– Мамочка…
Джемма резко открыла глаза и буквально через секунду уже сидела в постели – тело непроизвольно отреагировало на едва слышный зов. Сунув ноги в тапочки, она вышла из спальни.
– Мамочка…
– Уже иду, зайка, – негромко отозвалась Джемма, чтобы не разбудить Бенджамина.
Прошаркав по короткому коридорчику на втором этаже, она вошла в комнату Лукаса. Тот сидел на кровати, почесывая руку, – светлые волосы взъерошены, глаза сонные.
– Чешется, – пробормотал он.
– Да, ничего страшного. Ложись, сейчас я намажу тебя лосьоном.
– Ладно.
Флакон с лосьоном для тела стоял на прикроватном столике. Джемма отвинтила крышку. Флакон был почти пуст. «Не забыть бы пополнить запасы…» Подхватив немного двумя пальцами, она привычными движениями намазала Лукасу руки. Стоило ей это сделать, как он принялся расчесывать живот. Джемма осторожно убрала его руку.
– Подожди секундочку, зайчик, хорошо?
Лукас сонно кивнул. Закончив наносить крем ему на руки, она принялась намазывать ему живот, затем ноги. Это был их ночной ритуал. Джемма уже к этому привыкла. Доктор Кауфман уверял ее, что атопический дерматит[3] ее сына, скорее всего, ослабнет или даже полностью сойдет на нет. Пока что никаких признаков этого не имелось. В последний раз, когда они были у Кауфмана, она практически кричала на него, говоря, что им нужно лечение получше, чем этот чертов лосьон. Неужели он не видит, как страдает ее сын? Чем больше Джемма повышала голос, тем более отстраненным выглядел Кауфман. Тон его стал покровительственным, претенциозным. Он использовал слово «статистически» как оружие, вновь и вновь обрушивая его ей на голову.
Джемма сказала Бенджамину, что им нужно сменить врача.
Она обработала лосьоном шею и за ушами, затем перешла к лицу. Очень осторожно намазала его покрасневшие щеки, кончик носа, похожего на пуговку, лоб над длинными ресницами.
– Повернись-ка, – шепнула она.
Лукас послушно перевернулся на другой бок, уже наполовину засыпая, и Джемма задрала ему рубашку, чтобы нанести еще лосьона на спину. Затем провела пальцами ему по позвоночнику, зная по опыту, что это самый быстрый способ погрузить его в глубокий сон.
Ее взгляд метнулся к часам в виде кролика, стоящим на книжной полке. Половина шестого утра. Вот же гадство… Будь сейчас два или три часа ночи, можно было бы и самой попытаться заснуть. Но после пяти она обычно просто лежала в постели, с головой, полной роящихся в ней мыслей и тревог. Анализируя прошедший день и размышляя о дне грядущем, пытаясь найти новое, неиспробованное еще решение проблем Лукаса с кожей, припоминая неотложные дела и невыполненные обязанности.
Поэтому Джемма осталась рядом с Лукасом, поглаживая его по спине и с любовью глядя на его крошечное спящее личико. Бенджамин любил повторять, что дети такие милые… когда спят, ха-ха. А ведь и правда: Лукас выглядит просто очаровательно, когда спит – губы слегка надуты, грудь размеренно поднимается и опускается, все тельце мягкое и изящное, словно облачко. Но в то же время он милый и когда не спит – глаза искрятся любопытством, пронзительный голосок громко и неправильно произносит некогда слышанные сложные слова, прерываясь безудержным хихиканьем над какой-нибудь дурацкой шуточкой Бенджамина…
Наконец Джемма встала и выскользнула из комнаты. Зашла в туалет на первом этаже, чтобы звук спускаемой воды не разбудил Бенджамина или Лукаса. Села на унитаз, и ее взгляд упал на календарь, который Бенджамин повесил на дверь.
Боже, до чего же она ненавидела этот календарь!
