Глава VII Предложение и возражение
Назавтра, в воскресенье, в Рошем Холл было с незапамятных времен принято ходить всей семьей в церковь – впрочем, гости могли быть освобождены от этой повинности. Генри полагал, что мистер Левинджер и его дочь воспользуются свободой выбора и останутся дома. В них обоих явственно чувствовалось нечто необычное, и Генри, недолго думая, пришел к выводу, что они, скорее всего, агностики и, вероятнее всего, атеисты. Поэтому он был несколько удивлен, когда за завтраком услышал, как мистер Левинджер просит, чтобы его отвезли в церковь – расстояние было слишком велико, чтобы он мог пройти его пешком – а Эмма изъявляет намерение сопровождать его.
В результате Генри отправился в церковь один, поскольку сэр Реджинальд ехал вместе с гостями, а мать и сестра собирались прийти позже, к полудню. Придя в храм, он обнаружил, что мистер Левинджер, Эмма и отец уже заняли свои места, выбрал себе место на деревянной скамье, и служба началась. Это была самая обычная деревенская служба в обычной деревенской церкви, и цветистая проповедь склонного к красноречию священника рано или поздно заставляла отвлечься даже самый дисциплинированный ум. Генри изо всех сил старался сосредоточиться, поскольку чувство долга, характерное для него, требовало внимания даже к самому бездарному исполнению священных псалмов… однако вскоре мысли Генри унеслись довольно далеко. Нам нет нужды внимательно следить за их причудливыми путями, поскольку заканчивались они неизменно одним и тем же: размышлениями об отце и дочери Левинджерах и всех обстоятельствах, связанных с ними. Даже сейчас, под звуки хриплых и отчаянно фальшивых псалмов, под безостановочный бубнеж священника эти двое вызывали необычайный интерес. Отец следил за каждым стихом и каждой молитвой с почти фанатичной преданностью, и потому характер его открывался перед Генри с новой, неожиданной стороны. Какими бы ни были грехи юности мистера Левинджера, сейчас он являл собой истинно верующего и глубоко религиозного человека, поскольку Генри не сомневался в его искренности.
С Эммой все обстояло иначе. Ее поведение в церкви было исполнено серьезного и уважительного благочестия – того благочестия, которое явно было повседневной привычкой, поскольку Генри заметил, что Эмма знает все молитвы и большинство псалмов наизусть.
Как ни странно, единственным удачным моментом службы было чтение церковных текстов. Читал сэр Реджинальд Грейвз, чей прекрасный звучный голос и впечатляющая манера резко контрастировали с неразборчивым бормотанием священника. Второй отрывок был взят из, пожалуй, самого красивого библейского текста – пятнадцатой главы Первого послания к коринфянам, в котором Апостол излагает свое вдохновенное видение воскресения мертвых и блаженства тех, кто удостоился воскрешения. Генри, наблюдавший за лицом Эммы, увидел, как оно изменилось и засияло, пока она внимала этим бессмертным словам, словно одухотворенное светом живой веры. Действительно, при словах «когда же тленное сие облечется в нетление и смертное сие облечется в бессмертие, тогда сбудется слово написанное: поглощена смерть победою» яркий солнечный луч упал на бледное лицо девушки и зажег огонь в кротких глазах, добавив прелести ее облику; на краткий миг Генри показалось, что Эмма стала живым воплощением победы духа над смертной плотью.
Он смотрел на нее с удивлением и восхищением, поскольку ему самому всегда недоставало этой одухотворенности, и в этот момент понял, что эта женщина отличается от всех, кого он знал. Она была исполнена чистоты и нежности, почти неземных… И все же – это о ней сестра сказала, что она в него почти влюблена? Генри осознавал, что недостоин ее, он даже улыбнулся смущенно при мысли об этом – и вместе с тем в голове тут же возникла мысль: а ведь он, кажется, влюблен в нее отнюдь не «наполовину»…
Солнечный луч померк, чтение закончилось, погас и огонь в глазах Эммы, но прекрасный ее образ навсегда запечатлелся в душе Генри Грейвза.
Во время ланча Эллен, сидевшая все это время молча и в глубокой задумчивости, внезапно встрепенулась и спросила Эмму, чем бы она хотела заняться днем. Эмма отвечала, что хотела бы прогуляться, если это будет удобно всем остальным.
