Я – ваше поле для доказательств;
Вы вынуждаете быть пешкой.
Вы издеваетесь, не касаясь,
Мистер язвительная усмешка!
Ей казалось, она находится здесь уже несколько суток.
Света не было. Никто не входил внутрь. Кожу облепляла густая, плотная, глухая, как слежавшаяся вата, тишина.
Комната была совсем крохотной; прежняя камера – об этом Яна с усмешкой думала в те минуты, когда приходила в себя и могла думать, – по сравнению с этой казалась почти дворцом. Здесь не было ни стула, ни скамейки, ни матраса. В двери не было даже прорези. Ни под потолком, ни в стенах не мелькали въедливые огоньки камер.
– Как вы вообще следите за мной? Как вообще понимаете, живая я тут или уже нет?
Она не была уверена, обратилась ли к Щуману вслух или только подумала. Тишина, окутывавшая её с той секунды, когда, жужжа, задвинулась дверь, давила физически. Яна щёлкала около ушей пальцами, но не понимала, слышит щелчки или только воображает.
Ей казалось, что тело несёт течением чёрной тугой реки. В какие-то моменты время обретало плотность, его можно было потрогать, а мысли становились материальны и вонзались в неё, теснясь в комнатке, толкая, пихая, выдавливая из скорлупы.
Привыкшими к тьме глазами Яна ясно различала углы и стены, видела даже собственные пальцы, если поднести близко к лицу. Однажды она вспомнила, что не ела ничего с самого ужина в «Джайне». После этого очень захотелось есть. Обнаружилось, что от голода тянет в желудке и кружится голова. Яна съёжилась на полу, обхватив колени: так она казалась себе мельче, а значит, меньше нуждалась в еде. Но уловка помогала недолго, и скоро её уже тошнило от голода. Борясь с собой, она представляла сначала самое вкусное, что пробовала за то время, что помнила себя: шоколадные плитки, сладкие булочки, ягодное желе. Потом пришёл черёд обыкновенных блюд – супа и плова, макарон с подливой, картофельных котлет и бутербродов с маргарином. Наконец в голове вспыхнула яркая картинка школьной столовой – глянцевой мокрой ленты, на которую ставили тарелки с остатками еды. Промасленные куски рыбы, оставшееся на костях мясо, налипшие рисовые зёрна, хлебные корки и целые несъеденные горбушки…
Затем перед глазами поплыли совсем фантастические блюда – Яна краем глаза заметила их на столах посетителей «Джайны», но даже не думала, что сумела запомнить. Однако теперь видела так же отчётливо, как плавные контуры железной двери перед ней: высокие слоистые торты, запечённое мясо, пёстрые салаты, свежий багет с соусами, паштетами и джемом…
От слабости она съехала по стене и упёрлась подошвами в дверь, пришедшуюся как раз напротив. В длину комнатка была меньше её роста; судя по ощущениям, пол был бетонным. Поясница заныла.
Яна защипнула рукав блузки – даже в темноте материя едва различимо искрилась. Какая прекрасная, но какая тонкая ткань… Лучше бы на ней была её всегдашняя чёрная болоньевая куртка до колен.
Прошло ещё какое-то время, и ей слегка полегчало. Дурнота прошла, даже голод как будто отпустил. Яна подняла голову, затем, опёршись о стену, осторожно встала. Комната позволяла сделать три скромных шага вперёд; Яна прошла половину этого расстояния, и ноги подкосились. На неё хлынула тёмная, горячая масса, похожая на поток густого кипятка, который ошпаривал кожу, забивался в уши, лез в глаза и в нос…
Она тихонько вздохнула и потеряла сознание.
***
– Яна Андреевна?
Она ненавидела этот голос даже сквозь невнятный, голодный полусон-полуобморок.
– Просыпайтесь. Господин Щуман просит вас прийти.
– Отстаньте, – едва шевеля языком, пробормотала Яна. Спать было так легко; тело во сне было звонким, не так остро нуждавшимся в тепле и пище. А здесь, наяву, к голоду прибавилась жажда: ей показалось, язык распух и перестал помещаться во рту.
– Яна Андреевна, вставайте, – повторили громче. – Если вы не пойдёте сами…
Ей было всё равно. Она была так обессилена, что позабыла даже об Ирине. Кажется, её попробовали поднять, но она снова потеряла сознание.
