Через десять минут я остановился на гребне подъема и прислушался.
Кто-то насвистывал и напевал «Молли Малоун». На холме, жутко вихляя, крутил педали пожилой человек на велосипеде ничем не лучше моего. На самом верху он свалился и остался лежать рядом с велосипедом.
– Старина, ты уже не тот, каким был раньше! – воскликнул он и пнул ногой шины. – Вот так и валяйся тут, зверюга!
Не обращая на меня внимания, он достал бутылку. Приложился к ней философски, затем подержал вверх дном, чтобы последняя капля скатилась ему на язык.
Наконец я заговорил:
– Похоже, нас обоих постигла та же участь. Что-нибудь случилось?
Старикан уставился на меня:
– Уж не голос ли американца я слышу?
– Да. Могу ли я вам помочь?..
Старик указал на пустую бутылку:
– Помощь бывает разная. Пока я забирался в гору, меня осенило, что ведь нам обоим, мне и этому чертову драндулету, по семьдесят лет.
Тут он слегка ткнул в велосипед.
– Поздравляю.
– С чем? Что дышу? Так это привычка, а не заслуга. Позвольте спросить, чего это вы так на меня таращитесь?
Я отпрянул:
– Э‑э… есть ли у вас родственник в доках на таможне?
– А у кого нет? – Хватая ртом воздух, он потянулся к велосипеду. – А‑а, минутный отдых, и мы со зверь-машиной уже в пути. Мы не знаем, куда держим путь. Я и Салли – так зовут велосипед, видите ли, – каждый день выбираем дорогу и едем по ней.
Я попытался пошутить:
– А ваша матушка знает, что вы здесь?
Старик словно опешил:
– Странно, что вы об этом заговорили! Да, знает. Ей девяносто пять, знай лежит себе на кушетке! Я сказал: «Мам, я уезжаю на целый день. Оставь виски в покое. Ты же знаешь, что я так и не женился».
– Извините.
– Сначала вы поздравляете меня по случаю моей старости, теперь сожалеете, что я холостяк. Сразу видно, вы не знаете Ирландии. Быть старым и холостым – одно из наших важнейших занятий. Понимаете, мужчина не может жениться без собственности. Вы дожидаетесь, пока ваших родителей призовут на выход, наследуете их собственность и только потом ищете жену. Игра такая, кто кого переживет. А я еще женюсь.
– В семьдесят?!
Старик весь сжался в комок:
– С доброй женой у меня будет двадцать лет хорошей семейной жизни даже в таком преклонном возрасте. Сомневаетесь? – просверлил он меня взглядом.
– Нет.
Старик расслабился:
– Ну ладно. А что вам понадобилось в Ирландии?
Меня вдруг бросило в жар:
– На таможне мне посоветовали пристально присмотреться к этой стране, погрязшей в нищете, стонущей от поповского засилья, вымоченной дождями и утопающей в слякоти, в этой…
– Господи боже! – воскликнул старик. – Да вы писатель!
– Как вы догадались?
Старик фыркнул, жестикулируя:
– Вся страна ими кишит. В Корке писатели ворочают камни, в Киллашандре – бродят по болотам. Помяните мое слово, настанет день, когда на каждое человеческое существо будет приходиться по пять писателей!
– Да, я действительно писатель. Прошло несколько часов, как я сюда прибыл, и мне уже кажется, что солнца не было тыщу лет, а только ливни, холод, блуждание по дорогам. Мой режиссер дожидается меня где-то. Вот бы добраться до этого места. Но я, как говорится, без задних ног.
Старик наклонился ко мне:
– Вам что, уже здесь разонравилось? Свысока смотрите?
– Ну…
Старик отмахнулся:
– Почему бы и нет? Всем нужно смотреть на кого-то свысока. Вы смотрите свысока на ирландцев. Ирландцы – на англичан, а те – на весь мир. В конце концов, все потом улаживается. Думаете, меня раздражает выражение вашего лица, на котором написано, что вы приехали проверить наше дыхание и убедиться, что оно кислое, измерить наши тени и убедиться, что они короткие? Нет! Я же и помогу вам раскусить нашу треклятую страну. Идемте туда, где вы сможете стать свидетелем жуткого события, кошмарной сцены. Туда, где встречаются парки и норны. На истинную родину ирландцев… А‑а, до чего же вы ее возненавидите! И все же…
– Все же?
– Прежде чем уехать, вы полюбите нас всех. Мы неотразимы. И знаем это. В этом-то и вся беда. Оттого что нам это известно, мы становимся еще невыносимее, а это, в свою очередь, заставляет нас лезть из кожи вон, чтобы стать еще неотразимее. Вот так мы и гоняемся за своим хвостом по всей стране, ничего при этом не выигрывая и ничего не теряя. Вот! Видите ту процессию из безработных, топающих по дороге в дырявых лохмотьях?
– Да.
– Это первый круг ада! А видите тот молодняк на велосипедах со сдутыми шинами и колесами без спиц, крутящий педали босыми ногами под дождем?
– Да.
– Это второй круг ада!
Старик замолчал.
– А там… можете прочесть? Третий круг!
Я прочитал вывеску:
– «У Гебера Финна»… да это же паб!
Старик изобразил удивление:
– Действительно, пожалуй, вы правы. Идемте, я познакомлю вас со своей… семьей.
– Семьей? Вы же говорили, что не женаты!
– Так и есть. И все равно – вперед!
