Меня зовут Йоль по прозвищу Тролльский Подкидыш, и я работаю подмастерьем в механической мастерской старого мастера Гноббла. Я живу в небольшом гоблинском городке Орешник, расположенном на южном отроге Мглистых гор в живописной долине реки Грозной. Родителей своих я не помню, да и старухи поговаривают, что их у меня никогда не было. Прозвище моё у меня недаром – по легенде меня нашли лежащим в лохмотьях на большом пне недалеко от тракта, ведущего в деревню лесных троллей. А было это зимой прямо в канун зимнего солнцестояния. Так меня и нарекли Йолем, а поскольку гоблины – народ на язык острый, то прозвище мне дали соответствующее. Собственно, никто даже не знает, кто я такой. Но раз я выгляжу как гоблин, говорю как гоблин и имя у меня гоблинское, то я гоблин и есть.
Старый Гноббл взял меня к себе и воспитывал как сына. Он уже тогда был старым, а сейчас точно такой же – как будто бы время на него не действует. Поговаривают, что он нашёл какие-то тайные заклинания, которые как будто бы позволяют договориться с неминуемым. Да только брешут всё про это. Я-то сразу смекнул, что все наши механики не стареют – что-то есть в этом искусстве, которому они посвящают свою жизнь. А вот наши колдуны да шаманы наоборот выглядят, как гнилые сморчки. Так что магия тут точно ни при чём.
В детстве с другими мальчишками я облазил все закоулки нашего городка. Мы спускались на все подземные уровни, кроме закрытых шахт и тайных дверей со светящимися рунами на порталах. Я забирался на самую вершину башни с причалами для дирижаблей, и жуткий порыв ветра как-то раз чуть было не скинул меня вниз. После того случая я долго сидел дома и даже помыслить не мог о том, чтобы снова заняться какой-нибудь шалостью. Но потом всё вернулось на круги своя.
Однажды мы с моим названным братом Зигглем залезли на самый нижний уровень нашего города. Там было темно и страшно. Обычно в лабиринтах гоблинских пещер шумят всякие хитрые механизмы, горит огонь, жарко и шумно. Носятся посыльные, летают мелкие летательные аппараты – мы их называем механическими мухами – с посылками и письмами. Время от времени то тут, то там вырываются струи пара, который у нас часто используется для работы некоторых механизмов. Всё жужжит, скрипит, крутится и вертится. Голубоватые следы магических эманаций тоже иногда прорываются среди всей этой суеты. И, в общем-то, ты понимаешь, что находишься в центре обычной гоблинской жизни.
Но тогда с Зигглем мы залезли в какие-то глубины – недалеко от выработанной шахты с наглухо заколоченным входом. Мы крались по тёмному коридору. Темнота была – хоть глаз выколи, и Зиггль зажёг маленький синий огонёк магического холодного пламени, чтобы нам не было страшно и мы, хотя бы, видели друг друга. Коридор вёл на север прямо под гору, на отроге которой стоял на город. И было странно, что коридор этот был ровно горизонтальным – мы не чувствовали никакого уклона. Воздух там был застоявшийся, и я почувствовал тогда, что дальше идти нельзя, чтобы не отравиться тяжёлыми парами подземных газов.
Но мы пошли дальше, ведомые любопытством, а больше подгоняемые куражом – не ударить в грязь лицом друг перед другом. На всякий случай мы надели свои маски для подземных работ – у каждого гоблина должна быть такая с собой всегда, а то мало ли где он окажется и что может произойти. Мы шли дальше и дальше, и по моим прикидкам мы могли уже находиться чуть ли не в центре горы.
Наконец, мы наткнулись на железную дверь. Зиггль сделал свой огонёк чуть ярче, и я увидел тайную печать в виде руны Фирс прямо в центре круглого портала. Руна висела в воздухе в паре сантиметров от двери и мерцала еле-еле видимым тёмно-красным огнём. В те отроческие времена я не знал, что это значит, но даже тогда я понял, что лучше не приближаться. Атмосфера была наполнена угрюмостью и давила на нас. Мы стояли и тупо смотрели на эту дверь.
Внезапно я почувствовал, что на нас смотрят. Я медленно повернулся направо и увидел небольшую дырку прямо в стене. Я вряд ли увидел бы дырку такого размера и при солнечном свете, а если бы и увидел, то не обратил бы на неё внимания. Но тогда я вот так медленно повернулся и увидел её. А за ней светился отблеском голубого огня глаз. Я оторопел, замер и уставился прямо на него.
И тут глаз моргнул, а потом глухой дребезжащий голос произнёс:
– Вы что тут делаете?! А ну идите отсюда!
