Я безмолвно выскользнула из лаборатории, заперла дверь на замок и направилась в сторону редко используемого северного холла, который располагался параллельно фасаду дома. Хотя Доггер разместил Лену и Ундину в одной из этих изобилующих пещерами усыпальниц, маловероятно, что я наткнусь на них.
Отец сказал нам, что будет первым бдеть над Харриет. Но насколько я знаю, он до сих пор в гостиной, захваченный своим горем. Времени совсем мало, но если я потороплюсь…
В южном конце западного крыла я приложила ухо к дверям будуара Харриет. Я ничего не слышала, кроме дыхания дома.
Подергав дверь, обнаружила, что она не заперта.
Вошла внутрь.
Комната была завешена черным бархатом. Он был повсюду: на стенах, на окнах; даже кровать и туалетный столик Харриет были покрыты этой мрачной тканью.
В центре комнаты на задрапированных подмостках – катафалке, как их назвал отец, – располагался гроб Харриет. «Юнион Джек» заменили черным покровом с гербом де Люсов: зловещий черный и яркое серебро, две щуки стоят на хвостах друг напротив друга. Плюмаж, ущербная луна и девиз «Dare Lucem».
Ущербная луна – это затмение, а щуки по-латыни будут lucies, серебряная и черная, – каламбур с именем де Люсов.
И девиз, еще один каламбур с нашим фамильным именем: Dare Lucem – давать свет.
Именно то, чем я и собираюсь заняться.
По углам катафалка высокие свечи в железных подсвечниках распространяли таинственный неверный свет, и казалось, что во мраке пляшут демоны.
Едва заметный туман висел вокруг пламени свечей, и в жуткой тишине я уловила в воздухе слабый запах.
Я не смогла совладать с дрожью.
Харриет там – внутри этой коробки!
Харриет, мать, которую я никогда не знала, мать, которую я никогда не видела.
Я сделала три шага вперед, протянула руку и коснулась блестящего дерева.
Какое оно странно и неожиданно холодное! Удивительно влажное!
Конечно же! И как я раньше не подумала.
Чтобы сохранить тело Харриет во время долгого пути домой, его наверняка запаковали в большой кусок двуокиси углерода, или сухого льда, как его называют. Это вещество впервые описал в 1834 году французский ученый Чарльз Трилорье, после того как открыл его почти случайно. Смешивая кристаллизованный CO2 с эфиром, он смог достичь невероятно низкой температуры в минус сто градусов по Цельсию.
Так что внутри этой деревянной оболочки должен быть запечатанный металлический контейнер – вероятно, из цинка.
Неудивительно, что носильщики на вокзале двигались так медленно под своей ношей. Металлический контейнер, заполненный сухим льдам, плюс дубовый гроб, плюс Харриет – изрядная тяжесть даже для самых сильных мужчин.
Я принюхалась к дубу.
Да, никаких сомнений. Двуокись углерода. Ее выдает слабый, едкий, приятно кислый запах.
Как сложно будет, – подумала я…
Внезапно до меня донеслись звуки шагов в вестибюле. Сапоги отца! Я в этом уверена!
Я бросилась под катафалк и скрылась из вида, едва осмеливаясь дышать.
Дверь открылась, отец вошел в комнату и снова закрыл дверь.
Повисло долгое молчание.
А потом раздался самый душераздирающий звук, который я когда-либо слышала, когда из моего отца начали медленно вырываться тяжелые всхлипывания, словно плавучие льдины откалывались от айсберга.
Я заткнула уши пальцами. Есть некоторые звуки, которые не должны слышать дети, пусть я даже уже не ребенок, и самый главный звук – плач родителя.
Это была агония.
Я скорчилась под катафалком, над моей головой во льду лежала моя мать, а в нескольких футах в стороне содрогался от слез отец.
Оставалось только ждать.
Спустя очень долгое время приглушенные звуки стихли, и я перестала затыкать уши. Отец продолжал плакать, но теперь очень тихо.
Он конвульсивно втянул воздух.
– Харриет, – наконец хрипло прошептал он. – Харриет, сердце мое, прости меня. Это все из-за меня.
Это все из-за меня?
Что бы это значило? Отец явно вне себя от горя.
Но не успела я обдумать эти слова, как услышала, что он выходит из комнаты.
Скоро два часа, и в Букшоу начнут приходить жители деревни, чтобы проститься с останками Харриет. Отец не захочет, чтобы его видели с мокрыми глазами, так что он, по всей видимости, пошел в свою спальню, чтобы привести себя в порядок. Я знала, что, когда придут первые плакальщики, они увидят только каменное лицо холодного, как рыба, полковника, в чьей шкуре он живет.
Жесткая верхняя губа и все такое.
Временами мне хотелось его убить.
Я подождала, считая до двадцати трех, потом подкралась к двери, прислушалась и, как привидение, на цыпочках выскользнула в коридор.
Через несколько секунд я чинно спускалась по лестнице в вестибюль.
Мисс Хорошие Манеры-1951.
Когда я добралась до последней ступеньки, в дверь позвонили.
Секунду я хотела проигнорировать звонок. В конце концов, это обязанность Доггера приветствовать посетителей, а не моя.
Что за подлые мыслишки, Флавия, – сказал в моей голове незваный голос. – Доггер достаточно нахлебался в жизни и без того, чтобы открывать дверь каждому чужаку.
Мои ноги сами понесли меня ко входу. Я утерла рот тыльной стороной ладони на случай незамеченного варенья или слюны, поправила одежду, пригладила косички и распахнула дверь.
Если я доживу до ста лет, я и тогда не забуду зрелище, представшее перед моими глазами.
На пороге стояли мисс Паддок, Лавиния и Аурелия, и последняя держала в руках букет серебристо-белых цветов.