– Тогда, Эдуард, я скажу вам…
– Это просто замечательно! – решительно заявила Эллен. – Мой брат может проводить вас до утеса – там открывается чудесный вид на море. А я схожу в церковь и пойду вам навстречу. Мы не разминемся, ведь там только одна дорога.
Генри уже собирался возразить, поскольку приказной тон Эллен всегда вызывал в нем дух противоречия, иногда даже неразумного; однако взглянув на мисс Левинджер, он заметил, что она, кажется, очень рада подобной перспективе… или его компании – он не знал точно – и потому промолчал.
– Это было бы прекрасно, – сказала Эмма, – если только прогулка не утомит капитана Грейвза.
– Вовсе нет! – откликнулся он. – Море никогда не утомляет меня. Я буду готов в три часа, если вас это устроит.
– Ты ужасающе галантен, Генри! – саркастически заметила Эллен. – На месте мисс Левинджер я бы отправилась на прогулку одна, а тебе предоставила созерцать океан в одиночестве.
– Уверяю, тебя, Эллен, что ничего плохого я в виду не имел. Нет ничего дурного в том, что кто-то любит море.
Леди Грейвз поспешно вмешалась в разговор, грозивший ссорой, и тактично увела его в сторону.
Около трех часов пополудни Генри застал Эмму ждущей его в коридоре, и они отправились на прогулку.
Пройдя через парк, они вышли на главную дорогу и некоторое время шли рядом молча. День был пасмурным, но не холодным. Ночью прошел дождь, и теперь все вокруг дышало наступившей весной и предвкушением скорого наступления лета. На каждом кусте распевали птицы, большая часть деревьев уже покрылась зеленью, папоротник разворачивал свои перистые побеги на песчаных склонах дороги, цветы терновника уже облетали, но боярышник только-только раскрывал свои бело-розовые бутоны. Весна, казалось, проникла в кровь Эммы, ибо бледные щеки ее окрасились таким же нежно-розовым цветом, а глаза засияли.
– Разве это не прекрасно? – обратилась она вдруг к своему спутнику.
– Да, пожалуй… еще бы солнца побольше, – немного неловко отвечал застигнутый врасплох Генри.
– О, солнце еще будет. В нашем климате нельзя ожидать сразу всего. Пока я вполне довольна весной.
– Да, вы правы. Она особенно хороша после долгой зимы.
Немного помолчав, Эмма тихо сказала:
– Для меня весна – это нечто большее. Я не могу точно сказать, что именно… да если бы и могла, вы бы меня вряд ли поняли.
– Так попробуйте? – неожиданно для себя заинтересовался Генри.
– Ну… для меня весна – это пророчество и обещание жизни. Понимаете… я думаю, что именно поэтому весну особенно любят старики, даже не осознавая этого. Весна означает жизнь, победу жизни над смертью, и они, возможно, при взгляде на природу учатся быть покорными своей судьбе…
– Да, об этом сегодня и в проповеди было сказано, – сказал Генри. – «Глупец! То, что ты сеешь, не оживет, если не умрет».
– О, я знаю, что мысль эта не нова! – с некоторым смущением отвечала Эмма. – Кроме того, я плохо выражаю свои мысли. Но почему-то все эти древние истины всегда кажутся нам чем-то новым, если мы приходим к ним сами. Мы наталкиваемся на идею, которая была общей собственностью людей на протяжении тысячелетий – и думаем, что совершили великое открытие. Я полагаю, новых идей вообще нет на свете, и каждый из нас должен самостоятельно постигать старые. Должен сам трудиться ради собственного спасения, и я имею в виду – не только в духовном смысле. Никакие чужие мысли и чувства не помогут, будь они трижды истинны и древни, как мир. Когда они придут к нам, то будут свежи и чисты, как сама весна. Мать ведь не любит своего ребенка меньше оттого только, что миллионы матерей уже любили своих детей раньше.
Генри и не думал спорить с ней. Идеи этой молодой девушки, пусть и не новые, были прекрасны – но он не любил и не умел участвовать в подобных метафизических спорах, хотя, подобно всем думающим и образованным людям, не раз раздумывал над этими вопросами.
– Вы очень религиозны, мисс Левинджер? – спросил он, наконец.