Старик хорошенько стукнул по двери. И мы оказались в баре: сверкающие краны и с десяток встревоженных лиц резко обернувшихся к нам посетителей.
– Ребята, это я, – возвестил старик.
– Майк! Ну ты и напугал нас! – сказал один.
– А мы подумали, может, случилось чего! – сказал второй.
– Может, и случилось, по крайней мере для него. – Майк похлопал меня по локтю. – Что будешь пить, парень?
Я осмотрелся вокруг, хотел сказать «вино», но вместо этого ляпнул:
– Виски, пожалуйста.
– Давай мой «Гиннесс», – сказал Майк. – Теперь познакомимся со всеми. Вот Гебер Финн, он владеет пабом.
Финн протянул мне виски:
– Скорее тем, что от него осталось после того, как его прозакладывали три-четыре раза.
Майк двигался дальше, показывая пальцем:
– Это О’Гейвин, у него самые шикарные болота во всем Килкоке, он добывает торф, чтоб не гас огонь в ирландских очагах. Он искусный охотник и рыболов, как в сезон, так и в межсезонье.
О’Гейвин кивнул:
– Я браконьерствую. На воде и на суше.
– Вы честный человек, мистер О’Гейвин, – сказал я.
– Нет, – сказал О’Гейвин. – Как только я найду работу, я покончу с этим.
Майк повел меня дальше:
– Следующий – Кейси, может подковать твоего коня.
– Кузнец, – сказал Кейси.
– Починить спицы твоего велодрына.
– Веломеханик, – сказал Кейси.
– Отрегулировать свечи твоего драндулета.
– Автослесарь, – сказал Кейси.
Майк двинулся дальше:
– А это Келли, наш торфяной учетчик!
– Мистер Келли, вы ведете учет торфа, добытого мистером О’Гейвином на болоте?
Все засмеялись, и Келли сказал:
– Это распространенное туристское заблуждение. Так мы называем беговые дорожки. Я эксперт по скачкам. Я развожу лошадей…
– Он распространяет билеты на тотализаторе, – выкрикнул кто-то.
– Букмекер, – сказал Финн.
– Но «торфяной учетчик» звучит солиднее, не правда ли? – спросил Келли.
– В самом деле! – ответил я.
– А вот Тималти, знаток искусства.
Я пожал ему руку:
– Знаток искусства?
– Я до такой степени насмотрелся на марки, что у меня теперь глаз наметан на живопись, – объяснил Тималти. – Вообще-то я почтмейстер.
– А это Кармайкл, который в прошлом году воцарился на местной телефонной станции.
Кармайкл, вязавший что-то на спицах, откликнулся:
– Моей жене нездоровится, она все никак не поправится. Да поможет ей Бог! Я дежурю здесь, по соседству.
– А теперь скажи нам, сынок, – поинтересовался Финн, – что тебя гложет?
– Кит. И… – сказал я, выдержав паузу, – Ирландия!
– Ирландия?! – вскричали все.
Майк разъяснил:
– Он писатель, увяз в Ирландии и не в состоянии понять ирландцев.
В наступившей тишине кто-то произнес:
– Мы и сами не понимаем!
Раздался хохот. Мистер О’Гейвин наклонился вперед:
– А чего конкретно вы не понимаете?
Майк вмешался, чтобы предотвратить хаос:
– Правильнее сказать – недооценивает. Пребывает в замешательстве. Поэтому я отправляюсь с ним на большую экскурсию по самым жутким местам и горьким истинам. – Он умолк и повернулся ко мне: – Ну вот и познакомились, сынок.
– Майк, вы пропустили одного. – Я кивнул на перегородку в конце бара. – Вы не познакомили с… ним.
Майк присмотрелся и спросил:
– О’Гейвин, Тималти, Келли, вы кого-нибудь там видите?
Келли посмотрел туда:
– Не видим.
Я показал:
– Ну вот же. Ясно как божий день! Человек…
Тут встрял Тималти:
– Послушай, янки, не нарушай вселенское равновесие. Ты видишь эту перегородку? Существует незыблемый закон, по которому всякий, кому хочется немного покоя и тишины, испаряется, автоматически превращается в невидимку, пустое место, ничто, как только окажется за этой перегородкой.
– Это факт?
– Во всяком случае, в Ирландии достовернее не бывает. То пространство, размером два фута на один, считается более сокровенным, чем исповедальня. Туда человек может уйти, если ему надо вскормить свою душу без лишних разговоров и суеты. Так что, каковы б ни были намерения, пока он сам не снимет с себя обет молчания, этот закут считается необитаемым – там никого нет!
Все закивали, гордясь словами Тималти.
– Молодец, Тималти. А теперь допивай свой стакан, парень, будь начеку, стой наготове, смотри в оба! – сказал Майк.
Я стал смотреть на мглу, которая клубилась, просачиваясь сквозь дверь.
– Зачем начеку?
– Затем, что там, в тумане, всегда таятся Крупные События. – Голос Майка зазвучал таинственно. – Как исследователь Ирландии, не позволяй, чтобы хоть что-то осталось необъясненным.
Он вперился в темноту:
– Может произойти что угодно… и всегда происходит.
Он глотнул туману и замер:
– Тсс! Слышали?
Вдали раздалось глухое шарканье ног, тяжкое дыхание, которое становилось все ближе, ближе, ближе!
– Что?.. – спросил я.
Майк смежил веки:
– Тсс! Слушай… Да!