…Пришла в себя Яна от запаха, защекотавшего ноздри. Это было что-то непривычное, острое, со сладковатой ноткой, но совершенно точно это был запах еды. Она открыла глаза, и от яркого света брызнули слёзы. Немного привыкнув, Яна обнаружила, что по-прежнему лежит в той самый каморке. Но дверь открыта настежь, а в дверном проёме, сунув руки в карманы, стоит Щуман. Какая знакомая картина… Яна приподнялась на локте, стараясь избегать резких движений; она казалась себе куколкой из хрупких хрустальных палок: дёрни – сломаешь.
– Ешьте, – велел Щуман, глядя в пол.
«А вы обещали, что послезавтра мы будем вместе с Ирой!»
«Лгун!»
«Ненавижу!»
«Валите вон!»
Ничего подобного она не сказала. Запах еды скручивал живот спазмом. Желание жрать затмевало всё.
Стараясь сохранить остатки достоинства, она потянулась к чашке и чуть не упала. В глубокой железной миске оказался густой бульон. В нём плавала белая лапша, зелень и полоски мяса. Яна зачерпнула ложкой побольше и проглотила. Закашлялась, поперхнувшись. На глаза снова выступили слёзы – бульон был горячим и острым. Но она зачерпнула и проглотила ещё, потом ещё… Глотая, думала только о том, как бы не расплескать этот удивительно жирный, душистый суп.
– Там ещё хлеб, – угрюмо сказал Арсений, не поднимая глаз.
Яна нащупала мягкую, большую булку. Та была тёплой и такой свежей, что тесто прилипло к картонной тарелке. Яна отскребла его жадно, методично, мгновенно. С каждым куском есть хотелось всё сильнее, но ложка уже звонко гремела о металлическое дно. Яна подобрала остатки, проглотила последнюю макаронину и тяжело вдохнула. Голод притупился, но не отступил.
– Сколько я тут?
– Чуть больше суток.
Слова о том, что он снова обманул её – насчёт Иры, – замерли на губах. Сутки? Не может, не может такого быть…
– Хотите ещё?
Она не сразу сообразила, чего ещё: есть или сидеть в этой комнате.
Щуман протянул ей бумажный пакет. В нём оказалась ещё одна булка, только поменьше и совсем холодная. Яна вцепилась зубами в сочное сладкое тесто, Арсений вздохнул. Наконец посмотрел на неё.
– Появились новые мысли?
– По поводу? – с набитым ртом поинтересовалась она
– По поводу моего вопроса.
– Какого?
Ей было так хорошо от разливавшегося по телу тепла, от жирной бульонной плёнки на губах, от острого мясного привкуса, что она снова почти забыла обо всём.
– Вы обвиняетесь в шпионаже в пользу разведывательных структур Оссии. Вы признаёте это?
Яна помотала головой. Всё это походило на сон – с той самой секунды, как Ника Антоновна подняла на неё пустые, незнакомые глаза. Сейчас проснётся – а на тумбочке в комнате матери трезвонит старый будильник, помнящий куда больше, чем она, и защёлкает газовая плита, и у неё будут минуты восхитительной дрёмы до тех пор, пока не засвистит чайник и не придётся вскочить и бежать в кухню, чтобы шлёпнуть по кнопке и вовремя отключить – пока он не начнёт плеваться кипятком… Она встанет, натянет на майку рубашку, застегнёт джинсы, проглотит бутерброд с чаем, схватит куртку, рюкзак и побежит в школу – по привычным улицам, обычная одиннадцатиклассница, и никаких, никаких обвинений…
– Нет, – выдохнула она. – Конечно, нет. Это абсурд!
– Это факты, которые говорят не в вашу пользу. Во время допросов вы сознались, что тайком хранили запрещённые материалы и продавали их на чёрном рынке. Затем незаконно выехали за пределы Оссии и пересекли границу Ерлинской Империи. Более того, вы насильно вывезли вашу сестру – тоже гражданку Оссии.
– Вы же знаете! Как я могла её оставить?
