Вряд ли я когда-нибудь забуду, как прибыла в тот июньский день в Клойстерс. Позади нас осталась суета Музейной мили – той части Пятой авеню, где были расположены музеи Фрик, Метрополитен и Гуггенхайм; она была забита экскурсионными группами и ожидающими такси, детьми из лагерей отдыха и ранними посетителями, которые восхищенно рассматривали мраморные фасады. Впереди нас зеленели деревья и лужайки парка Форт-Трайон на северной окраине города. Когда музей только-только появился в поле зрения, я наклонилась в сторону противоположного окна машины, едва не падая на колени Рейчел, чтобы получше рассмотреть его; мне и в голову не приходило изображать безразличие. Мы как будто выехали за пределы города, свернув на необозначенный съезд и оказавшись под колышущейся сенью резных кленовых листьев. Дорога к Клойстерсу, извиваясь, вела вверх по пологому холму, и нашим взорам в просветах между стволами деревьев открылась серая каменная стена, заросшая мхом и плющом. Над кронами возвышалась квадратная колокольня с узкими романскими окнами. Я никогда не была в Европе, но представляла, что тамошние древние здания выглядят примерно так: мрачные, каменные, в готическом стиле. Созданные, дабы напоминать, как недолговечно человеческое тело и как прочен камень.
Я знала, что Клойстерс, как и многие другие учреждения, был создан Джоном Д. Рокфеллером-младшим. Сын нефтяного магната превратил шестьдесят шесть акров никому не нужной земли и небольшую коллекцию средневекового искусства в полную копию средневекового монастыря. Остатки полуразрушенных аббатств и приорств двенадцатого века были привезены сюда в 1930-е годы из Европы и восстановлены под присмотром архитектора Чарльза Колленса. Здания, оставленные на произвол судьбы, непогоды и войн, были собраны заново из отдельных камней и получили новую жизнь в Новом Свете – были восстановлены целые часовни XII века, мраморные колоннады отполированы до первоначального блеска.
Я последовала за Патриком и Рейчел по вымощенной брусчаткой дорожке, которая огибала заднюю часть музея и проходила под естественным сводом из кустов остролиста, чьи колючие листья и темно-красные ягоды цеплялись за мои волосы. Как в настоящей обители, здесь царила тишина, если не считать звука наших шагов. Мы шли, пока не оказались на вершине крепостной стены, где путь нам преградила большая каменная арка, обрамлявшая черные металлические ворота; я наполовину ожидала, что нас встретит стражник тринадцатого века, облаченный в доспехи.
– Не волнуйтесь, – сказал Патрик. – Ворота нужны, чтобы не пускать посторонних, а не запирать вас внутри.
На грубо отесанных каменных блоках, составлявших фасад здания, я могла различить зарубки от бронзового лезвия топора. Патрик достал ключ-карту и провел ею по тонкому серому пластику, который настолько сливался с древней каменной кладкой, что я его не заметила. В каменной стене притаилась спрятанная маленькая полукруглая дверь, которую Рейчел придержала открытой; нам пришлось пригнуться, чтобы войти.
– В обычное время вы будете входить через переднюю дверь, но так, как сейчас, интереснее, – пояснил Патрик, остановившись у меня за спиной. – Чем дольше вы здесь пробудете, тем больше обнаружите скрытых проходов и укромных уголков.
По другую сторону двери открывался внутренний дворик, изобиловавший розовыми и белыми цветами, нежными кистями серебристого шалфея. Это был один из зеленых уголков музея, обрамленный галереями-клуатрами, в честь которых он и был назван[12]. Здесь царила тишина, которую, казалось, уважали даже насекомые; единственным звуком было тихое жужжание и случайное постукивание наших подошв по известняковому полу. Мне хотелось остановиться и рассмотреть растения, переливающиеся через бортики горшков и клумб, протянуть руку и коснуться каменных стен, опоясывающих пространство, ощутить пальцами реальность этого мира, который выглядел как сон. Мне хотелось закрыть глаза и вдыхать смесь ароматов лаванды и тимьяна, пока она не вытеснит запах кабинета Мишель де Форте, но Рейчел и Патрик уже шли дальше.
– Обычно, – сказала Рейчел, – любой квадратный средневековый сад, окруженный крытыми проходами, как этот, назывался клуатром. Это клуатр Кукса́, названный в честь бенедиктинского монастыря Сен-Мишель-де-Кукса в Пиренеях. Первоначальная планировка сада была создана в восемьсот семьдесят восьмом году от Рождества Христова, и когда были построены клуатры, строители в Нью-Йорке сохранили первоначальную ориентацию на север. У нас есть еще три подобных сада.
