Собственно, «пещное действо» совершалось уже после полуночи, в заутрени, за шесть часов до рассвета.
Внутренность собора еще ярче, чем во время вечерни, горит тысячами огней. Царская семья опять на державном месте, но более торжественно разодетая. Духовенство и святитель еще в более пышных ризах.
И Прозоровские, князь и юная княжна, тоже на своих местах. Только у последней глазки немножко заплаканы: «кукла» ненадолго утешила бедную. В молодой душе засело что-то более могучее и оттеснило собой весь остальной мир. Она думает о гонцах из Польши, о последнем весеннем вечере, когда так безумно пел соловей в кустах. Отец видит это и страдает.
Предшествуемый «отроками» со свечами и «халдеями» с пальмовыми ветвями, святитель опять проходит между стенами молящихся и входит в алтарь. И «отроки» входят туда же.
Утренняя служба началась. Хоры певчих с особенною торжественностью исполняли каноны. Собор гремел богатыми, могучими голосами, которые всегда так любила Москва.
Во время пения седьмого канона, где, как известно, упоминаются «три отрока», когда хор грянул «Огроци богомудрии» и когда ирмосы и причеты чередовались по клиросам, на иконостасное возвышение выступил «отроческий учитель» и сотворил по три земных поклона перед местными иконами.
Затем, подойдя и поклонившись святителю Ионе, восседавшему на возвышении против «пещи» в сонме соборного духовенства, возгласил:
– Благослови, владыко, отроков на уреченное место предиоставити!
Святитель поблагословил его «по главе» и с своей стороны возгласил:
– Благословен Бог наш, изволивший тако!
«Отроки» в это время стояли в стороне, лицом к святителю и ко всему собору молящихся.
– Бедненькие! – не вытерпела царевна Софья, вся превратившаяся в зрение.
«Учитель» отошел к «отрокам», обвязал их по шеям убрусами и, когда святитель сделал соответственный знак рукою, передал их на жертву «халдеям».
«Халдеи», взяв «отроков» за концы убрусов, повели их к «пещи»: один «халдей» шел впереди, ведя первого «отрока», за ним два остальные, держась руками друг за друга, а другой «халдей» позади отроков.
Вот наконец «отроков» привели к «пещи».
– Дети царевы! – громко возгласил первый «халдей», указывая пальмовою веткой на «пещь». – Видите ли сию пещь, огнем горящу и вельми распаляему!
– Сия пещь, – пояснял другой «халдей», – уготовася вам на мучение.
«Отрок», изображавший собою лицо Анания, гордо выпрямился и сказал:
– Видим мы сию пещь, но не ужасаемся ея: есть бо Бог наш на небеси, Ему же мы служим, той силен изъяти нас от пещи сия.
– И от рук ваших избавит нас! – повторил за ним второй «отрок», изображавший Азария.
– А сия пещь будет не нам на мучение, но вам на обличение! – с силою и твердостью заканчивал Мисаил.
– Вот так молодцы отроки! – вырвалось у царевны Софьи. – Не убоялись пещи огненной.
Она сказала это так громко, что даже святитель Иона улыбнулся, и многие обернулись к державному месту. Софья сидела вся красная, и мать укоризненно качала ей головой.
Между тем протодиакон, стоя в царских вратах, зажигал «отроческие свечи», а «отроки», готовясь к мучению, безбоязненно пели:
И потщимся на помощь…
Свечи зажжены, пение отроков окончено. Тогда протодиакон с зажженными свечами направился к святителю и вручил ему свечи.
Затем отроки поочередно подходили к святителю и, получив от него по свече, кланялись и целовали ему руку.
Тогда «учитель» развязывал каждого из «отроков», и святитель благословлял их на мучение.
Выходили затем «халдеи» и вели такой разговор:
– Товарищи!
– Чего?
– Это дети царевы?
– Царевы.
– Нашего царя повеления не слушают?
– Не слушают.
– А златому телу не поклоняются?
– Не поклоняются.
– И мы вкинем их в печь?
– И начнем их жечь!
– Ах, злые, гадкие мучители! – опять вырвалось у юной царевны; но она, спохватившись, сама зажала себе рот рукой.
Тогда «халдеи» взяли под руки Ананию и втолкнули в «пещь».
– А ты, Азария, чево стал? – обращались они ко второму «отроку». – И тебе у нас то же будет.
Брали затем и Азарию и также толкали в «пещь». Потом и Мисаила ввергли к братьям на мучение.
