Айникки проснулась посреди ночи. Несколько мгновений она лежала в постели, натянув одеяло до подбородка, и глядела в темноту. Что-то ее разбудило. Но что?
В доме было тихо до звона в ушах. С тех пор как начались заморозки, мать каждый вечер топила печь, но почти все тепло к утру выветривалось. Из-за ставней тянуло холодом. Когда начнется зима, Айникки перейдет спать вниз, к матери за печь, а горница будет наглухо закрыта до следующей весны. Но пока и здесь неплохо – особенно если зарыться с головой в плотное лоскутное одеяло, да еще накрыться сверху шкурой, чтобы не дуло. «Мне-то хорошо, – подумала Айникки. – А Ильмо небось мерзнет в сыром лесу. Дождик его мочит, комары едят… Кстати, о еде…»
Айникки прислушалась к себе: может, голод разбудил? Последнее время с ней творилось что-то странное. Вроде болезнь отступила, и румянец вернулся на щеки – но то обжорство вдруг одолеет, а то наоборот, целый день тошно, и кусок в горло не идет. А вчера вечером вышла на крыльцо, послушала печальные крики улетающих гусей – да как заплачет…
Есть вроде бы не хотелось, но сон все равно не возвращался. «Да что такое! – подумала девушка. – Словно что-то важное сделать забыла!»
Айникки седа в постели, завернувшись в одеяло, вспоминая вчерашние недоделанные дела. В темноте горницы пахло сушеными травами и воском. Девушка наклонилась, нашаривая чугунный котелок, где лежали лучины и огниво. Чиркнула кресалом о кремень, посыпались искры, затрещала лучина – в темноте вспыхнул огонек. Айникки вылезла из постели и понесла лучину в восточный угол, к домашнему святилищу.
Такое святилище можно было встретить только в одной из старинных семей карьяла. Выглядело оно как стол на коротких ножках с расставленными на нем в нужном порядке фигурками старших и младших богов. Айникки воткнула лучину в светец, опустилась на колени и поклонилась богам. Из тьмы на нее глянул круглый черно-белый глаз Укко с острым кошачьим зрачком; над столом качнулись и медленно закружились подвешенные на нитках громовые птицы. Посреди святилища поднимался глиняный идол верховной богини Ильматар. Богиня стояла, сложив на груди тонкие ручки, и глядела прямо на Айникки. Нелегко снести взгляд богини, даже если ее глаза – две ямки на гладком глиняном лице.
– Светлая мать Ильматар, – неуверенно прошептала Айникки. – Это не ты меня разбудила?
Айникки была простой девушкой; никогда боги не удостаивали ее своими знамениями или вещими снами, не говоря уж о том, чтобы явиться лично. Была, правда, та румяная девочка, что вывела ее из бани, – когда Айникки и и ее подруг заманил и запер чародей-людоед Рауни. Странная девочка – вроде всем она была знакома, но никто так и не вспомнил, откуда она родом. С тех пор Айникки ее не встречала. Но теперь девушке казалось, будто нечто незримое присутствует в темной горнице, постепенно открывая себя в яви. Прислушаешься – тихо, как в гробу. А перестанешь прислушиваться – темнота тут же наполняется бормочущими голосами, шелестом не то листьев, не то крыльев…
Нет, куколка Ильматар определенно на нее смотрит!
Вдруг Айникки с изумлением увидела, как глиняная кукла подняла голову и уже по-настоящему посмотрела на нее снизу вверх. Лицо куколки неуловимо изменилось: только что было доброе и глуповатое, а теперь стало похоже на птичье – остроносое и хищное. В ямках глаз загорелись хитрые огоньки.
– Так-так, – проворчала глиняная кукла. – Девица! Кто бы мог подумать! Ты кто такая?
Айникки глядела на ожившую богиню, как мышь на змею, не смея шевельнуться. А птицеголовая богиня разглядывала ее с явной насмешкой.
– Ишь, глаза-то выпучила… Тоже рыжая – да не так, как истинные потомки Калева…
– Ты кто? – выдавила Айникки.
– Отвечай, когда тебя спрашивают! – прикрикнула на нее кукла. – Как тебя зовут, убогая?
– А… Айникки, дочь Антеро. Ты ведь не Ильматар?
