Глава VIII Теория

Дэвис откинулся и выдохнул, будто до сих пор ощущал облегчение от счастливого избавления. Я последовал его примеру и ощутил то же самое облегчение. Карта, не удерживаемая пальцами, скаталась в рулон со щелчком, будто спрашивая: «Ну и что вы об этом думаете?» Передавая речь приятеля, я немного пригладил и упорядочил предложения, потому что разволновавшийся по ходу рассказа Дэвис выражался несколько сбивчиво и нескладно.

– А что же Долльман? – спросил я.

– Да, что же Долльман? – повторил Дэвис. – Не слишком много мыслей осенило меня той ночью. Все произошло так внезапно. Единственное, в чем я готов поклясться, так это что Долльман намеренно устроил мне западню. Кое-что пришло мне в голову в последующие несколько дней, о которых я расскажу в нескольких словах.

На следующее утро прибыл Бартельс. Хотя по-прежнему штормило, нам удалось передвинуть «Дульчибеллу» в место, на котором в полуденный отлив она безопасно обсохла, и нам удалось добраться до руля. Нижняя пластина крепления старнпоста была вывернута, но мы закрепили ее, как смогли. Обнаружились другие небольшие поломки, но ничего серьезного, а потерю кливера вообще не стоило принимать в расчет, так как у меня имелось два запасных. Ялик отремонтировать в тех условиях не представлялось возможным, поэтому я просто принайтовил его к палубе.

Бартельс, как выяснилось, вез яблоки из Бремена в Каппельн – в этом самом фиорде – и в канал в песках свернул, чтобы укрыться от непогоды. Его путь лежал на реку Эйдер, откуда, как я уже говорил, можно (через реку и канал) попасть на Балтийское море. Разумеется, маршрут через Эльбу, новым каналом кайзера Вильгельма, короче. Эйдерский маршрут уже устарел, но Бартельс пользовался им, чтобы завести яблоки в Теннинг, городок в устье Эйдера. Оба пути выводят на Балтику близ Киля. Я намеревался пройти Эльбой, но события предыдущего дня выбили меня из колеи. Я передумал – сейчас объясню, почему именно, – и решил плыть по Эйдеру вместе с «Йоханнесом». На следующий день на востоке начало проясняться, и я с легкостью обошел галиот, оставив его в Теннинге, и через три дня был уже на Балтике. Так что всего неделю спустя после тех событий я сошел на берег и телеграфировал тебе. Видишь ли, мне пришло в голову, что тот парень был шпионом.

Это умозаключение, высказанное совершенно спокойно и неожиданно, повергло меня в полное изумление. «Я телеграфировал тебе, потому что тот парень – шпион». Именно эту логическую цепочку тяжелее всего было усвоить в тот миг. На секунду я перенесся в холодную роскошь лондонского клуба и вспомнил себя, разбирающего загадки Дэвисовой депеши, которые я поспешно истолковал как предложение провести отпуск. Отпуск! Что же на самом деле кроется за ним? Сомнения и страхи, мрачные и смутные, как туман за световым люком, заклубились в моем воображении.

– Шпион? – недоуменно повторил я. – Что ты хочешь сказать? И почему телеграфировал мне? Какой шпион? Чей?

– Я поделюсь своими догадками, – ответил Дэвис. – Я не думаю, что «шпион» – верное слово, но это все равно нечто очень скверное.

Он намеренно выбросил меня на берег. Я не считаю себя подозрительным по натуре, но кое-что смыслю в лодках и море. Я знаю, он мог держаться рядом со мной, если бы хотел, и видел то место при низкой воде на следующий день. Взгляни еще раз на карту. Вот банка Хоенхерн, которая перекрыла мне дорогу[33]. Она разделяется на две части: западную и восточную. Вот канал Тельте разветвляется и огибает банку. Оба ответвления широкие и глубокие, как обычно бывает в этих водах. Так вот, я даже близко не подошел ни к одному из них. Когда я в последний раз видел Долльмана, тот правил словно прямиком на мель. Это было примерно в этой точке, то есть в миле от северного рукава канала и в двух от южного. Я следовал указаниям компаса, но не обнаружил ничего, только буруны. Как было мне пройти? Помогло везение. Я говорил лишь о двух каналах, идущих вокруг банки, один с севера, другой с юга. Но присмотрись и увидишь протоку, идущую прямо через середину Западного Хоенхерна – очень узкую, извилистую и такую маленькую, что я, просматривая накануне вечером карту, не обратил на нее внимания. В нее-то я и влетел так лихо, когда крался вдоль линии прибоя в отчаянной попытке выиграть время. Вслепую угодив в протоку, я пересек полосу чистой воды и оказался у края Восточного Хоенхерна, вот здесь. Это была удача, которой я не заслуживал. Размышляя о тех событиях, я прихожу к выводу: имелось сто шансов против одного, что меня выбросило бы где-нибудь на берег и в три минуты размолотило в щепы.