Галерею обрамляли мраморные колонны, увенчанные резными капителями, на которых были изображены орлы, расправляющие крылья, львы, присевшие на корточки, и даже русалка, держащая свой хвост. В сводчатых арках между колоннами, за каменным парапетом, стояли горшки с перистыми деревцами. И несмотря на то, что я видела множество фотографий средневековых соборов, я не была готова к ошеломляющим масштабам Клойстерса, к искусной резьбе, к тому, сколько изваянных и нарисованных глаз смотрели на меня, к тому, как камень сохраняет прохладу в саду. Это был целый удивительный мир, который неизменно преподносил сюрпризы, независимо от того, сколько времени ты был с ним знаком.
Я последовала за Рейчел и Патриком через двери в конце клуатра в сам музей. Это помещение представляло собой потрясающий мир средневековья в миниатюре: потолок пересекали деревянные балки тринадцатого века, в стены были вделаны массивные витражи. Ящики, полные золотых изделий, сверкали драгоценными камнями – кроваво-красными рубинами и сапфирами, темными, как море в безлунную ночь. Мое внимание привлекла эмалевая миниатюра – ее цвета были яркими, несмотря на возраст; я изучала ее сквозь витрину, касаясь пальцами края стекла. Я всегда полагала, что эти предметы, такие маленькие по размерам, могут сделать меня больше в сравнении с ними.
– Пойдем, – сказала Рейчел, остановившись, чтобы подождать меня наверху лестничного пролета. Патрик уже скрылся из виду.
Невозможно было удержаться от потрясения при виде шкатулки с драгоценностями, которую представлял собой Клойстерс – он не был похож на музей Метрополитен, где всегда можно было остановить взгляд на чем-то постороннем. Здесь все вокруг было работой. Я была рада, когда лестница привела меня в вестибюль, к главному входу, где посетители получали карты и аудиогиды, указывающие, в каких галереях находятся наиболее известные работы. Вход в Клойстерс, как и в Метрополитен, был бесплатным для жителей Нью-Йорка.
– Мойра, – произнес Патрик, подойдя к женщине, черные волосы которой были тронуты сединой у висков. – Это Энн. Она приглашена к нам поработать на лето.
– Вы должны знать, – отозвалась Мойра, выходя из-за информационной стойки, – что Лео снова курил в садовом домике. Я почувствовала запах дыма. И если я учуяла это, то и посетители наверняка тоже. Это произошло на территории музея, где курение запрещено! И это уже четвертый раз за месяц.
Патрик отмахнулся от проблем Мойры с ловкостью человека, привыкшего поддерживать мир в стенах учреждения.
– Энн, познакомься с Мойрой, нашим администратором.
– И координатором программы для преподавателей, – добавила она, едва взглянув на меня, прежде чем снова перенести внимание на Патрика.
– Она одна из наших лучших сотрудниц, – дополнил Патрик.
– Я тут подумала, – сказала Мойра, положив руку на рукав Патрика, – что мы могли бы установить датчики дыма в зоне обслуживания сада. Это, возможно…
– Она всегда такая, – шепнула Рейчел, наклонившись к моему уху. – Если ты опоздаешь, знай, что она запомнит, на сколько именно минут ты опоздала.
Было приятно чувствовать себя в заговоре с кем-то, пусть даже на мгновение, ощущать ее горячее дыхание на моей шее, слышать слова, произнесенные этим жарким шепотом.
– Мойра, – сказал Патрик, – мы направляемся в кабинет службы охраны. Я просто хотел представить вам Энн. Как вы думаете, мы могли бы…
– Поговорить об этом позже?
Патрик кивнул в знак согласия.
– Я попрошу кого-нибудь побеседовать с Лео.
– Проследите, чтобы с ним обязательно побеседовали.
Мы продолжили путь к офису службы безопасности, расположенному за унылой металлической дверью, и там Патрик наконец покинул нас. Но прежде он одарил меня грустной улыбкой и подмигнул. На мгновение мне показалось, будто я заметила, как его рука легла на спину Рейчел, но это произошло так мимолетно – столь же мимолетным было это утро, наше прибытие сюда, наш поход по галереям, – что я не могла быть уверена. Не успела я улыбнуться, как меня уже сфотографировали, выдали ключ-карту, и Рейчел направилась дальше, по коридору, вглубь служебных помещений.
– Ты идешь? – спросила она через плечо, пока я все еще пыталась прицепить ключ-карту к юбке. Я пошла вслед за ней, стараясь не сорваться на бег.