Едва «отроки» ввергнуты были в «пещь», как выходил очередной звонарь с горном, наполненным горящими угольями, и ставил его под пещь. Протодиакон же возглашал:
– Благословен еси Господи Боже отец наших! Хвально и прославлено имя твое вовеки!
«Отроки» повторяли за протодиаконом этот стих, и «халдеи», ходя около печи со свечами, пальмовыми ветвями и трубками, бросали из трубок «плавучую траву» и махали пальмовыми ветвями, как бы раздувая огонь.
В это время протодиакон читал «песнь отроков».
– И прави путие твои, и судьбы истины сотворил еси!
Чтение протодиакона поддьяки сопровождали пением, которое так оживляло и разнообразило оригинальное «пещное действо».
Прозоровский украдкой взглянул в это время на дочь и увидел, что его «девочка опять нашла свою куклу». Это его успокоило.
– Ты не притомилась, девынька? – шепнул он ей.
– Нет, батюшка, таково хорошо действо! – был ответ и ласковый взгляд ясных глаз.
Между тем протодиакон возглашал:
– И распаляшеся пламень над пещию!
А отроки как бы подкрепляли его возглашение:
– Яже обрете о пещи халдейстей!
В это время выступал из сонма духовенства соборный ключарь и подходил к священнику под благословение.
– Благослови, отче, ангела спущати в пещь.
Священник благословлял его, а диаконы брали у «халдеев» трубки с «плавучею травою» и огнем. Протодиакон же громогласно возглашал:
– Ангел же Господень спиде купно с Азарииною чадию в пещь, яко дух хладен и шумящ!
В этот момент сверху появляется ангел с крыльями, со свечою в руке и с громом спускается в «пещь».
При виде с громом спускающегося ангела «халдеи», которые очень высоко держали пальмовые ветки, разом попадали, а дьяконы опаляли их свечами.
Но скоро «халдеи» опомнились от ужаса, но еще боялись подняться.
– Товарищ! – заговорил первый «халдей».
– Чево? – спросил второй.
– Видишь?
– Вижу.
– Было три, а стало четыре…
– Грозен и страшен зело, образом уподобися Сыну Божию.
«Отроки» же между тем ухватились за ангела, два за крылья, а один за левую, конечно, босую ногу. Затем ангел стал подниматься вверх вместе с отроками, а потом сбрасывал их в «пещь» обратно.
Протодиакон снова читал «песнь отроков»; отроки тоже опять пели в «пещи», им вторили дьяки правого, потом левого клироса.
«Халдеи» между тем поднялись с полу, зажгли свои свечи и стояли уничтоженные, с поникшими головами. Они были посрамлены.
А с клиросов неслось стройное пение… «благословите, трие отроцы!».
Ангел снова спускался в пещь «с громом и трясением», а «халдеи» в ужасе падали на колени.
Наконец, ангел совсем улетал, и тогда «халдеи», ободренные этим, подходили к «пещи», отворяли ее, в удивлении стояли без шлемов, давно валявшихся на полу, и вели такой разговор:
– Анания! Гряди вон из пещи!
– Чево стал? – говорил второй «халдей».
– Поворачивайся! Не имет вас ни огонь, ни солома, ни смола, ни сера.
– Мы чаяли, вас сожгли, а мы сами сгорели!
Тогда «халдеи» сами брали «отроков» под руки, выводили из пещи одного за другим, снова надевали на себя шлемы, брали в руки свои трубки с «плавучею травой» и огнем и становились по обе стороны отроков.
Затем протодиакон возглашал многолетие царю, всему царствующему дому и властям.
После славословия протодиакон вместе с «отроками» входил в «пещь» и читал там Евангелие.
Так кончалось «пещное действо».
Прозоровские возвращались домой, когда было еще совсем темно. Свет от факелов и фонарей, сопровождавших кареты и пешеходов, возвращавшихся из собора по домам, освещал иногда внутренность кареты Прозоровских и бледное личико княжны. Она сидела с закрытыми глазами, и отец думал, что она, утомленная продолжительной службой, дремлет.
– Батюшка! – вдруг произнесла она. – Ты так и не говорил с государем?
Он даже вздрогнул от неожиданности.
– Нету, дитятко, – отвечал он, – когда же было? Действо шло… Вот ужо, на смотру.
Девушка опять закрыла глаза. Факелы опять по временам освещали ее бледное, грустное личико.
«Оо-хо-хо! – думалось Прозоровскому. – Девочка опять потеряла куклу».
– А смотр государев рано будет? – снова услыхал он вопрос.
– Рано, ласточка, ты еще почивать будешь.
«Нет, тут не куклой пахнет… Оо-хо-хо!»