– Религиозна? Я? Что заставило вас так думать? Нет, хотя мне хотелось бы быть религиозной. У меня есть определенные убеждения, и я стараюсь им следовать, вот и все.
– Я наблюдал за вами в церкви и был уверен, что это так.
Девушка покраснела, а затем спросила:
– Почему вы об этом спросили? Вы ведь верующий человек, не так ли?
– Да, верующий и религиозный. Я думаю, вы найдете мало людей моей профессии, кто не верил бы в Бога – возможно, потому, что они постоянно имеют дело с таким природными силами и опасностями, что нуждаются в защите некой высшей Силы. Кроме того, я пришел к выводу, что религия в той или иной форме необходима всем без исключения людям. Я никогда не знал человека, который был бы вполне счастлив, ни во что не веруя.
– Вера не всегда приносит счастье или дарует мир душе, – сказала Эмма. – Мой жизненный опыт невелик – я и не знаю почти ничего, кроме книг и тихой деревенской жизни – но я смотрю на моего отца. Не думаю, что можно быть более религиозным, чем он… и все же он определенно несчастлив, он не может смириться с идеей смерти – а для меня смерть, за исключением, быть может, ее физической стороны, вовсе не кажется такой уж ужасной.
– Я должен сказать, что отец ваш – весьма чувствительный человек, – отвечал Генри, – кроме того, вы и он росли в совершенно разных условиях. Каждый относится к жизни в соответствии со своим опытом и темпераментом.
– Да, он чувствителен… – Эмма смолкла, а затем, словно желая сменить тему, воскликнула: – Смотрите! Море! Как это прекрасно! Неужели вам было не жаль оставлять его, капитан Грейвз?
Теперь они свернули с основной дороги и шли по тропе, обычно используемой для подвоза песка и гальки с пляжа. Вскоре они достигли подножия мелового утеса. Прямо перед ними теперь лежала широкая полоса песчаного пляжа, отмечающего границу прилива, а дальше простирался бескрайний океан, ослепительно синий вдали и испещренный белоснежными барашками волн у берега.
С утра было пасмурно, но пока Эмма говорила, солнечный свет все-таки пробился сквозь серые тучи и осветил море.
– Было ли мне жаль! – почти страстно выдохнул Генри, не отводя глаз от морского простора. – Да это разбило мне сердце – вот и все. Я любил свое дело, любил море – там был мой мир, моя жизнь. Там у меня было будущее… Теперь я никто, у меня нет никого и ничего, кроме…
Тут он смолк.
– Почему же вы оставили флот? – тихо спросила Эмма.
– По той же причине, по которой всем нам приходится делать не то, что мы хотим: это был мой долг. Брат мой умер, и семья пожелала, чтобы я вернулся, поэтому я вынужден был уйти со службы, вот и вся история.
– Я догадывалась, – еще тише сказала Эмма. – Мне очень жаль вас. Что ж, дальше идти некуда, надо возвращаться.
Генри кивнул, и они молча пошли домой – то ли потому, что тема для разговора была исчерпана, то ли потому, что каждый был погружен в свои мысли.
Можно припомнить, что мистер Милуорд сообщал о своем намерении посетить Рошемскую церковь во второй половине дня. Поскольку Эллен была отлично осведомлена о привычках мистера Милуорда – и посещение церквей в их список никогда не входило, – подобная решимость заставила ее крепко задуматься.
В течение года с лишним внимание, проявляемое мистером Милуордом к Эллен, было заметным – но не вполне определенным. Неужели теперь он готов пересечь черту, отделяющую простое внимание от ухаживания? Она полагала, что так и есть – иначе зачем ему брать на себя труд тащиться в церковь за несколько миль от дома, а потом еще и предлагать прогуляться после службы? Во всяком случае, если у мистера Милуорда были серьезные намерения, то сегодня он имел отличную возможность объявить о них; именно по этой причине Эллен и устроила прогулку Эммы со своим братом, потому что тогда ей было бы удобно предложить мистеру Милуорду отправиться им навстречу.