Служебные помещения Клойстерса представляли собой лабиринт каменных проходов и узких сводчатых дверей, тускло освещенный настенными бра, которые были расположены слишком далеко друг от друга, оставляя затененные участки. Рейчел провела меня в отдел образования, где окна в свинцовом переплете, выходящие на Гудзон, были распахнуты настежь. Затем она показала мне кухню для персонала, которая оказалась на удивление современной и полной бытовой техники из нержавеющей стали – в европейском стиле.
Далее была комната консервации, где команда препараторов[13] в халатах и белых перчатках была поглощена медленным процессом соскабливания многовекового лака с картины, золотая резная рама которой была снята и отложена в сторону. Затем последовала комната, полная флуоресцентных ламп и ящиков для хранения – «запасники», назвала их Рейчел, – где лежали тысячи небольших произведений искусства, словно научные образцы. Я фиксировала все, что могла: лица, количество дверей между кухней и отделом образования, где я в последний раз видела туалет. И наконец, после того как мы повернули обратно к вестибюлю, Рейчел привела меня в дополнительную комнату, полную плотно сомкнутых стеллажей, поворотные механизмы которых только и ждали, пока кто-нибудь приведет их в действие.
– Хранилища примыкают к библиотеке, туда ведет дальняя дверь, – объяснила Рейчел, – но библиотека, где мы работаем, размещена отдельно от служебных помещений.
Мы прошли через хранилище, резиновые подошвы моих туфель скрипели по мозаичному полу. Рейчел навалилась на тяжелую деревянную дверь, которая вела в библиотеку – длинное помещение с низкими сводами, ребра которых пересекались над огромными дубовыми столами и стульями, обитыми зеленой кожей с большими латунными пуговицами. Так могла бы выглядеть библиотека в каком-нибудь роскошном загородном доме – с витражными окнами и стенами, вдоль которых тянулись заставленные книгами полки. Названия некоторых книг были написаны от руки на тканевых корешках.
– Кабинет Патрика – это вон та дверь в конце. – Рейчел жестом указала на деревянную дверь, украшенную изогнутой железной конструкцией с изображением двух оленей, сцепившихся рогами в схватке. – Но мы с тобой будем работать здесь, в само́й библиотеке. В Клойстерсе недостаточно офисных помещений, чтобы разместить нас где-нибудь еще.
Окидывая взглядом библиотеку, я представить себе не могла, как можно захотеть работать в четырех белых стенах обычного офиса, когда есть такая возможность. Годами я разглядывала на фотографиях и рисунках не только картины, но и архивы – тускло освещенные комнаты, полные книг и бумаг, материальной истории, которую я отчаянно хотела подержать в руках, увидеть собственными глазами. И вот библиотека Клойстерса предстала передо мной воочию. Правда, здесь не было редких рукописей – хотя их было много в галереях и еще больше хранилось в запасниках, – но это было помещение, полное первых изданий и редких наименований, которое чтило мертвых так же истово, как и я, и здесь я чувствовала себя как дома.
Я ощущала, как Рейчел наблюдает за тем, как я все это воспринимаю. Невозможно было изобразить безразличие, которое она демонстрировала на протяжении всей экскурсии, как будто все это – хранилища с ребристыми сводами и кожаная отделка – было обычным делом. De rigueur[14]. Я выдвинула стул и поставила на него свой рюкзак.
– Разве ты не хочешь посмотреть коллекцию? – спросила Рейчел. – Это, – она взмахом руки обвела библиотеку, – всего лишь рабочий кабинет.
Рейчел не стала ждать, пока я скажу «да» – возможно, ответ уже был написан на моем лице, – а открыла главные двери библиотеки, и меня мгновенно ослепил солнечный свет.
– Это клуатр Три, – объяснила она.
В центре сада стояло каменное распятие, а вокруг него росло множество полевых цветов, некоторые из которых были такими маленькими и неприхотливыми, что пробивались даже в щели между кирпичами дорожек, опоясывающих сад.
– Этот газон был посажен так, чтобы он напоминал ковер из цветов, какие можно увидеть на гобеленах с единорогами, примерно пятнадцатого века, – поведала Рейчел. – А в дальнем конце есть кафе. Через несколько часов оно откроется на обед. Там отличный кофе и салаты.
– А нам полагается скидка? – спросила я, тут же пожалев об этом.
Рейчел посмотрела на меня, в то время как мы направились к другой двери.
– Конечно.
Я позволила себе сделать выдох, осознав, что с момента прибытия в Клойстерс я боялась дышать, опасаясь, что, если я займу слишком много места, меня передумают брать сюда.