Джемма неоднократно повторяла Бенджамину, что в ванных комнатах не должно быть ничего, что не имело бы отношения к их функциональному назначению. Он вообще понимает, сколько микробов витает в воздухе этой крошечной комнатки? Прилипло к ее поверхностям? Имеет ли он хотя бы отдаленное представление о том, что происходит с частицами воды, когда спускаешь ее в унитазе?
Это было предметом постоянных споров. И на данный момент ситуация такова: полотенца Лукаса и Джеммы с некоторых пор хранятся не в ванной комнате, а в спальнях, и приносят их в ванную только по мере надобности – когда принимают ванну или душ. А вот полотенце Бенджамина по-прежнему висит прямо тут, и Джемма изо всех сил старалась не думать об этом. Все три зубные щетки хранились в шкафчике в ванной, всегда плотно закрытом. Бенджамин пытался было возражать – он любил, чтобы его зубная щетка лежала в пределах досягаемости на раковине. Но Джемма совершенно ясно дала понять, что никогда больше не поцелует его, если он будет держать свою зубную щетку на открытом месте. Это стало ее чистой победой. И так далее и тому подобное: каждый предмет обсуждался, по каждому поводу велись споры, закатывались глаза, повышались голоса – устанавливались правила, которые иногда нарушались.
Бенджамину нравилось видеть календарь в ванной. Привычка, оставшаяся у него с детства. Джемма была решительно против. Поскольку, когда сидишь на унитазе, висящий перед носом календарь раздражает. Пришлось пойти на компромисс: календарь висел только в ванной комнате первого этажа, которую еще называли гостевой.
Это был один из тех ежемесячных календарей с жалкими потугами на юмор. На каждой странице было изображено какое-нибудь животное с прифотошопленными к нему всякими аксессуарами и дурацкой подписью. На странице этого месяца красовался задиристого вида петух в солнцезащитных очках. Подпись гласила: «И не надо меня боЯЙЦА». Что даже не имело никакого смысла. Петухи не несут яиц.
Теперь, когда ее взгляд остановился на зараженной микробами фотографии петуха, Джемма поняла, что сегодня 30 октября.
Конечно, она знала, что это произойдет, – уже несколько недель знала. Тихий панический голосок у нее в голове регулярно напоминал ей о приближении этого события, отчего волны беспокойства накатывали на нее со все нарастающей скоростью. И вот он наконец наступил. День, вроде бы ничем не отличающийся от всех прочих. День, которому никто, кроме нее, не уделял особого внимания. День, который, как она пыталась делать вид, не имел абсолютно никакого значения.
И при этом служил ежегодным напоминанием о худшем дне в ее жизни. Когда абсолютно все изменилось.
Джемма закрыла глаза и глубоко вздохнула. Это просто очередной день – такой же, как и любой другой. Она пыталась убедить себя, что горечь во рту, внезапный приступ тошноты, легкое головокружение – все это ерунда. Ее тело отреагировало на что-то, что, как она рационально понимала, не представляло опасности ни для нее, ни для людей, которых она любит. На какой-то пережиток давно похороненного прошлого, совсем другой жизни. Поднявшись, Джемма повернулась и спустила воду…
…в унитазе, дрожа всем телом. «Ну давай же, давай – почему это не смывается?» Если они узнают об этом, если они узнают, что она принесла это с собой… тогда ей конец! Она все дергала и дергала ручку бачка, взгляд ее метался по чаше унитаза, где все еще плавало это – свидетельство ее извращенных, мерзких намерений.
Она опять потянула…
…за ручку бачка, прерывисто дыша. Ну давай же… Давай…
Голова закружилась настолько, что Джемма пошатнулась и чуть не упала, после чего прислонилась к стене, пытаясь дышать поглубже. Заморгала, когда окружающая обстановка опять вошла в фокус. Ее собственный дом… Ее собственная ванная комната… В половине страны и более чем десяти годах от той ночи.
Она подошла к раковине и вымыла дрожащие руки. Глядя на себя в крошечное зеркало, Джемма все еще видела следы пережитого ужаса. Лицо все в красных пятнах, глаза широко раскрыты. Секунду она смотрела в лицо семнадцатилетней Тео, полное отчаяния и страха.