– Догадливая! – захихикала кукла. – Сказать бы кому, что меня спутали с Ильматар, да ведь не поверит никто… А скажи-ка, девица, не в родстве ли ты с неким Ильмариненом?
– Ильмо! – встрепенулась Айникки. – Что с ним случилось?!
Глиняная кукла молча смотрела на нее своими глазами-дырками. Айникки топнула ногой:
– Отвечай… нечисть!
– Значит, только что была светлая Ильматар, а теперь уже нечисть? Хе-хе… А что ты так раскудахталась? Какое тебе дело до Ильмаринена?
– Он мой суженый!
– Вот оно что! – протянула кукла. – А скажи, девица, где сейчас твой суженый?
– По воле предков и богов Ильмо пошел в туманную Похъёлу! – гордо сказала Айникки. – Чтобы найти родичей упыря-рунопевца, который убил моих подруг, и на корню извести всех этих мерзких кровопийц! Перед уходом мы обручились. А когда он вернется, сыграем свадьбу!
Глаза куклы полыхнули пламенем… и вдруг гнев ее сменился пакостным хихиканьем.
– Поняла! Ты, девица, уж не беременна ли?
– Я? – Айникки даже подскочила от такого предположения. – Вот еще!
– А ежели подумать?
«Даже думать об этом не желаю!» – хотела ответить Айникки. А сама помимо воли принялась считать дни. Допустим, кукла не врет… Когда же это могло случиться? Перед уходом Ильмо, когда им несколько раз удалось повидаться втайне от родителей? Или еще раньше, когда он вернулся с Браге?
Кукла наблюдала за ней и посмеивалась, словно читая мысли.
– Выходила бы ты, девка, поскорее замуж, а то позора не оберешься. Батюшка-то у тебя суровый, выгонит в лес или вообще пристукнет. А суженого своего ты особо назад не жди. С «похъёльскими упырями» не так-то просто сладить…
– Это неправда, – упрямо повторила Айникки. – Я не беременна!
– Скоро сама узнаешь, правда или нет, – посулила кукла. – Прощай, дурочка. И смотри помалкивай, а то как бы язык не отсох…
Богиня замолчала, черты ее лица застыли и выправились. Перед Айникки на вышитом полотенце снова стояла матерь Ильматар, сложив руки и спокойно глядя на ее своими глазами-ямками. Айникки, словно очнувшись от сна, вскочила, схватила куклу и разбила ее об пол.
Вскоре Айникки, впопыхах одевшись и накинув на голову платок, уже бежала по темным переулкам к реке, где на отшибе стояла изба Локки. Чтобы не будить родителей, вылезла проверенным путем, в окно. Обратно наверх она забраться не умела, но сейчас ей было не до того. Айникки немедленно был нужен совет знахарки.
Локка спала и не сразу откликнулась на настойчивый стук в окно. Айникки пришлось подождать, пока старуха не вышла на крыльцо – простоволосая, в одной длинной рубахе.
– Проходи, девка, – зевая, сказала она. Удивления в ее голосе не было – люди к ней приходили во всякое время. А любопытство она давно наловчилась скрывать.
Айникки присела на край скамьи, глядя, как Локка зажигает лучину и убирает под платок седую косу. Изба Локки была не чета ее родному дому: тесная, темная, пропахшая травами и старой ветошью. На колени к девушке бесшумно прыгнула кошка – Айникки даже вздрогнула.
– Ну, с чем пришла? – спросила старуха, завязывая на поясе запашную юбку.
Айникки промедлила. Столько всего случилось этой ночью, что она даже не знала, с чего начать. Решилась – и выпалила главное:
– Локка… мне кажется, я беременна!
Локка довольно добродушно хмыкнула:
– Ну, давай посмотрим.
Она велела Айникки лечь на лавку, задрала ей подол и тщательно ощупала низ живота.
– Похоже на то, – бормотала она себе под нос. – Стало быть, нагуляла дитё со своим рыжим бродягой и теперь пришла плод травить? Травки-то подходящие у меня есть. Но нерожавшей нежелательно такое – как бы бесплодной на всю жизнь не остаться. Или, может, признаешься отцу? Не погонит же он тебя из дома! Ты не беспокойся. Родишь здорового младенчика, так к тебе еще охотнее присватаются…
– Какое «присватаются»! – возмутилась Айникки, морщась от боли, когда жесткие старушечьи пальцы мяли ее живот. – Ильмо – мой суженый, другого мне не надо!