– Но как прошел Долльман? – спросил я.

– Тут более-менее все ясно, – отозвался мой приятель. – Заведя меня достаточно глубоко, немец резко свернул в северный канал. Помнишь мои слова, что, когда я видел «Медузу» в последний раз, мне показалось, будто она привелась к ветру и встала лагом? Еще одно счастливое совпадение. Долльман привелся, поворачивая к норду, так я решил в суматохе и, когда сам, в свою очередь, подошел к банке, тоже намеревался взять к северу. И вот тогда со мной было бы все кончено наверняка, потому что мне пришлось бы огибать добрую милю отмели, чтобы дойти до входа в северный канал, а за это время меня бы тысячу раз выбросило на берег. Но получилось так, что я повернул к зюйду.

– Почему?

– Деваться было некуда. Я шел правым галсом – гик перекинут на левый борт. Чтобы повернуть на север, требовалось совершить фордевинд, а я не мог пойти на такой риск. Дуло, как в преисподней, чуть что пойди не так, и я бы глазом моргнуть не успел, как оказался на берегу. Думать об этом было некогда, но я переложил руль и повернул на зюйд. И, сам того не зная, оказался всего в двух кабельтовых от входа в тот крошечный центральный проход. Так что вся эта история от начала и до конца построена на сплошном везении.

«Помноженном на отвагу», – поправил я про себя, пытаясь, насколько позволяли понятия сухопутного человека, вообразить себе всю эту пугающую картину. Что до достоверности, то карта и рассказ Дэвиса говорили достаточно красноречиво и все-таки убедили меня лишь наполовину. «Шпион», как обозвал Дэвис своего лоцмана, мог сам ошибиться в расчете курса, оторваться, не желая того, от сопровождаемого и спастись от гибели тоже чудом. Я поделился сомнениями, но Дэвис отмел их с порога.

– Подожди с выводами, пока не услышишь все, – сказал он. – Надо вернуться к первой нашей с ним встрече. Я упоминал, что в вечер знакомства Долльман был груб, как медведь, и холоден, как камень, а потом вдруг оттаял. Теперь я понимаю, что он меня прощупывал. Задача не представляла труда, потому как со времени отъезда Моррисона мне не встречалось ни единого джентльмена, с которым можно было бы поболтать о моем круизе, да и я считал этого немца хорошим охотником при всей его уклончивости по части уток. Я говорил свободно – ну, по крайней мере настолько, насколько позволял мой скверный немецкий. Рассказал про две недели путешествия, и как я облазал все проливы и острова, и как мне вообще все интересно, как волнуют меня загадки ветров и приливов, течений и прочего. Поделился и трудностями: ошибочно установленными вехами и совершенной непригодностью допотопных английских карт. Долльман направлял меня, и в свете последующих событий я понимаю цель его наводящих вопросов.

Назавтра и послезавтра мы провели вместе немало времени, та же самая история продолжалась. И тут речь зашла о моих планах на будущее. Моя идея, как уже говорилось, заключалась в том, чтобы исследовать германское побережье, как до того я исследовал голландское. Его же идея – о Боже, как ясно вижу я все сейчас! – состояла в том, чтобы избавиться от меня, напрочь отвадить от этой части суши. Вот почему он утверждал, что уток там нет. Вот почему расхваливал Балтику в качестве места для круизов и охотничьих угодий. И вот почему настаивал, чтобы мы вместе пошли прямиком к Эльбе. Хотел проследить, что я очистил территорию.

– И преуспел в этом.

– Да. Но, в конечном счете, все это лишь догадки. Я имею в виду, что не берусь предположить, когда именно он почел за лучшее утопить меня. На одну плохую погоду полагаться было глупо, хотя Долльман ее дождался и втянул меня в историю. Но, сгорая от желания любой ценой покончить со мной, ухватился за великолепный шанс, связанный с переходом к плавучему маяку. Думаю, идея осенила его внезапно, по наитию. Предоставь он меня самому себе, я бы выпутался, а вот предложение срезать путь – это было сильно. Все играло ему на руку: ветер, море, пески, прилив. Долльман наверняка уже похоронил меня.

Загрузка...