Вот, значит, какая она – продажная любовь. Как девку какую-то гулящую меня покупает, будто я сама… сама этого хотела.
Давлю слезы, не буду я плакать перед Викингом. Не покажу, как мне больно теперь. Где-то внутри словно крючком поддевает, а ощущение его колючих поцелуев-укусов никуда не прошло.
– Так вы меня не любили. Мне не нужны ваши бумажки, – говорю, а Викинг даже не шелохнется, и этот конверт как бельмо перед глазами. Не убирает его, и тогда, кажется, я понимаю настоящую цель его визита.
– Если вы хотите оплатить мне мое молчание, то можете не переживать. Заявление в милицию я не буду подавать, жаловаться тоже. Заберите с… свои проклятые деньги! Мне от вас ничего не надо! Ничего!
Не знаю, откуда столько смелости, но глаза я не опускаю. Внутри жжет, точно душой тут торгую. Купи, не купи – смешно даже, слезы только враз потекли, быстро вытираю их руками.
– Я не за этим приходил, Нюта.
Суворов за руку хочет меня взять, а я отшатываюсь. Не хочу, не могу я.
– Не называйте меня так. Не трогайте! Нет, не трогайте меня!
– Спокойно. Не кричи.
– Нет. Я… я не хочу!
Викинг так близко. В угол к стене загнал и не пускает, не дает пройти. Огромный, сильный, такой высокий. Я же психую, мне резко становится мало воздуха, мало пространства, а после я слышу спасительный голос Снежаны:
– А ну, отвалил от нее! Дядя, руки убрал!
Викинг оборачивается, и мы оба видим Снежку. Она держит баллончик в руке, хорохорясь, точно боевой воробей.
– Иди, куда шла.
– Ну да, разбежалась! Анька, это кто?
Молчу, так стыдно, что хочется под землю провалиться.
– Снежа, все нормально.
– Я что-то не вижу, что нормально. Отойди от нее, дикарь, не то глаза сейчас выжгу, у меня баллончик перцовый, между прочим! Пошли, Анька, быстро!
Опомниться я не успеваю, Снежка хватает меня за руку и тащит по коридору. Я мельком смотрю через плечо, чтобы увидеть фигуру Суворова. Он ушел, ни разу не обернувшись.
Она побледнела, когда увидела меня. Моментально остановилась, а после как ошпаренная побежала по коридору. Я чувствовал себя придурком, но оставить так все не мог. И нет, не только в рюкзаке дело. Я хотел еще раз увидеть девочку и убедиться, что все нормально, вот только нормальным там и не пахло.***
Догнал ее в два счета, Фиалка забилась в угол, и я ничего даже не сделал, а она начала дрожать. В прямом смысле, ее просто колотило, и Нюта не смотрела мне в глаза.
Снова, тогда как я хотел хотя бы на секунду увидеть ее фиалковые омуты, коснуться волос. Не знаю даже на кой, но мне кажется, они у нее очень мягкие, а после Нюта локон поправила, и я увидел синяки. Теперь уже четко очерченные, со следами рук. Моих рук, мать вашу.
Как только задрал свитер ей до локтя, девочка замерла. Точно зайчонок, и она не шевелилась, ее бледные пальцы мелко подрагивали у меня в руке. Кожа нежная, полупрозрачная, сливочная и так пахнет цветами. Думаю, было бы приятно прижать ее к себе, вот только нельзя мне. Ни черта мне теперь нельзя, и да, денег девочка не взяла.
Вышло по-идиотски. Я хотел помочь, вот только Нюта так посмотрела на меня, что мороз пошел по коже. Ее губы затряслись, глаза наполнились слезами. Вот тут уже я не понял, она едва говорила, а потом та мартышка белокурая вылезла с баллончиком, и все пошло по пизде.
Стало смешно, хотя не очень. Я бы тот баллончик ей в одно место мог засунуть, но устраивать сцену в универе не хотелось. Я хотел Нюту увидеть, и то, что увидел, меня не обрадовало.
Глаза фиалковые зареванные, губы красные, на шее все еще следы от моих, сука, засосов. Зажав сигарету в зубах, я вышел из ее универа и, сев в машину, быстро сорвался с места.
***
Кажется, нам уже не до зачета. Я все равно буду пересдавать, а Снежка, видать, уже справилась, так как вышла первая и теперь курит в коридоре, втихаря приоткрыв окно.
– Это он, да?
– Снеж… не надо.
Машу рукой перед лицом. Никак не могу привыкнуть к запаху никотина. Шурочка бы руки оторвала, если бы сигареты нашла дома.
– Капец, я в шоке! Что он хотел от тебя? Почему приходил? Ну что ты молчишь, Аня!
– Принес рюкзак мой и деньги.
– Какие деньги?
– Его. Сказал “за любовь”.
– Ну а ты что? Взяла?
– Нет.
– Почему?!
Округляет глаза, неравно тушит сигарету, прячет улики от комендантши.
– Потому что мне ничего от него не надо.
– Дурочка ты, Анька! Надо было взять деньги! Гордая, это понятно, но на обувь свою посмотри! На улице минус двадцать пять сегодня, а у тебя дырявые сапоги, до стипухи три недели, и передачек у тебя из дома давно нет. Как ты жить вообще собираешься, святым духом питаться будешь?
– Мне не нужны его деньги, и уж как-то проживу. Снеж, не могу я так. Не могу! Душу свою продам, если возьму от него хоть копейку.
– Ну все, поняла я, одуван ты мой доморощенный. Ладно, не кисни! Мне вот маман передала. Пирожки с капустой и грибами. Глянь, м-м-м, вкуснотища! Теплые еще. И картошку положила, консервации всякой, варенья. Выживем. Не переживай. Вот что с сапожками твоими делать, я, честно говоря, не знаю. Не гуляй на улице долго, Ань, а то реально ноги себе отморозишь. Идем.
Вот и все. Викинг отдал мой рюкзак, и я надеюсь, что больше меня ничего с ним связывать не будет, вот только, вернувшись к себе в комнату, вижу его свитер, все так же стоящий на подоконнике в пакете. А еще Вадим Суворов мне сниться начинает. Каждую ночь.