– Эх, – вздохнула Локка, – твой Ильмаринен, светлая ему память, нынче в Похъёле. Забудь о нем, девка, зачем тешить себя напрасной надеждой?
– А что Похъёла? Похъёла – еще не Манала!
– Никто из Похъёлы не возвращается.
– Он вернется, – упрямо сказала Айникки, садясь на лавке. – И вообще, Локка, я вовсе не о том хотела тебе рассказать. Плод я травить не собираюсь – вот еще выдумала!
– Тогда зачем явилась среди ночи – не могла утра подождать?
– Дело в том… – Айникки замялась. – Видишь ли, я и не думала, что беременна… Но сегодня ночью что-то меня разбудило. Я зажгла лучину у домашнего святилища, и тут мне явилось… видение, не видение…
И Айникки принялась рассказывать о том, как с ней заговорила клювоголовая кукла, как запугивала ее, приказывая молчать, и тоже пугала, что Ильмо не вернется. Заканчивая рассказ, она искоса взглянула на знахарку и удивленно замолчала, Локка сидела бледная, вцепившись крючковатыми пальцами в край юбки.
– Локка… ты чего? – осторожно окликнула ее девушка.
Хотя и так ей было видно, что ее рассказ знахарку почему-то насмерть перепугал.
– Плохо, – пробормотала Локка, блестя в сумраке белесыми глазами. – Когда боги начинают говорить чужими голосами, когда хийси оскверняют святилища – жди беды! И снова этот окаянный Ильмаринен! Ушел в Похъёлу, но и там продолжает мутить воду! Я-то думала, уйдет он – и все закончится. Как бы не так…
– Так что же это… похъёльский демон со мной разговаривал? – недоверчиво спросила Айникки.
– Не знаю, – вздохнула Локка. – Я ничего не могу сказать… тут без совета предков не обойтись.
Она склонилась перед очагом и принялась раздувать вчерашние угли. Вскоре в устье печи полыхнул огонь, в избе стало светлее. Локка, бормоча себе под нос, принялась сыпать в огонь какие-то сушеные травы. Потянуло сладким дурманящим яроматом. У Айникки закружилась голова. Она прислонилась спиной к стене, с любопытством разглядывая убранство избы. Потолок, матово-черный от копоти, темные стены, увешанные разнообразной утварью. Красный угол в избе занимал чуть ли не две стены. Темнели маленькие идолы богов на полках, перед каждым стояли предписанные приношения. Локка, кряхтя, влезла на лавку, сняла с полки пестрый камень. Это был младший брат того, что стоял на кургане, возле деревянного идола предка.
– Вяйно, старый хрыч, невольно мне подсказал своей последней ворожбой, как и к кому лучше обращаться, – буркнула она, ставя камень на стол. – Прежде-то предки не каждый раз откликались, да порой такого наговорят – на трезвую голову и не поймешь. А теперь всё просто стало…
Старуха достала плошку с топленым маслом, наклонила ее и щедро полила пестрый камень.
– Берешь каменное яйцо – либо это, либо то, что на холме, – и обращаешься не к предкам, а прямо к водянице Велламо. Она нашему роду благоволит – видно, недаром легенды говорят, что наш предок был сродни лягушке. Старый дурень Вяйно думал, что просит милости у самого Калева, но я быстро разобралась, кто ему на самом деле отвечал…
Айникки не отвечала. Ее ноздри щекотал запах тлеющего дурмана, огни расплывались в глазах, а фигурки богов, казалось, окружили Локку и наперебой что-то говорили ей, размахивая тонкими ручками и разевая глиняные рты… Сумрак избы наполнился многоголосым писклявым бормотанием.
– Проклятие! – донеслось до нее отчетливо. – Бойся проклятия!
Айникки потерла глаза и прислушалась.
– Где? На ком проклятие?! Говори!
Это уже голос Локки. Деловитый, нетерпеливый. Старуха вовсе не выглядела одурманенной.
– Опять Ильмаринен, чтоб ему пусто было?!
– Нет…
– Да где же оно? Откуда? – продолжала допрос Локка.
