Я выглянул с палубы парома «Дан-Лэри» и увидел Ирландию.
Земля была зеленая.
Не просто заурядно зеленая, а всех тонов и оттенков. Зелеными были даже тени и блики, игравшие на причале Дан-Лэри и на лицах таможенных инспекторов. И я – молодой американец тридцати лет от роду, страдающий двумя видами депрессии и нагруженный пишущей машинкой, – окунулся в эту зелень.
Узрев свет, траву, холмы, тени, я воскликнул:
– Зеленая! Как на рекламных плакатах. Ирландия – зеленая. Чтоб я сдох! Зеленая!
Молния! Гром! Солнце скрылось. Зелень исчезла. Огромное небо занавесили дожди. Я опешил, чувствуя, как улыбка сползает с моего лица. Седой, заросший щетиной таможенник подал мне знак:
– Сюда! Таможенный досмотр!
– Куда она подевалась? – жалобно сказал я. – Зелень! Она же только что была! А теперь…
– Зелень, говорите?
Инспектор посмотрел на свои часы.
– Она появится, когда выглянет солнце, – заявил он.
– И когда же это произойдет?
Старик перелистал таможенный свод.
– В этих чертовых инструкциях ничего не сказано, когда и где выйдет солнце и выйдет ли оно в Ирландии вообще. – Он воспользовался носом вместо указки. – Вон там есть церковь, поинтересуйтесь у них.
– Я пробуду здесь шесть месяцев. Может…
– …вы снова увидите солнце и зелень? Есть такая вероятность. Но в двадцать восьмом году дождь лил двести дней. В тот год у нас уродилось грибов больше, чем детей.
– Это факт?
– Нет, слухи. Но в Ирландии ничего другого и не надо: кто-то услышал, кто-то сказал, и дело сделано! Это весь ваш багаж?
Я предъявил пишущую машинку и худющий чемодан:
– Путешествую налегке. Все получилось так быстро. Основной багаж прибудет на той неделе.
– Впервые в Ирландии?
– Нет. Однажды, в тридцать девятом, я, тогда еще бедный, непризнанный и восемнадцатилетний, прибыл сюда на сухогрузе.
– Что привело вас в Ирландию?
Инспектор послюнявил карандаш и приготовился марать им бумагу.
– Безумие, – ляпнул я.
Его карандаш запнулся. Инспектор поднял на меня глаза:
– Для начала просто великолепно. Но что вы хотите этим сказать?
– Сумасшествие.
Довольный, он подался вперед, сгорая от нетерпения.
– И какого характера? – вежливо осведомился он.
– Разновидностей две. Литературная и психологическая. Я здесь для того, чтобы освежевать и выпотрошить Белого Кита.
– Освежевать, – записал он. – Выпотрошить Белого Кита. Это, стало быть, Моби Дика?
– А вы читаете книжки! – воскликнул я, вытащив из-под мышки эту самую книгу.
– Когда есть настроение. – Он подчеркнул записанное. – Чудовище проживает у нас в доме лет двадцать. Я вступал с ним в единоборство дважды. Оно слишком тяжеловесное, и объемом, и авторским замыслом.
– Да, – согласился я. – Я брался за него десять раз, пока месяц назад меня на это дело не завербовала киностудия. Теперь я должен покончить с ним раз и навсегда.
Инспектор кивнул, смерил меня взглядом с ног до головы и провозгласил:
– Итак, вы прибыли писать сценарий! В Ирландии есть только один киношник. Как его? Высоченный, с таким помятым обезьяньим лицом, красивая речь. Сказал: «Больше никогда». Сел на паром, чтобы испытать на себе Ирландское море. Испытал. Изрыгнул из себя обед с завтраком. Как побледнел! Еле удерживал под мышкой Китовую книгу. «Больше никогда!» – кричал. А ты, парень, сможешь одолеть эту книгу?
– Неужто вам это не удалось?
– Кит здесь не пришвартовывался. Так, с литературой понятно. Что вы говорили насчет чего-то там психологического? Вы прибыли понаблюдать, как католики напропалую врут, а унитаристы обнажают грудь?
– Нет-нет, – поспешил я его заверить, вспоминая прошлый приезд сюда, когда стояла жуткая погода. – Между моими погружениями в поисках Кита я собираюсь изучать ирландцев.
– Это и Господу Богу оказалось не под силу. Вам ли с Ним тягаться? Не стоит и пробовать! – Он поднял свой карандаш.
