня таким же незнакомцем, как и в первую нашу встречу в автобусе на пути в Сосновый Бор.
Последнюю в лагере ночь я пролежал в постели без сна, отвернувшись к стене. Все надежды и мечты рухнули разом: Чемпион уехал, оставив меня один на один с жестоким и непонятным миром.
Утром сразу после завтрака мы погрузились в автобусы и поехали в Москву, где спустя несколько часов меня встретил папа. Стоя в толпе других родителей и детей, он взял меня за подбородок и пальцем другой руки показал на мою распухшую бровь.
– Где это ты габаритами не прошёл?
– Ерунда. Бандитская пуля, – угрюмо проворчал я, повторив любимую фразу отца, которой он всегда отвечал на вопросы о болячках.
В нашей спортивной семье к ссадинам относились не серьёзнее, чем к прыщикам, поэтому мой ответ успокоил папу, удовлетворённого моей мужской выдержкой. Он сгрёб меня в охапку и поднял над землёй.
– Как же я по тебе соскучился, ребёнок! – весело прокричал он, крепко обнимая меня.
«Ребёнок» – так папа обращался ко мне с детства, несмотря на мои постоянные возражения. У меня сжалось сердце от любви к нему и от того, как сильно он меня любил. Подхватив мои лыжи и тяжёлую сумку, папа повёл нас к машине – старому «жигулёнку», на котором мы ездили уже много лет. Я плёлся за ним и чувствовал, как тепло, образовавшееся внутри от одного папиного вида, начало размягчать собранную в холодный комок волю, – и зачем только он говорит со мной таким добрым и радостным голосом! Мне даже захотелось нагрубить, огрызнуться, лишь бы не ослабить шаткий каркас, в котором едва удерживалось мое отчаяние, вызванное событиями последних дней, но я не мог его обидеть, поэтому изо всех сил сдерживал нервную горячку, готовую в любой момент вырваться наружу.
– А мама не приехала?
– Мама хотела со мной поехать, но в последние дни она себя неважно чувствует, – сказал папа и, внезапно остановившись, повесил сумку через плечо, а лыжи сунул обратно мне в руки.
– Опять? У неё снова эти боли?
– Да, пару дней суставы болели, но сейчас ей уже лучше, температура только чуть повышенная.
– Хотя бы в этот раз она была у врача?
– Пришлось, я её заставил, – папа почесал себе нос. – В поликлинике ничего толком не объяснили, как обычно – вегетососудистая дистония, анальгетики назначили. Я ей ещё предложил в наш спортклуб к массажисту походить, но, ты же знаешь маму, говорит, что всё само пройдёт, как в прошлый раз. Ребёнок, не волнуйся, мама в норме. Если бы я не стукнул кулаком по столу, она бы точно сюда приехала, так и хотела за мной увязаться.
Он посмотрел на меня взглядом плута. Вряд ли папа стучал кулаком по столу: он даже голос повышал редко, и то, исключительно во время тренировок. Я не помнил, чтобы мои родители ругались, по крайней мере, при мне. Они, конечно, спорили, например, надо ли покупать домой телевизор, но любые диспуты всегда заканчивались победой мамы, а папа каждый раз утверждал, что он, разумеется, прав, только ему опять не хватило аргументов. Поэтому мы жили без телевизора. Мои родители любили друг друга, и взаимного уважения в их отношениях было не меньше, чем страсти. В детстве я не отделял себя от этой большой любви, но чем старше становился, тем больше её стеснялся, а временами, как я понял спустя много лет, завидовал ей.
Папа пристегнул лыжи на верх машины, кинул сумку на заднее сиденье, и мы поехали.
– Ребёнок, мне Петрович доложил, что ты бил рекорды. На первенство России тебя заявили. Времени на подготовку уже мало осталось. Знаю, что тебе поступать в этом году, но всё-таки всероссийское первенство. Я сам с тобой в Красногорск поеду.
– Пап, я проиграл полумарафон.
– Что значит «проиграл»? Второе место! Тренер сказал, что этот парень из Балашихи всего на пару метров тебя обставил. Это борьба! Это хорошо! – довольно проговорил папа. – У тебя ещё будет шанс обойти его на первенстве.