– С севера и с юга… и от родного очага…
– Да слышала я это уже, слышала!
– Проклятая кровь, – верещали голоса. – Кровь невинных взывает к мести! Вот чистый источник жизни, на дне его – кровавый мрак, и зреет в нем зерно нового ужаса. А над ним – тьма, и все, кого она коснется, погибнут злой смертью, еще не пройдет год! Кровь – в прошлом! Кровь – в будущем! Реки крови! Бегите, люди Калева! Спасайтесь, пока не поздно!
Локка схватилась за голову, зажимая уши.
– Мать Велламо! – простонала она. – За что же мне эта мука? Знать, что смерть близится… и не понять, откуда…
Айникки вдруг увидела такое, что мгновенно пробудило ее от грез. Вдоль пестрого камня пробежала трещина, и камень распался надвое, словно широко раскрыл рот. Надо ртом выскочили бугорки-глаза… Проклюнулись по сторонам тонкие лапки…
– Мать Велламо! – завопила Локка, норовя пасть ниц. – Пожалей детей Калева!
– Проклятие близко, – неожиданно приятным женским голосом сказала каменная лягушка. – А больше ничего не скажу.
Локка резко обернулась, и Айникки испуганно застыла под ее горящим взглядом.
– Она?!
Лягушачий рот сомкнулся, глаза закрылись, лапки подтянулись под живот, и камень снова стал камнем. А Локка продолжала сверлить девушку взглядом. И взгляд этот Айникки совсем не понравился.
– Что уставилась? – буркнула она.
– А-а-а, – протянула Локка, как будто постепенно прозревая. – Я ведь чуяла, что беда совсем рядом! Сказано было – от родного очага! Кого ж тут заподозрить, как не охотника, лесного бродягу? Оказалось – слишком просто…
– Ты на что это намекаешь?
– Не в Ильмо была причина, а в тебе – и в твоем нерожденном ребенке! В нем проклятая кровь Унтамо. Недаром боги покарали твоего отца, его помощника и соратника, и Марьятту, младшую дочь старого братоубийцы, не послав им сыновей!
– Что?! – изумилась Айникки. – При чем тут Унтамо?
– А ты не знаешь, какого рода твоя мать?
Айникки помотала головой. Локка воздела кверху узловатый палец.
– Все старики знают – но молчат. Чтобы забылось. Никто сейчас не хвалится своим участием в той позорной кровавой войне. Но ничто не остается безнаказанным!
Айникки подумала и пожала плечами:
– Резня Унтамо – дело давнее. Старушечьи сказки. Да хоть бы я была и от рода Унтамо – что с того? Пойди-ка к моему отцу и скажи, что все беды от того, что он взял в жены Марьятту. Да он тебя со двора прогонит, выставит перед всеми старой дурой. Я и так уже слышала, что тебя втихомолку называли полоумной – вечно врагов вынюхиваешь…
– Ты не понимаешь, девчонка, каково это – каждую ночь видеть в снах гибель рода! – рявкнула Локка. – Когда каждую ночь к тебе приходят предки и зовут к себе! Небось сама бы рехнулась. От вашей семьи гибель и придет. Вот он, корень зла, черное семя, что в тихой воде зреет. Вырвать его и выбросить за околицу!
Айникки вскочила с лавки:
– Всё, не желаю больше слушать! Я ухожу!
– Никуда ты не пойдешь.
Локка метнула в очаг горсть порошка. Новая волна сладкого дыма опутала Айникки, ее ноги подкосились, и она без сил упала на лавку. Глаза ее закрылись сами собой. А рядом все бубнила Локка:
– Я спасу род, хоть бы и против твоей воли. Вырежу плод из твоего чрева, сделаю его бесплодным, и проклятая кровь Унтамо уйдет из нашего мира. А там, глядишь, и несчастье обойдет нас стороной…
Бормотание отдалилось и умолкло. И больше ничего не осталось – только темнота и тишина.
«Где я?»
Айникки проснулась внезапно, словно ее окликнули. Тяжелое оцепенение прошло, голова была ясная и свежая. Она почувствовала, что улежит на спине на чем-то твердом. Ногам было холодно. Девушка приоткрыла глаза. Над головой чернел низкий потолок. Пахло травами и горячей водой. «Я лежу на столе, – сообразила она. – Кто снял с меня юбку?!» Айникки резко подняла голову – и увидела Локку. Знахарка стояла прямо напротив нее, держа в руке нечто вроде железной ложки на длинной черенке. И этой ложкой явно собиралась залезть ей между ног! Так вот как она вытравляет бабам нежеланный плод!