– Ну… – сказал я, натягивая на голову черный мешок, завязывая петлю на шее и нажимая на рычаг, чтобы провалиться в люк. – Простите, но это единственный берег в мире, где я мечтаю высадиться. Он такой таинственный. Ребенком, когда я проходил по ирландскому кварталу на окраине города, ирландцы колошматили меня. А когда они появлялись в нашем квартале, мы колошматили их. Целых полжизни я ломал голову, зачем мы это делали. Я вырос озадаченным…
– Озадаченным? И это все? – вскричал инспектор.
– Да, ирландцы озадачили меня. Я не столько испытываю к ним неприязнь, сколько мучаюсь своим прошлым. Меня не интересуют ни ирландский виски, ни ирландские тенора. Ирландский кофе тоже мне не по нутру. Можно долго перечислять. Я жил с этими жуткими предрассудками и должен от них избавиться. И так как киностудия назначила меня выслеживать Кита в Ирландии, я подумал: «Боже мой, я смогу сравнить действительность со своими предубеждениями. Я должен навсегда извести этого призрака». Можно сказать, – неубедительно закончил я, – что я пришел увидеть ирландцев.
– Нет! Услышьте нас. Но наш язык не связан с мозгом. Увидеть нас? Так нас тут нет, сынок. Мы – там, а может, еще дальше. Можно позаимствовать эти очки?
Он очень деликатно снял с меня очки и надел на себя:
– Э! Да у вас тут стопроцентное зрение!
– Да.
– Нет-нет. Фокус слишком точный. Вам нужно нечто, от чего преломляется свет и получается что-то вроде мглы или тумана, но не дождя. Вот тогда вы увидите, как мы плаваем – чуть не тонем – на спине, как та девица в «Гамлете»…
– Офелия?
– Именно. Бедняжка. Ну! – Он водрузил очки мне на переносицу. – Когда захотите присмотреться к толпе, снимите их, а не то увидите, как мы маршируем налево, вместо того чтобы повернуть направо. И все равно вам не раскусить ирландцев. Можете зондировать, прощупывать, докапываться. Мы не столько народ, сколько погода. Прорентгеньте нас, вырвите из нас с корнем скелеты, а к утру мы регенерируем. Вы правы во всем, что сказали!
– Прав? – изумился я.
Инспектор в голове составил свой список:
– Кофе? Мы не поджариваем зерна – мы их сжигаем! Экономика? Музыка? Они у нас два в одном. Потому что есть нищие, бренчащие на расстроенных банджо на мосту О’Коннела; нищие, волокущие вокруг парка Святого Стефана пианолы, которые звучат как бетономешалки, набитые бритвами. Ирландки? Все ростом три фута, ножки короткие, вместо носов пятачки. Можно на них опереться, можно прикрыться ими от дождя, но чтоб гоняться за ними с серьезными намерениями по болотам… А Ирландия? Самая большая в мире исправительная колония под открытым небом… большой ипподром, где попы играют на тотализаторе, принимают ставки и выплачивают по ним в день Страшного суда. Отправляйтесь-ка домой. Мы вам не понравимся!
– Я не испытываю к вам неприязни…
– Еще испытаете! Послушайте! – Старик перешел на шепот. – Видите эту толпу ирландцев, спешащих покинуть остров, пока он не затонул? Они держат путь в Париж, Австралию, Бостон. До второго пришествия. Вы спросите: зачем вся эта суета с бегством из Ирландии? Ну, если у вас воскресным вечером выбор: посмотреть фильм тридцать первого года с Гретой Гарбо в кинотеатре «Развеселый», либо помочиться у памятника поэту близ театра «Гейт», либо броситься для развлечения в реку Лиффи со счастливой надеждой утонуть, тогда вам наверняка захочется отсюда смотаться, что они и делают – уйма народу каждый день, с того самого дня, как застрелили Линкольна. Население сократилось с восьми миллионов до трех без малого. Еще один картофельный голод или еще один густой туман, в котором все уложат вещички, на цыпочках переберутся на ту сторону и притворятся филадельфийской полицией, – и Ирландия опустеет. Вы не сказали мне про Ирландию ничего такого, чего бы я не знал!
Я пришел в замешательство:
– Надеюсь, я не обидел вас.
– Было приятно услышать, что вы думаете. А эта книга, которую вы пишете. Она… порнографическая?
– Я не собираюсь изучать сексуальные привычки ирландцев.
– Жаль. Они остро в этом нуждаются. Ну, Дублин перед вами! Удачи, юноша!
– До свидания… и спасибо!
Старик недоверчиво покосился на небо:
– Ты слышал? Он сказал «спасибо».
Я побежал и растворился в молниях, громе и тьме. Где-то в вечерних сумерках играла расстроенная арфа.