– Патрик рассказал мне, как обошлась с тобой Мишель, – сказала Рейчел, понизив голос, когда мы вошли в комнату, высокие потолки которой создавали впечатление средневековой часовни в миниатюре. Витражи из красного стекла отбрасывали розовые блики на пол песочного цвета. – Я не могу поверить, что она могла так поступить. Заставить тебя проделать весь путь из самого… откуда? Из Портленда?
– Из Вашингтона, – ответила я, надеясь, что не покраснела от смущения, вызванного тем, что я поправила ее. Какие-то отличительные черты Рейчел заставляли меня отчаянно жаждать ее одобрения; если б я могла в тот момент сделать так, чтобы я прибыла из Портленда, я бы сделала это. Возможно, дело было в том, как она себя вела, неудержимо продвигаясь вперед. Даже когда один из реставраторов сказал нам, что мы не можем войти, Рейчел просто пожала плечами, держа дверь открытой, чтобы я могла разглядеть всё – бутылки скипидара и льняного масла объемом в галлон.
– Когда я училась в Спенсе[15], у меня был друг из Рид-колледжа. Саша Захаров.
– Я не знаю никого из Рида. Это довольно далеко от Уитман-колледжа, – ответила я.
– А, понятно.
Рейчел, похоже, ничуть не смутилась из-за своей ошибки, и я задумалась, каково это – быть настолько уверенной в своей позиции, что не имеет значения, слушаешь ли ты поправки своего коллеги. Мы остановились перед двумя каменными гробами, вмурованными в стенные ниши.
– Я хочу, чтобы ты знала, – сказала я, возможно, чересчур взволнованно, – несмотря на то, что я приехала работать в отдел Возрождения, у меня большой опыт изучения Средневековья. И если я чего-то не знаю, то могу выделить время, чтобы научиться.
Я сама не понимала, почему мне так отчаянно захотелось все это высказать. Рейчел не спрашивала, что я изучаю, и не выражала никаких сомнений в моих способностях. Она лишь отмахнулась от моих опасений:
– Я уверена, что у тебя все получится. – Я ничего не ответила, надеясь, что она продолжит. – Патрик никого не берет просто так. – Рейчел внимательно посмотрела на меня, впервые оценивая увиденное, оценивая мои туфли, мою одежду, мои веснушки. – Он наверняка знал, что ты сработаешься с нами.
Мы стояли перед захоронениями, пока посетители толпились вокруг, изучая настенные надписи.
– Ты впервые в Нью-Йорке? – спросила Рейчел, встретившись взглядом со мной.
– Да.
Хотя в тот момент мне хотелось, чтобы это было не так.
– Правда? – переспросила она, скрестив руки на груди. – И какие у тебя первые впечатления?
– Мне кажется, я видела слишком мало, чтобы составить мнение. Я здесь всего три дня.
Первый день я провела, распаковывая чемодан и отмывая липкую грязь со всей посуды и сковородок в моей квартире. На следующий день научилась ездить на метро, которым мне теперь не придется пользоваться – уже не нужно ездить подземкой из центра города до станции «Восемьдесят первая улица» и идти пешком через Центральный парк. Несмотря на то, что Манхэттен был известен своими величественными небоскребами из бетона и стекла, бо́льшую часть своего времени я проводила в тенистых парках.
– Но у тебя, наверное, были свои представления о Нью-Йорке до того, как ты приехала сюда?
– Ну да…
Опасения моей матери беззвучно крутились у меня в голове – огромность города, его безликость, моя неспособность справиться с ним.
– И оправдывает ли он их?
– Честно говоря, все совершенно не так, как я думала.
– Таков уж этот город. Он одновременно и то, чем ты его представляешь, и совсем не то, чего ожидаешь. Он может подарить тебе весь мир или отнять его в одно мгновение. – Рейчел улыбнулась мне, посмотрела на мои туфли, которые скрипели по полу с момента нашего приезда, и направилась в соседнюю комнату, пригласив меня следовать за собой.
– А что ты думаешь о Нью-Йорке? – спросила я, следуя за ней и пытаясь поддержать разговор.
– Я выросла здесь.
– О, я не знала.
– Ничего страшного. Помнишь, я упоминала Спенс? Я думала, ты сложила два и два…
– Я не знаю, что такое Спенс.
– Это, наверное, к лучшему, – сказала Рейчел со смехом. – У всех нас сложные отношения с родными городами.
Мы вошли в комнату со стеклянной витриной, полной эмалевых миниатюр. Блестящие изображения Ионы, проглоченного китом, Евы, кусающей яблоко такого красного цвета, что оно буквально сверкало. Этим маленьким шедеврам было больше восьмисот лет.