К счастью, полагаясь на сонное зелье, Локка не догадалась ее связать. Как только их глаза встретились, Айникки изо всех сил лягнула старуху пяткой в нос. Локка охнула и упала, зловещая ложка с лязгом покатилась по полу. Айникки вскочила со стола, кинулась прочь из избы.
Небо уже светлело на востоке – видно, она провела в доме Локки немало времени. Убедившись, что Локка не преследует ее, Айникки остановилась и, тяжело дыша, принялась поправлять одежду. Старуха сняла с нее юбку – спасибо, хоть рубашку оставила. «И куда я сейчас пойду? – подумала Айникки. – Явлюсь домой в одной рубашке, простоволосая, под утро… Да отец с меня шкуру спустит! Была не была, расскажу родителям всё: и про беременность, и про Локку – и все ее бредни передам…»
Айникки дошла до поворота, откуда уже виднелся в предрассветных сумерках ее дом – и остановилась. Ей вдруг подумалось, что она в самом деле на распутье – и от того, куда она сейчас свернет, зависит не только ее судьба.
Допустим, сделает она как задумала: пойдет, разбудит родителей и перескажет слова Локки – всё как есть. Отец, конечно, разгневается, но травить плод не позволит. Ильмо ему в доме и даром не нужен, а наследник, которого он с младенчества воспитает должным образом, – почему бы нет? Локку, конечно, и слушать не станет. Выставит на посмешище. А если упрямая знахарка открыто объявит, что проклятие – на их семье… О, тут Локке придется совсем плохо. Они и так уж давно не ладили. Отец часто говорил, что Локка забрала себе больно много власти. Это в самом деле было так: все ее побаивались, многие – поддерживали. И что начнется тогда? Самое страшное, что можно вообразить, – междоусобица, род расколется надвое. Если одолеют сторонники Локки, семья Антеро будет изгнана – в лучшем случае. А если, что более вероятно, победит отец? Без знахарки роду будет непросто. Кто передаст волю предков? Кто предупредит о грядущей опасности? Кто будет лечить травами и заговаривать болезни? И останутся они дальше жить без колдуньи, брошенные богами, под властью старосты – приспешника проклятого братоубийцы. Дожидаясь скорой и теперь уже неотвратимой гибели.
Но что делать? Можно ли спасти род Калева, не убивая нерожденное дитя? И Ильмо так далеко – ничем не поможет, даже советом…
«Вяйно!» – неожиданно вспомнила Айникки – и ей сразу полегчало. Недаром Ильмо, уходя в Похъёлу, советовал ей перебраться к нему жить. А она вот задержалась. После того памятного гадания и ухода Ильмо отец и мать совершенно переменились. Ни единого недоброго слова о суженом Айникки не слышала, одни похвалы его отваге и молодечеству. И о ней самой так заботились, так лелеяли, что она и подумала – зачем ей переезжать к старому колдуну, если дома стало так хорошо?
«Надо было послушать Ильмо, – подумала Айникки с запоздалым раскаянием. – Разнежилась под родительским крылышком… А живи я у Вяйно, небось кукла Ильматар не заговорила бы со мной!»
Айникки решительно отвернулась от отчего дома. На миг ей стало страшно. Вдруг Вяйно скажет ей то же самое, что Локка?
«Не скажет, – подумала она. – Он ведь пообещал Ильмо меня защитить. А потом, Вяйно знаменитый чародей! Что ему стоит снять проклятие с рода Калева?»
Небо над рекой начало розоветь. Скоро взойдет солнце… И с первыми его лучами Локка наверняка поспешит к Антеро. Значит, бежать надо прямо сейчас.
«Пусть лучше все они будут против меня, чем друг против друга», – решила Айникки и пошла прочь из Калева. Босая, простоволосая, в одной рубашке… А ночи были холодны, и перед рассветом на траве часто лежал иней. «Ничего, – утешила себя Айникки, ускоряя шаг. – Побегу быстрее, так и согреюсь».
И побежала.