Август сидел на заднем сиденье родительской машины. Как и все, чем они владели, машина была нарочито старая, как будто долгая жизнь делала вещи более ценными, а не наоборот. Родителям принадлежал магазин старинной одежды и мебели, «Ветхие новости», и Август считал, что они в буквальном смысле слова продают вещи дороже, чем они того стоили, в этом было что-то бредовое. А вот машина, кстати, зашибись, из тех, на которые восхищенно пялятся бородатые парни в зеркальных очках, когда она стоит на улице в Клэпхэме. Огромная, размером с океанский лайнер, квадратная, как бутафорская машина из картона. У нее даже есть имя – Гарольд. Кондиционер не работал, Август опустил окно до самого низа, и ветер нещадно гонял его волосы по лицу, будто он попал в стиральную машину.
– Сынок. – С переднего сиденья обернулась мама. Из-за ветра ее голос едва слышался, как сигнал сквозь помехи.
Август только промычал в ответ, глядя на скачущие деревья. Они были на полпути к дому, скоро остановятся перекусить в Грейт-Баррингтоне – как всегда, когда его везли из лагеря.
До начала школы оставалась неделя. Восьмой класс. Как же ему хотелось, чтобы из лагеря можно было уехать за пять минут до начала учебы! Школа – сборище людей, о которых летом Август начисто забывал, иногда до такой степени, что осенью смотрел на них с изумлением, будто они умерли и вдруг воскресли из мертвых. Не потому, что все они жуткие – по данной категории шли лишь некоторые, например девицы, вечно гарцующие на празднике урожая, каждый год – новый сбор, они выкидывали вперед руки от локтя до запястья, будто готовились к конкурсу «мисс Америка», – просто они ему чужие, а что хорошего, когда тебя окружает то, что тебе не нужно?
У родителей по жизни – другая установка. Подштопать, залатать, заговорить любую проблему и вогнать ее в землю.
– Сынок? – снова позвала мама.
Жестом она попросила его закрыть окно, он нехотя послушался и со щелчком отсек шум дороги.
– Что?
Теперь он врубился в музыку, звучавшую в машине, – Пол Саймон, официальный представитель всех родителей-либералов. Иногда Август задумывался, а нет ли руководства для родителей, какая музыка, книги и фильмы им должны нравиться (певица Арета Франклин, писатель Майкл Шейбон, документалки), какую еду считать вкуснятиной, хотя она таковой явно не является (домашний хумус, суп из чечевицы).
– Давай поговорим? – Отец крутнулся на сиденье и обхватил руками подголовник.
– О чем? – Август заправил волосы за уши.
– Ты же всю дорогу плачешь. – Голос отца звучал мягко.
Он хотел как лучше. Да и мама тоже. Они-то не виноваты.
– А я и не заметил, – честно признался Август.
Взрослые – даже хорошие, как его родители, которые понимают, что у их детей есть своя жизнь, что это не роботы, созданные для их удовольствия, – про свои детские впечатления напрочь забыли. Вот короткий список того, что это (быть живым) означает: стоять нагишом посреди Таймс-Сквер в Нью-Йорке, стоять нагишом посреди кафетерия, быть крабом-отшельником и шарить по дну океана в поисках новой раковины, быть черепашкой посреди трассы с шестиполосным движением. Это лишь для затравки, список окружавших его каждый день чудачеств, странностей и идиотизмов он мог множить и множить.
– Правда? – удивилась мама. Чуть подавшись назад, она положила руку ему на колено. – Я тебя люблю, мой милый.
Потом Август снова опустил окно, и до остановки они оставили его в покое.
Если считать, что лагерь – это рай, а дом – ад, Грейт-Баррингтон был чистилищем, подходящее место, чтобы остановиться и сходить в туалет. Хорошие сэндвичи, за углом мороженое выше среднего. Август заказал вафельный рожок, присыпанный мятной шоколадной крошкой и разноцветными блестками, – без особой охоты, потому что как ни подслащай пилюлю, от грусти не уйдешь, да ему и не хотелось, лучше еще немного погрустить. Они устроились за небольшим квадратным столиком, подпихивая друг друга всеми шестью коленями.