– На допросах вы долгое время отпирались, молчали, пытались перевести разговор. При вас был найден план пересечения границы, зашифрованные заметки, дневниковые записи. Среди ваших нематериалов обнаружено воспоминание о том, как вы договариваетесь пересечь границу на катере.
– Но… Я никуда не поехала тогда! Я не шпионка!
– Как же вы объясните всё перечисленное?
С ней говорил какой-то другой Щуман – не тот участливый и спокойный, который повёл её в «Джайну». Не тот холодный и расчётливый, который допрашивал и требовал положить руки на детектор. Не тот обманчиво-мягкий, что разговаривал с ней в своём кабинете.
Это был иной, новый, бесстрастный. Пустой, как машина, у которой открывался и закрывался рот, которая только и умела, что произносить записанные на плёнку слова. Он стоял столбом, казалось, он даже не дышит. На лицо была аккуратно натянута невыразительная маска. Только в глазах клокотала жизнь: там как будто шёл чёрный, ледяной дождь…
– Как вы объясните всё перечисленное?
– Я хотела уехать из страны, – сквозь зубы, в сотый раз произнесла она. – И забрать с собой сестру. Я копила деньги. Продавала материалы – это был единственный способ. Я не могла заработать иначе, не привлекая внимания матери.
– Почему Ерлинская Империя?
– Это самое близкое государство. Мне было неважно, куда. Куда угодно…
– Нет. Вы лжёте, госпожа Каминова. Вы были направлены в Ерлин, чтобы проникнуть в этот комплекс. – Он поднял руку и дёрганым жестом обвёл помещение. – Чтобы проникнуть в тактические планы управления. План А. План Б. Правительству либо оппозиции Оссии необходима эта информация. Чтобы свернуть экономику с обозначенного в плане Б пути. Чтобы вернуть независимость экономическим и политическим структурам.
– Какие структуры? Что за ерунда? Я не в курсе! – воскликнула она.
– Вы шпион, – процедил Арсений, и его лицо вдруг оказалось так близко, что она разглядела тени от ресниц и мелкие рыжие точки на светло-зелёной радужке.
– Нет, – вдруг совершенно спокойно, чувствуя в себе что-то новое, твёрдое, почти материально ощутимое, произнесла Яна. Ей показалось, внутри у неё вырос куб льда: такой, что немного мешал дышать, холодил, но придавал огромную уверенность. Как будто это была внутренняя броня; как будто ей не могли причинить вреда, пока в ней был этот куб; как будто она не могла сказать ничего неверного, пока этот стеклянно-ледяной монолит был у неё внутри.
Щуман отдёрнулся от неё, как будто обжёгся.
– Яна… Расскажите, что вы об этом знаете?
– О чём?
– О плане Б. О кодировании. Об эмоциональных зарядах.
Теперь он снова говорил расчётливо, холодно и зло. А ещё – из-под маски опять выплёскивалось любопытство, необузданное и густое.
– Чего же вы ещё не знаете обо мне, что так алчно-любопытны? – пробормотала она, отодвигаясь от него, стремясь хоть как-то закрыться от этих жадных волн. – Я не в курсе никаких планов Б! Какая экономика? Какие разведывательные структуры? Какие заговоры? Я не шпионка! Я просто школьница из Оссии, я просто хочу нормально жить рядом с людьми, которых люблю! Нормально, долго, не забывая ни о них, ни о себе!
– Яна, успокойтесь. Я верю вам.
Она ослышалась?..
Яне показалось, что на неё вылили ведро тёплого бульона; куб внутри принялся быстро таять. К ней возвращался страх, ледяной запал исчезал, а Щуман вновь становился человеком: встревоженным, тяжело дышащим и… довольным? Он улыбался, как пилигрим, добравшийся до цели; как уставший путник, которому дали стакан воды.
– Яна Андреевна, я вам верю. Вместе с булочкой вы проглотили шестой заряд – честность. Поэтому я вам верю. Давайте наконец познакомимся по-настоящему. Арсений Щуман, канцлер Ерлинской Империи. Я понимаю, вы ошарашены, смущены, испуганы. Но от лица всей Ерлинской Империи я приношу вам извинения и предлага…
У Яны перед глазами завертелась чёрно-белая карусель, а потом всё вспыхнуло и померкло. «Сколько можно падать в обморок», – подумала она и отключилась.