Эллен вовсе не обманывала себя. Она прекрасно видела все ошибки мистера Милуорда, его вульгарность, его бестактное поведение – и в целом, честно говоря, она его не любила. Но, с другой стороны, его восхищение льстило ее тщеславию, поскольку она пока преуспевала там, где множество женщин потерпели неудачу. Его богатство способно было удовлетворить ее стремление к роскоши и комфорту, и Эллен прекрасно понимала, что в статусе жены она сможет направлять слабую волю Милуорда в любом направлении, в котором пожелает. Более того, все его недостатки были явственно видны, он не имел никаких скрытых пороков, и у Эллен были все основания полагаться на собственные такт и ум, чтобы уравновесить впечатление от их пары и отвлечь внимание других от ошибок и дурных манер Милуорда.
Вскоре после ланча Эллен и леди Грейвз отправились в церковь – однако мистера Милуорда там не оказалось. Эллен встревожилась, но вскоре, к ее огромному облегчению, шум в задних рядах подсказал, что мистер Милуорд все-таки приехал. Эллен не оглядывалась – но хорошо знала Милуорда: никто другой, опоздавший на службу так сильно, не рискнул бы прерывать священника столь бесцеремонно.
Тем временем мистер Милуорд уселся на скамью позади нее, заняв то самое место, где утром сидел Генри. Здесь он принялся ронять молитвенник, подтягивать чулки, кашлять – то есть пытаться привлечь внимание Эллен любыми способами, но все это было напрасно: Эллен сидела совершенно прямо и головы не поворачивала. Однако сказать, что мистер Милуорд совсем не преуспел в привлечении внимания к своей персоне, было нельзя: леди Грейвз он довел едва ли не до безумия, поскольку она любила молиться в тишине.
– Дорогая моя! – шепнула она дочери на ухо по окончании службы. – Я бы очень хотела, чтобы ты убедила мистера Милуорда не беспокоить других прихожан, когда он приходит в церковь, не вертеться и вообще вести себя не столь вызывающе по отношению к Всевышнему!
Эту саркастическую тираду Эллен взяла на вооружение и неоднократно повторила ее мистеру Милуорду впоследствии.
В дверях церкви они встретились, и Эллен приветствовала Милуорда удивленным возгласом:
– Я полагала, что вы решили отказаться от идеи посетить службу, мистер Милуорд.
– О, нет, что вы! Я просто немного опоздал, вот и все. Разве вы не слышали, как я вошел?
– Нет! – сладким голосом пропела Эллен.
– Если Эллен не слышала, то все остальные, я уверена, слышали, мистер Милуорд! – сурово заметила леди Грейвз, а затем со вздохом кивнула и отправилась на могилу сына.
Эллен и Милуорд тем временем дошли до ворот церкви, и девушка уже свернула на тропинку, ведущую через парк к Холлу.
– А как же наша прогулка? – воскликнул Милуорд.
– О! Я и забыла. Хотите пройтись?
– Да я ради этого и приехал.
– Правда? Я думала, вы приехали на службу. Что ж, мой брат и мисс Левинджер отправились к Утесу, если хотите, можем пойти им навстречу… если не будет дождя.
– О, нет, дождя не будет! – бодро вскричал мистер Милуорд.
Через несколько минут они миновали парк и пошли той же дорогой, что до них – Генри и Эмма. Однако Эллен не рассуждала об аллегорической тайне весны, а Эдуард Милуорд не излагал свои взгляды относительно необходимости религии. Напротив, они шли в полном молчании, и Эллен даже начала опасаться, что встреча с Эммой и Генри произойдет раньше, чем ее спутник найдет в себе смелость сказать то, что явно – судя по его нервозности – собирался.
Однако мистер Милуорд все же нашел в себе душевные силы.
– Эллен! – хрипло произнес он.
– Прошу прощения? – с достоинством отозвалась юная леди.
– Я хотел сказать… мисс Грейвз. Я хотел поговорить с вами.
– Я вас слушаю, мистер Милуорд.
– Я хотел спросить вас… Вы выйдете за меня?
Судьбоносные слова прозвучали – и у Эллен потеплело на сердце от удовольствия. Она выиграла свою партию, но даже теперь нашла в себе силы сохранить привычный стиль общения со своим поклонником – напускная холодность всегда давала ей чувство превосходства.
– Это весьма неожиданно, мистер Милуорд! – сказала она спокойно, глядя на него своими строгими голубыми глазами.
Ее тон несколько напугал Милуорда, и он начал заикаться.