Как же мы тогда бежали. Пятки сверкали, наши башмаки, если бы не были подбиты крепкой сталью, сточились бы за раз. Мне кажется, что мы добежали до входа в этот коридор за десять минут, хотя шли в глубины не менее часа. Сорвав маски с лиц, мы тогда не могли отдышаться, а Зиггль повалился на пол и хватал ртом воздух.
Потом он спросил меня, как я увидел глаз в стене в такой кромешной тьме. Я сказал, что не увидел его, а каким-то странным внутренним чувством осознал, что на нас кто-то смотрит. Зиггль сказал мне, что мне надо бы посетить ведунью, но сам я тогда понял, что это была магическая эманация. Это был первый эпизод в моей жизни, который я помнил, когда через меня проходили слабые нити магии, наполняющей этот мир. Я никому этого тогда не сказал. Механики, в семье которых я жил, не очень-то и жалуют все эти магические штучки, хотя без них не обходятся – большая часть наших механизмов так или иначе работает вместе с эманациями.
Вечером я спросил мастера Гноббла, что значит красная руна Фирс, висящая в воздухе. Он строго посмотрел на меня и спросил, где я её видел. Потом, не дождавшись ответа, сказал, чтобы я больше никогда туда без разрешения и сопровождения не ходил, даже носа своего курносого там не показывал. Он даже выписал мне подзатыльник, да так, что у меня между ушами затрещало. Зигглю тогда повезло, я не стал сдавать его, что мы были там вместе.
Потом мастер Гноббл подобрел, раскурил свою трубку с душистыми травами и сказал, что это одна из тайных боевых рун нашего народа. Немногие, дескать, знают их истинный смысл, а на поверхности лежит то, что мы не должны ходить там, где есть такие руны. А если мы их увидим вдалеке, то следует беречься и возвращаться назад по той же дороге, как пришли. И вообще, не связываться с рунами красного цвета. И вообще, не болтаться по городу там, где не нужно. И вообще, пора уже начинать работать в мастерской и постигать высокое искусство Механики.
Много позже я узнал, что красная руна Фирс обозначает места, в которых боевые системы гоблинов стреляют по приближающимся без предупреждения. Нам с Зигглем тогда очень крупно повезло, что мы её вообще увидели. Тёмно-красное свечение значило, что оружие было деактивировано. Ярко-красной руны мы, скорее всего, и не увидели бы. И никто бы потом вообще не узнал бы, куда мы пропали и что с нами случилось.
И таких историй из своего детства и отрочества я мог бы рассказать очень много. Вот взять ту историю с башней для дирижаблей. Я тогда учился в Малой школе Механики, которая находилась на территории Высокой Академии Магии и Механики в столичном городе. Каждые три месяца я улетал на дирижабле на несколько дней домой, а потом возвращался в школу. Жили мы вместе с Зигглем в небольшой каморке, которую для нас выделил старый знакомый мастера Гноббла – ещё один древний гоблин по имени Зарк. Я не знаю, чем он занимался и кем был, да и некогда нам тогда было выяснять такие частности. Он просто выдавал нам с утра с Зигглем по чёрствой краюхе хлеба и отправлял в школу, а вечером открывал дверь своего дома и отправлял в каморку. Мы с ним особо не общались, а сам он был неразговорчивым.
В школе мы тогда, конечно же, сколотили свою банду. Мне было десять лет, а Зиггль младше меня на год. А ещё с нами там была девочка моего возраста по имени Глойда, и она тоже была из Орешника. Вот мы втроём и давали прикурить всем в школе. К нам ещё присоединились несколько ребят, но именно я, Зиггль и Глойда были не разлей вода, и все шалости в школе были на нашем счету. И как раз на выходных мы летали домой втроём на дирижабле.
Так вот как-то раз Глойда спросила меня, мог бы я забраться на самый верхний этаж башни, от которой отправляются дирижабли. Она сказала, что наверняка оттуда открывается отличный вид на столицу. Сейчас-то я понимаю, что она просто взяла меня на слабо. Но тогда я пообещал ей, что сделаю это.
Вечером, когда к пристаням покатил последний паровой лифт, я добрался на нём до самой последней пристани. Она была на самом верхнем уровне, доступном для посетителей, но выше было ещё несколько этажей, а сверху башню венчал шпиль. Снизу он казался очень тонким, но если посмотреть на него в подзорную трубу, то было видно, что на самом верху было что-то типа площадки для обзора. Она-то и стала моей целью.