– На следующий год тоже можно поехать, – сказала мама.
Август вел внутренний отсчет. Еще одно лето – а потом в лагерь по возрасту уже не поедешь. Его дни были сочтены, как у плюшевой игрушки на постели подростка. Об этом старались не говорить, а сейчас мама вдруг, будто нарушив этикет, напомнила: стрелки тикают. Неужели он и правда всю дорогу плакал, и ей пришлось обещать ему следующее лето прямо сейчас, когда после отъезда из лагеря не прошло и двух часов?
Мама Августа, Рут, носила длинные волосы и прямую челку, как девочки-подростки в семидесятые годы. Джинсы в обтяжку, шикарные зубы без вмешательства стоматолога, всегда в центре внимания. Август часто наблюдал, как она общается с людьми – продавцы мороженого, друзья, случайные покупатели в магазине. Ну почему он не такой, как она! Каждый год Рут говорила ему – ты обязательно найдешь своих людей в школе, а не только в лагере. Шансов на это не больше, чем на то, что в кегельбане тебя ударит молния – но как ей-то скажешь? В школе были люди, которых он мог терпеть, которым мог позвонить и узнать домашнее задание, если заболел, – но все это не друзья. Это все коллеги по выживанию в средней школе. Вот о чем мечтал Август в своих самых буйных фантазиях: в пятнадцать лет получить аттестат об окончании средней школы и махнуть прямо в колледж в Нью-Йорк или Сан-Франциско, быть вожатым в летнем лагере, а в Клэпхэм заглядывать на праздники. Но разве с мамой таким поделишься? Ведь она до сих пор считает его ребенком.
– Знаю, – отозвался Август.
Отец потер бороду.
Кафе-мороженое было заполнено до отказа, их стол оказался прямо под большой местной доской объявлений, пришпиленные бумажки предлагали прогулять вашу собаку, дать уроки игры на гитаре, кто-то искал пропавшую кошку.
– Ого. – Рут указала на объявление о продаже недвижимости.
Все детство Август проездил с родителями по отсыревшим старым домам, наполненных скарбом очередного покойника.
– Безусловно, – согласился Джон.
Сначала он влюбился в Рут, а уже потом – в старье. В старших классах клэпхэмской частной школы он был капитаном теннисной команды, весь из себя крутой, волосы так и летали, точно гребни волны. Однако постепенно мама превратила гардероб отца из пастельных тканей в его же более раннюю версию, и сейчас он выглядел ничем не лучше ее в своих коротких шортах – такие отцы надевали в восьмидесятые, приезжая забирать детей из лагеря. И даже когда родители покупали новую одежду, она все равно выглядела старой.
– Ты не против, сынок? – спросила Рут.
На самом деле это был не вопрос. Скупка старья и есть бизнес Салливанов. Они скупают старые вещи за бесценок и доводят их до приемлемого вида, превращают в нечто привлекательное. Жаль, подумал Август, что такое волшебство они не могут провернуть с ним.
Дом был маленький, когда-то голубой, теперь краска выцвела и поблекла от солнца – так выглядят лодки, которые десятилетиями торчат в соленой воде. Возле гаража стояли несколько зевак, не толпа, какие встречаются в районах пофешенебельнее, где спецы вроде его родителей тянут шеи в поисках дорогих безделушек, которыми можно украсить витрину своей фирмы. В данном случае – просто скромный домишко в небольшом городке, который так или иначе требовалось освободить. За родителями Август вошел в дом. Очередность событий он знал наперед.
Сначала они осмотрели мебель – все-таки она стоит дороже, и что-то ценное (старинный комод, древнее зеркало, абажур из матового стекла) уйдет быстро. Потом внимание на вещи, предметы одежды и искусства, в такой последовательности. Поразительно, сколько люди готовы заплатить за деревянную резную утку ручной работы. Родители разделились, один наверху, другой внизу, глаз наметан. Август поднялся за отцом и забрел в одну из спален.