– Вы правда так думаете? О, вы так умны… я подумал… мне показалось, вы давно ожидали этого. Я уже два или три раза хотел… но все останавливал себя… в смысле, я не то хочу сказать… О, Эллен, вы выйдете за меня? Я знаю, что вы слишком хороши для меня, в определенном смысле – ну, вы умнее и все такое… но я действительно люблю вас, я очень… вы бы оказали мне большую честь и очень помогли бы мне, поскольку я хотел бы заседать в Парламенте… со временем… и вот… вот всё, что я хотел сказать!
Эллен быстро обдумала эту сбивчивую речь. Форма ее не слишком удовлетворила, однако содержание вполне устроило, более того, не оставляло желать лучшего. Решив так, Эллен позволила себе чуть больше теплоты в голосе.
– Что ж, мистер Милуорд, – сказала она гораздо мягче, глядя ему в глаза, – это очень лестно для меня, я весьма тронута. Уверяю вас, я и понятия не имела, что мой друг хочет стать – тут она слегка покраснела – моим мужем. Я полагаю, было бы разумно обдумать ваше предложение в течение некоторого времени – чтобы я смогла совершенно точно убедиться в искренности своих чувств прежде, чем позволю себе произнести слова клятвы, которая не может быть нарушена… ибо если уж я поклянусь…
Тут она умолкла окончательно, как бы под напором чувств.
– О, умоляю, не тратьте на это много времени! – воскликнул Эдуард. – Я прекрасно знаю, как это бывает: вы подумаете, а завтра скажете, что можете быть мне только сестрой или что-то в этом роде!
Эллен смерила его испытующим взглядом.
– Вы действительно осознаете, о чем меня просите? И подразумеваете именно то, о чем сказали?
– Господи, да разумеется, я же не идиот! Как вы думаете, что я имею в виду, если прошу вас выйти за меня замуж?
– Тогда, Эдуард, я скажу вам… да! Отныне и навеки – да. Я буду вашей женой.
– Ну, слава Богу! – отвечал Эдуард, вытирая вспотевший лоб носовым платком. – Почему же вы не ответили мне сразу, дорогая? Это избавило бы меня от переживаний.
Затем мистеру Милуорду пришло в голову, что он должен произвести обычные в таких случаях манипуляции – и он предпринял несколько довольно неуклюжих попыток обнять Эллен. Однако мисс Грейвз была еще не готова обнимать и целовать мистера Милуорда. Она чувствовала, что для подобного проявления эмоций ей потребуется время.
– Нет-нет, не сейчас и не здесь, я слишком взволнована, – с этими словами она ловко уклонилась от губ мистера Милуорда и протянула ему для поцелуя руку.
– Тогда, Эдуард, я скажу вам…
Эдуарда несколько расстроила подобная замена, тем более что на Эллен были лайковые перчатки, к которым он и прижался своими горячими губами. Однако и к этой процедуре он подошел весьма пылко и не отрывался от рук Эллен, пока рядом не послышался какой-то посторонний звук.
Вся эта страстная сцена происходила на тропинке, ведущей от основной дороги к Утесу; к тому же именно в этом месте тропинка делала резкий поворот. Именно поэтому Генри и Эмма, возвращавшиеся с берега, стали невольными свидетелями происходящего. Эмма увидела Эллен и Эдуарда первой.
– Ой! – не удержалась она от восклицания.
– Какого… – в изумлении начал подоспевший Генри.
Эллен мгновенно оценила ситуацию. Она была довольно щекотливой и могла привести в замешательство даже столь выдержанную особу – но в то же время содержала в себе и немалую выгоду. Эллен торопливо шепнула жениху на ухо:
– Вы должны немедленно объясниться с моим братом!
– Да! Конечно! Сейчас. Грейвз… эээ… вы наверняка удивлены, что я целую руку Эллен, не так ли?
– Да, мистер Милуорд, я весьма удивлен.
– Ну, так и не удивляйтесь больше, потому что я скажу коротко: мы помолвлены.
– Простите, – довольно холодно отвечал Генри, – но я все еще удивлен.
Про себя он добавил: «Как Эллен могла пойти на это! Как она могла!»