Рейчел помахала рукой охраннику, который направлялся к своему следующему посту.
– Когда у Маттео начинается летний лагерь, Луис? – окликнула она его.
Он остановился рядом со своим постом.
– На следующей неделе. Мне кажется, он буквально сводит свою мать с ума. Еще раз спасибо, что присмотрела за ним в прошлую субботу.
Рейчел отмахнулась от него.
– Мы просто гуляли по парку. Провели много времени, катаясь на лодках.
Я попыталась представить Рейчел в роли няни, но не смогла.
– Он любит лодки, – заметил Луис.
– Я тоже, – сказала Рейчел. – Да, кстати, Луис, это Энн. Она пробудет здесь до конца лета. Луис – глава охраны музея.
Луис подошел к нам и протянул руку.
– Сегодня я просто обхожу галереи.
Я пожала его руку и поздоровалась.
– Нам еще нужно кое-куда заскочить – заявила Рейчел, обхватив мое запястье и уводя меня прочь от Луиса.
Как только мы вышли из комнаты, она прошептала мне на ухо:
– Сын Луиса оказался таким гаденышем! Я согласилась на это только потому, что Луис прикрывает меня перед Мойрой, когда я опаздываю на работу или когда мое курение случайно включает пожарную сигнализацию.
Мы прошли еще один ряд галерей, уже заполненных посетителями, которые вдыхали прохладу темных помещений, где изображения чудовищ смешивались с отрубленными пальцами святых. Меня притягивали эти предметы, их странность. Я остановилась перед реликварием святого Себастьяна: изваянием его торса, выкрашенным в кремовый и красный цвета, с боками, пронзенными стрелами. В маленьком стеклянном ящичке в центре статуи лежала его запястная кость – или чья-то запястная кость.
Рейчел остановилась у стеклянной витрины с разрисованными картами Таро. На одной был изображен скелет верхом на лошади, украшенный золотыми цепями, – Смерть. На другой был изображен пухлый крылатый ребенок – ангелочек, несущий над головой солнце, золотые лучи которого рассекали карту. Колода была неполной, но на настенной этикетке рядом с ней было указано, что эти карты относятся к концу пятнадцатого века. И хотя они были мне неизвестны, их образы были знакомы – набор символов, которые преследовали меня на периферии моих исследований в течение многих лет. Мне всегда было интересно, но у меня никогда не хватало времени или ресурсов для их изучения.
– Я уже много лет курсирую между Клойстерсом, библиотекой Моргана и Бейнеке, – поведала Рейчел, – изучая историю Таро. Так что я, как и ты, не совсем медиевист. В конце концов, история Таро начинается только в эпоху Возрождения. – Она не удосужилась взглянуть на меня, прежде чем продолжить: – Клойстерс старается придать бо́льшую значимость таким произведениям искусства, как это. Там, в Метрополитен-музее, одни знаменитые картины и громкие имена. Но работать в безвестности и создавать нечто столь изысканное, – она на мгновение прикрыла глаза, – это настоящее искусство.
Мне показалось романтичным то, как она говорила о картах: словно прямоугольники раскрашенного пергамента просто дремлют и ждут, пока мы их разбудим. Когда Рейчел открыла глаза, я быстро отвернулась, надеясь, что она не заметит моего пристального взгляда.
– Вот с чем Патрику нужна помощь, – сказала Рейчел, взглянув на карты Таро. – Мы готовим выставку о гаданиях. О методах и произведениях искусства, которые использовались для предсказания будущего.
Я посмотрела на Королеву Жезлов. Она сидела на троне, одетая в темно-синее платье, лиф которого был усеян золотыми звездами, а в руке королева держала жезл с набалдашником. Я рискнула предположить:
– Это был период, когда все были увлечены идеей судьбы.
– Да. Именно так. Предначертана ли твоя судьба? Предопределена ли она? Или ты можешь изменить ее ход?
– И есть ли у тебя свобода воли, чтобы сделать это?
– Верно. Древние римляне так боялись власти судьбы, что поклонялись богине Фортуне. Фортуна – судьба, удача – была центром гражданской, частной и религиозной жизни. Плиний говорил: «Фортуна – единственная из богов, к кому взывают все». Возрождение тоже так и не смогло освободиться от этой навязчивой идеи.
– Потому что, – сказала я, – в период постоянных конфликтов знание будущего или вера в то, что ты можешь его знать, было безумно сильным.
– Эта вера тоже может быть бременем, – сказала Рейчел так тихо, что я едва расслышала ее слова. Затем она отошла от стеклянной витрины и посмотрела на меня через плечо. – Ты идешь?