Юки-онна


В одной деревне в провинции Мусаси[15] жили два дровосека – Мосаку и Минокити. В то время, о котором идет речь, Мосаку был уже стар, а Минокити, его помощнику, стукнуло восемнадцать. Каждый день они вместе отправлялись в лес, миль за пять от деревни. По пути им приходилось переправляться на пароме через широкую реку. Несколько раз там строили мост, но его неизменно сносило паводком. Никакой мост не устоит против половодья.

Однажды зимним вечером, когда Мосаку и Минокити возвращались домой, их застигла метель. Они добрались до переправы и обнаружили, что паромщик ушел, оставив паром на другом берегу. Переплыть реку было невозможно, и дровосеки укрылись в хижине паромщика, радуясь, что им посчастливилось найти хоть какое-то пристанище. В лачуге не было ни жаровни, ни очага – ничего, кроме двух подстилок[16]. Мосаку и Минокити заперли дверь и легли спать, укрывшись своими соломенными плащами. Поначалу им было не так холодно, и они подумали, что метель скоро кончится.

Старик почти сразу заснул, а юный Минокити долго лежал без сна, прислушиваясь к вою ветра и к тому, как снег неумолчно хлестал о дверь. Река ревела, хижина качалась и поскрипывала, словно лодка в море. Буря была ужасная, с каждой минутой становилось все холоднее, и Минокити дрожал под своей накидкой. Наконец, несмотря на холод, он уснул.

Он проснулся оттого, что на лицо ему посыпался снег. Дверь хижины была открыта, и в снежном сиянии (юки-акари) он увидел женщину… женщину в белом. Склонившись над Мосаку, она дула на него, и ее дыхание висело в воздухе, как белый дым. Потом она повернулась к Минокити. Тот понял, что не может даже вскрикнуть. Белая женщина нагибалась все ниже; их лица уже почти соприкасались. Минокити увидел, что она очень красива, хотя ее взгляд внушал ему ужас. Некоторое время она смотрела на юношу, а затем улыбнулась и прошептала:

– Я хотела обойтись с тобой, как с тем, другим. Но ты молод и красив, Минокити, и я тебя не трону. Смотри, даже родной матери не говори ни слова о том, что видел сегодня. Я об этом узнаю… и убью тебя. Помни мои слова!

Тут она повернулась и вышла. Едва Минокити обрел способность двигаться, он вскочил и выглянул из хижины. Но женщина как сквозь землю провалилась, а в открытую дверь летел снег. Минокити подпер ее поленьями и подумал, что, наверно, дверь распахнул ветер. Юноша решил, что все это ему приснилось, а за фигуру женщины в белом он принял блеск снега за порогом. Однако ему было не по себе. Он окликнул Мосаку и испугался, когда старик не ответил. Юноша протянул руку, коснулся лица Мосаку и обнаружил, что оно холодней льда. Мосаку замерз насмерть…

На рассвете метель утихла; когда паромщик поутру вернулся на место, он нашел Минокити, который без чувств лежал возле трупа Мосаку. Юношу отогрели, и вскоре он пришел в себя, но долгое время после той ужасной ночи хворал. Смерть старика его перепугала, однако про женщину в белом он никому не сказал.

Поправившись, он вернулся к своему занятию. Каждое утро Минокити в одиночку ходил в лес, а в сумерках возвращался с вязанкой дров, которые они с матерью потом продавали.

Через год, также зимним вечером, Минокити по пути домой нагнал незнакомую девушку. Она была высока, стройна, миловидна; голос, которым она ответила на приветствие Минокити, звучал сладко, как пение птицы. Юноша зашагал рядом, и они разговорились. Девушку звали О-Юки[17]; она сказала, что недавно лишилась родителей и теперь направляется в Эдо[18], где у нее живут бедные родственники – может, они подыщут ей место служанки. Минокити очаровала эта странная девушка; чем дольше он смотрел на О-Юки, тем красивей она казалась. Он спросил, нет ли у нее жениха, и она со смехом ответила, что свободна. Затем и она спросила у Минокити, не женат ли он. Он сказал, что у него нет никого, кроме вдовы-матери, которая покуда не задумывается о том, чтобы обзавестись «достопочтенной невесткой», ведь он еще очень молод. После этого они долго шли молча, но пословица недаром гласит: «Когда нужно, глаза говорят красноречивей, чем уста». К тому времени, когда впереди показалась деревня, оба полюбились друг другу, и Минокити пригласил О-Юки к себе отдохнуть с дороги. Поколебавшись из скромности, девушка согласилась; мать Минокити приняла ее и приготовила для гостьи еду. О-Юки так учтиво вела себя, что сразу понравилась хозяйке, и та предложила ей погостить подольше. Как вы понимаете, О-Юки так и не пошла в Эдо. Она осталась у Минокити и стала «достопочтенной невесткой».



О-Юки принесла в дом радость. Когда матери Минокити настало время умирать, на смертном одре она хвалила невестку. О-Юки родила мужу десять детей – сыновей и дочерей, и все они были красивы и белокожи.

Односельчане думали, что О-Юки необыкновенная женщина, от природы не похожая на них. Крестьянки обычно старятся рано, но О-Юки, даже став матерью десятерых, оставалась такой же юной и свежей, как в тот день, когда пришла в деревню.

Как-то вечером, когда дети уже легли спать, а О-Юки сидела за шитьем при свете бумажного фонаря, Минокити, любуясь ею, сказал:

– Смотрю я, как на твое лицо падает свет, и вспоминаю одну странную вещь, которая случилась со мной, когда мне было лет восемнадцать. Я тогда повстречал женщину, которая была так же красива и бела, как ты… по правде сказать, она очень на тебя походила.

Не отрывая взгляда от работы, О-Юки спросила:

– Где же ты ее встретил?

И Минокити поведал ей про ужасную ночь в хижине паромщика, про Белую Женщину, которая с улыбкой склонилась над ним, и про тихую смерть старого Мосаку. Он сказал:

– Во сне или наяву, то был единственный раз, когда я видел существо, равное тебе красотой. Конечно, я испугался – страшно испугался, – но она была такая белая… Так и не знаю, взаправду ли я повстречал Снежную Деву или она мне приснилась…

О-Юки отбросила прочь шитье, поднялась и крикнула Минокити в лицо:

– Это была я! Я! Я! Юки! Я же сказала, что убью тебя, если ты хоть словом обмолвишься! Если бы не дети, я бы расправилась с тобой немедля! Смотри, заботься о них как следует – если они будут жаловаться, получишь по заслугам!

Ее голос сделался пронзительным, как вой ветра; вдруг она превратилась в белый туман, который поднялся к потолку и вытек через дымоход. Больше О-Юки никогда не видели.