Но нет, она Джемма – женщина, которая сама правит собственной жизнью. У нее есть семья и друзья. Ее окружают люди, которые любят ее. Ее каштановые волосы коротко подстрижены и почти не прикрывают затылок. Подровненные триммером брови, гладкая кожа, пухлые губы… Привлекательное лицо. А не лицо той депрессивной девчонки-подростка – лицо, которое кричало «я жалкая неудачница» любому, кто удосуживался на него посмотреть. Только ее большие карие глаза оставались такими же. Хотя если по-честному, то кто все эти годы назад вообще смотрел ей в глаза?
Выйдя из ванной, Джемма глянула на часы. До пробуждения Бенджамина у нее оставался еще час. Вполне достаточно, чтобы слегка прибраться, подготовиться к предстоящему дню и принести Бенджамину чашку кофе в постель, набирая очки в отношениях.
В доме было всего три комнаты, которые она убирала по несколько раз в неделю. Плюс ванные и кухня. Что бы там ни говорил Бенджамин, его супруга не была гермофобом[4]. Она не чуждалась общественных мест; была не из тех людей, которые практически ныряют в укрытие, стоит кому-то чихнуть или кашлянуть. Даже не возражала против рукопожатий… Ну, возражала не больше, чем кто-либо другой в наши дни. И, как она неоднократно говорила Бенджамину, просто не смогла бы работать в салоне красоты, будь у нее проблемы с микробами. Единственным ее незначительным требованием было, чтобы ванные комнаты были чистыми, а кухня и продукты, которые она готовила, – свободными от микробов. Это была не гермофобия, а здравый смысл.
Где-то с год назад Лукас ел печенье, и оно упало на пол. Последовал разочарованный стон – тот знал, что Джемма не позволит ему доесть его. И тогда Бенджамин взял печенье и протянул его сыну.
– Держи, парень, – сказал он. – Правило пяти секунд.
Джемма пересекла комнату и взяла печенье из руки Лукаса. После чего объяснила, что нет такого понятия, как правило пяти секунд.
По крайней мере, как она сама это помнит.
По словам же Бенджамина, она перепрыгнула через кофейный столик, выбила печенье у Лукаса из руки и «прорычала» Бенджамину, что в этом доме нет никакого правила пяти секунд. Он и в самом деле использовал слово «прорычала», когда позже рассказывал об этом своим родителям. И это было раздражающее, нелепое описание. Она ведь не прыгала, не металась, не делала ничего подобного. Вела себя крайне спокойно. И никогда бы не сказала чего-то вроде «в этом доме». Никогда в жизни. Так обычно говорила ее мать, когда Джемма была ребенком, и совершенно исключалось, чтобы Джемма когда-либо поступила так же.
Хотя не то чтобы Бенджамин знал об этом. Не то чтобы он хоть что-то знал о ее матери. Или о ее детстве, раз уж на то пошло. Он почти никогда не спрашивал. А сама она никогда не говорила об этом.
Уборка кухни заняла около сорока минут. У нее оставалось более чем достаточно времени, чтобы принять душ и нанести макияж. Богатые клиентки «Примадонны» частенько отпускали замечания касательно ее кожи – мол, насколько они ей завидуют. Касательно ее замечательной генетики или ее молодости. Джемма всегда улыбалась и вежливо благодарила. Как будто генетика имела к этому хоть какое-то отношение… Если б эти женщины увидели ее подростком, их в буквальном смысле передернуло бы. Генетика? Ха! Джемма выглядела так, как выглядела, потому что как следует следила за собой. И как косметолог, работающий в одном из лучших салонов класса люкс в Чикаго, имела возможность сравнительно дешево приобретать высококлассные косметические средства.