Догадываясь об этом внутреннем монологе, его сестра бросила на Генри предостерегающий взгляд, но в этот момент Эмма начала довольно сбивчиво и смущенно поздравлять их. Затем все четверо отправились домой. Эллен, привыкшая быстро принимать решения, сочла необходимым сразу прояснить свою позицию и потому взяла брата под руку, предоставив Эмме и Эдуарду идти впереди – что они и сделали, к их большому и взаимному неудовольствию.
– Ты меня не поздравил, Генри, – сказала Эллен ровным голосом.
Эллен мгновенно оценила ситуацию
– Не поздравил? Господи! С чем тут поздравлять?
– Почему бы и нет? Никогда не слышала о мистере Милуорде ничего плохого. Характер у него безупречный, прошлое не запятнано никакими излишествами – а это уже больше, чем можно ожидать от мужчины его положения. Он благородного происхождения и владеет значительными средствами.
– Весьма значительными, насколько я понимаю! – перебил ее Генри.
– Наконец, он испытывает ко мне искреннее чувство, как и я к нему, а кроме того, это было заветное желание нашего дорогого Реджинальда… Могу я спросить теперь – почему же ты меня не поздравляешь?
– Что ж, если хочешь знать – изволь. Я считаю, что он невыносим. Я не могу понять, как такая женщина, как ты, может выйти замуж за такого, как он, если только не ради… – тут Генри прикусил язык.
К этому моменту Эллен уже была сильно рассержена – и не без причины, следует признать.
– Видишь ли, дорогой Генри, – сказала она самым ядовитым своим тоном, – я совершенно уверена, что эпитет, которым ты соизволил наградить мистера Милуорда, в полной мере относится к тебе. Ты всегда был невыносим – буду столь же откровенна – и твой характер и манеры отнюдь не улучшились во время пребывания на флоте. Я хочу, чтобы ты понял раз и навсегда: я собираюсь выйти замуж за мистера Милуорда, я хочу этого, и если случайно или намеренно какое-либо твое действие или какие-либо слова приведут к тому, что этот брак рухнет, я никогда не прощу тебе этого. Ты должен понять, что это мое личное дело! Более того, зная все обстоятельства нашей семьи, ты не можешь не признать, что этот благоразумный и удачный во всех смыслах союз значительно их улучшит.
Генри взглянул на свою статную красавицу-сестру, чье лицо сейчас пылало холодным гневом, и подумал про себя: «Вообще-то мне даже жаль Милуорда – каковы бы ни были его недостатки, он, по крайней мере, искренен…»
Однако сестре он сказал:
– Я прошу прощения. Говоря по-нашему, по-морскому – я перебрал. Ты совершенно права, я – медведь, я и сам часто так думал, и характер мой, и без того неважный, стал еще хуже с тех пор, как я вернулся домой – все потому, что я был вынужден оставить дело всей своей жизни. Сделай на это скидку и прости меня, а я со своей стороны сделаю все возможное, чтобы улучшить свой характер. Теперь, Эллен, я от души поздравляю тебя с помолвкой. Ты уже в том возрасте, когда можешь сама принимать решения, и, несомненно, знаешь, что делаешь. Надеюсь – ты будешь счастлива. Нет нужды говорить, что я, невзирая на все свое предубеждение, постараюсь стать другом мистеру Милуорду и не стану говорить ничего, что заставило бы его почувствовать себя нежеланным гостем в нашей семье.
Эллен выслушала его и улыбнулась: она снова победила. Тем не менее, хоть улыбка и играла на ее губах, в сердце закралась легкая грусть, которой Эллен не могла не почувствовать. Горькие, хотя и вежливые слова ее брата словно закрыли некую стальную дверцу в душе, разделив их навеки. За этой дверцей остались нежные воспоминания о детстве и невинных заблуждениях юности. Впереди Эллен ждали богатство, благополучие, роскошь, но ни крупицы любви – разве что любви к будущим детям, если ей суждено было их родить, избежав преждевременной смерти и других обстоятельств. Следует заметить, что от своего будущего мужа, так бесхитростно и страстно восхищавшегося ею, она не ждала любви даже в этот час, час ее помолвки – а если бы и ждала, то эта любовь не принесла бы ей удовлетворения. Эллен знала: покончив с любовью и прочими иллюзиями, она выбирает то, что для нее лучше и выгодней – в полном соответствии со своей жизненной философией…