В лагере Август рассказал друзьям, как ведется охота за старьем, и те единодушно заявили: полный пипец. Они говорили об этом по вечерам, когда отправлялись в походы, сидели у костра и кайфовали.
– То есть люди реально откинули копыта, да? – спросила Эмили, его лучшая подруга.
– Еще как откинули. Ну насколько я знаю. Иначе это была бы обычная распродажа, и продавцы сидели бы тут же с сумкой на поясе и набивали цену.
– А их жены, мужья, дети разве не могут все распродать? Как-то грустно, двери нараспашку – берите, кому не лень. – Куинн покачала головой.
– Ну вроде все так и есть. А у кого-то нет ни мужа, ни жены, ни детей. Или они живут хрен знает где.
Эти слова всех повергли в состояние легкого паралича.
– Вот блин, – высказалась наконец Эмили.
– И что, они находят клевые штучки? – уточнила Куинн.
– Иногда. Какие-нибудь диковинные куклы с одним глазом. Мама такие любит.
Эмили стукнула его и зарылась головой в его живот.
– Господи, мне из-за тебя кошмары будут сниться!
Спальня, куда занесло Августа, была почти пуста, бледно-розовые обои в цветочек совсем выцвели. На маленькой кровати громоздилась горка из потрепанных лоскутных одеял – маму обязательно заинтересует. На полочке у окна устроился большой самодельный кукольный домик, и Август опустился на колени, чтобы получше его рассмотреть. Это мама тоже возьмет – там в миниатюрной туалетной комнате был миниатюрный рулон туалетной бумаги. Она обожала такие штучки – дело рук чьей-то бабушки. Маленькие обитатели домика исчезли, но это не страшно. Заполнить его жильцами – не проблема. Он толкнул пальцем распашные дверки, они качнулись взад и вперед. Рывком Август поднялся на ноги.
В принципе, есть интернаты, да только там еще хуже. Август про них читал: наркотики, несварение желудка, убийства. Еще есть домашнее обучение, однако родители не в ладах с математикой. А в школе будет лучше, да? Буйный переходный возраст – это как? Конечно, в Гудзоновой долине есть местечки позамысловатее, есть частные школы – но чтобы за них платить, его родителям надо продавать по тысяче кукольных домиков в день. Одна девочка, чей блог ему нравился, каким-то образом уговорила родителей купить дом на колесах и весь учебный год каталась по Мексике. В комнату заглянула мама и завизжала от радости. Цель любой поездки родителей – отыскать какую-то диковинку и прибрать к рукам. Август отодвинул запыленную занавеску и посмотрел в окно. В лагере он был самим собой, и его любили именно за это. В школе он вынужден рядиться в чужие одежды.
Мама занялась одеялами, стала раскладывать их по цвету и рисунку, потом принялась проверять, есть ли пятна. Она с головой ушла в работу, разглаживая жесткие хлопковые квадраты, явно просчитывая, сколько готова заплатить и за сколько выставит их в магазине, когда довезет домой. Август повернулся к шкафу – он был открыт, будто жившая здесь девочка как раз одевалась, и пришельцы ее спугнули.
На вешалках полупустого шкафа висело с дюжину нарядов, под рукой Августа они заколыхались. Он провел по ткани пальцами, пощупал ее. Сразу видно, хорош ли товар, стоит ли он хороших денег, и это не всегда зависит от этикетки. Он пощупал белое платье на петельках и качнул юбку, чтобы лучше разглядеть весь наряд.
– Любо-дорого смотреть, – сказала мама, глядя ему через плечо. – Последние дни лета? Все легко уйдет. Даже после распродажи на День труда.
Она распрямила спину и прижала к груди стопку одеял.
– Я думал, ты про меня, – сказал Август и моргнул.
– Про тебя – всегда! – И мама послала ему воздушный поцелуй.
Август больше походил на маму, чем на отца, от чего получал удовольствие. Он зеркально вернул воздушный поцелуй, мама улыбнулась в ответ, а потом заметила кукольный домик – и вся затрепетала, как он и ожидал.