У нее оставалось еще несколько минут, чтобы перекусить. Прислушиваясь к клокотанию кофеварки, она смотрела в окно. Их тихая пригородная улочка начинала понемногу просыпаться – мимо изредка проезжали машины, а соседка из дома напротив вышла на улицу со своим французским пуделем. Джемма посмотрела на свой собственный дворик перед домом. Хризантемы, посаженные ею две недели назад, были в полном цвету, яркими оранжевыми и красными пятнами выделяясь на фоне зеленой травы, которую так старательно подстригал Бенджамин. Она вздохнула. Они переехали сюда всего полтора года назад, но Джемма уже больше чувствовала себя здесь как дома, чем в любом другом месте, в котором ей когда-либо доводилось жить.
За кофе и тостом она читала «Нью-Йорк таймс» – политика, уравновешенная кое-какими качественными новостями о знаменитостях. Большинство ее знакомых предпочитали начинать свой день с просмотра социальных сетей.
Соцсети Джемму никогда не интересовали – только время зря тратить.
Она принесла дымящуюся кружку кофе в их спальню и присела на край кровати Бенджамина. Поставила кружку на ночной столик и поцеловала его в лоб, прошептав:
– Привет, милый! Пора вставать.
Бенджамин что-то неразборчиво буркнул, а затем обхватил ее за талию и приоткрыл один глаз.
– Привет, красавица.
– Я принесла тебе кофе.
– Ты просто святая. Мать Тереза может спрятаться.
– Правда?.. Она никогда не приносила людям кофе по утрам.
Он приподнялся на локте. Даже с полуприкрытыми глазами и растрепавшимися после сна светлыми волосами Бенджамин являл собой впечатляющее зрелище. Точеное лицо, широкие плечи, небрежная хулиганская улыбочка… Джемме нравилось повторять себе, что она не какая-то там поверхностная пустышка и влюбилась в него отнюдь не из-за его внешности. Хотя это определенно способствовало.
Он отхлебнул из кружки.
– Лукас опять разбудил тебя ночью?
Тот будил ее каждую ночь.
– Да. Но он тут же опять заснул.
– Хорошо.
Бенджамин потер лицо и зевнул. А затем посмотрел на нее – как-то слишком уж внимательно.
– Ты ведь знаешь, какой сегодня день, верно?
Сердце у нее упало, накатило головокружение. Неужели он как-то узнал? Его глаза вроде как обвиняюще нацелились на нее, губы сжались словно от отвращения. Нет, это совершенно исключено… не мог он ничего узнать! Мозг Джеммы лихорадочно работал, пытаясь понять, не промахнулась ли она в чем-нибудь. Не дала ли ему какую-то подсказку, которой он воспользовался. Это не заняло бы много времени. При наличии правильных ключевых слов поиск в «Гугле» занял бы всего пару-тройку попыток.
– Гм… – Губы у нее задрожали.
– Помнишь, что сегодня у меня разговор с Винсентом? Насчет руководства отделом?
Джемма заморгала и прерывисто выдохнула. Бенджамин улыбался, явно довольный собой. Она поняла, что побледнела. Что напряглась всем телом. Конечно, он мог это почувствовать, все еще обнимая ее. Конечно, мог увидеть слезы, навернувшиеся ей на глаза. И мог спросить у нее, что случилось. Однако не спросил.
– Я настроен очень оптимистично.
Теперь Бенджамин смотрел прямо на нее, с совершеннейшим спокойствием на лице.
Он никогда не видел таких вещей. Никогда не замечал, когда она вдруг замирала или внезапно напрягалась. Если Джемма хотела, чтобы Бенджамин понял, что она расстроена, то должна была сказать об этом. И он почти никогда не задавал ей вопросов о ее детстве. Лишь однажды спросил ее о родителях – Джемма ответила ему, что ее родители умерли и что она не любит о них говорить, вот и всё. Бенджамин даже ни разу не спросил, где она выросла. Вероятно, предположил, что она родилась в Чикаго, как и он сам.
– Я и сама настроена очень оптимистично на этот счет. – Джемма заставила себя улыбнуться ему.
Тот факт, что Бенджамин никогда не задавал вопросов, ни о чем не допытывался и не проявлял любопытства к ее прошлому, не был причиной того, что она влюбилась в него. Как и его невнимательность к ее минутам слабости.
Но определенно этому поспособствовал.