Я не знал, как туда пробраться, но раз я дал слово – надо было сдержать. Когда я вышел из лифта, то прогулочным шагом как будто бы пошёл в сторону дирижабля у пристани. Но старый гоблин в униформе служащего башни строго посмотрел на меня, а потом и вовсе начал следить за мной. Действительно, что мог бы делать десятилетний гоблин один в этот вечерний час на башне?
Я помню, что зашёл тогда в уборную и там просидел некоторое время в кабинке, думая, что же мне делать. А потом решение нашлось само собой – я пролез в вентиляционный люк, а потом, следуя за магическими эманациями, я пробрался по узкому проходу куда-то чуть выше и вылез в другом помещении. Я осторожно зажёг магический световой шарик и осмотрелся. Вокруг меня была каморка – тёмная и захламленная какими-то старыми вещами. Тут валялись огромные шестерни, валы, валики поменьше и куча всякого другого барахла.
Осторожно пробираясь между пыльными и ржавыми деталями лифтового оборудования, я пробрался к двери – она даже оказалась незапертой. Потушив свой голубой огонёк, я выглянул наружу. От двери вёл узкий коридор, и я видел чуть поодаль небольшой холл. Я пошёл туда. Немного света пробивалось через узенькое окошко, буквально в две мои ладони шириной. По общей миниатюрности помещений, которые меня окружали, я понял, что нахожусь на один этаж выше последней площадки для отправки дирижаблей.
Напротив окошка я увидел лифт. Да, тут был ещё один лифт – он стоял прямо передо мной. И у него не было дверей. Я зашёл внутрь, но не увидел обычных рычагов и валиков для старта движения. Передо мной находился воротный механизм, а цепь для подъёма была пропущена через отверстия в потолке и полу. Похоже, что для использования этого лифта надо было применять свою собственную физическую силу.
Я подошёл и потянул на себя ворот. На удивление он поддался свободно, и кабина лифта дёрнулась вверх. Я повернул ворот ещё раз и ещё раз, поднимая себя наверх. Я сделал около десяти оборотов ворота, когда он с щелчком зафиксировался, и я больше не смог его сдвинуть. Поняв, что я добрался до высшей точки, куда может завести меня этот лифт, я вышел из него. Я был на той самой марсовой площадке, которую видно в подзорную трубу на вершине пика башни.
Выйдя из кабины лифта, я обернулся. На портале кабины кто-то неровным почерком нацарапал три старшие руны – Сюр, Зип и Вендль. Я было удивился такому безрассудству, но потом подумал, что не я первый забираюсь сюда, и кто-то из молодых гоблинов решил таким образом отметить свой подвиг, нацарапав ножом первые буквы своих имён в старшем строю. Я тогда ещё подумал добавить туда руну Йом, когда буду возвращаться, не вкладывая в неё эманации магии. Но, вообще говоря, старшие руны просто так чертить нельзя.
Я осторожно подошёл к поручню, который окружал площадку. Вид на столицу открывался грандиозный – ведь она лежала в долине между самыми высокими пиками в системе Мглистых гор. Весь город лежал у меня под ногами, и в сумерках он представлял собой поистине завораживающее зрелище – миллионы разноцветных огней мерцали в сгущающейся тьме, создавая странный переплетающийся узор из оранжевого и голубого. Оранжевый – цвет обычного огня, которым гоблины освещали свои жилища, грели их, готовили на нём себе пищу и делали пар для движения механизмов. Голубой – цвет магии, эманациями которой гоблины освещали общественные пространства, а у кого были на то средства и возможности – пользовались этим способом для освещения своих жилищ.
Внезапный порыв ветра кинул меня на поручень, и я чуть было не перевалился через него, так как высотой он доходил мне до солнечного сплетения. Шпиль зашатался, и под моими ногами пол заходил ходуном. Голова закружилась, в моих глазах замелькало оранжево-голубое море. Судорожно я схватился руками за поручень, и ладони мгновенно заиндевели – на этой высоте было довольно-таки холодно, а я только-только понял, насколько холодно. Шпиль продолжало шатать, я держался за поручень и считал мгновения своей жизни.
Потом также внезапно всё стихло. На негнущихся ногах я отошёл от поручня, потом упал на четвереньки и пополз в сторону кабины лифта. Время тянулось, как карамель в лавке старой Кайры, к которой мы бегали малышами за сладостями. Я полз и полз, думал только об одном – как бы доползти. Мне казалось, что я стану глубоким стариком, когда, наконец, доползу до лифта.
Но вот мои руки попали в кабину. Я буквально втащил себя в неё. И тут новое несчастье заставило меня похолодеть изнутри. Снизу раздался грубый голос:
– А ну спускайся!
Я полностью влез в кабину, потом автоматически, не помня себя, схватился за ворот подъёмного механизма и начал вращать его в обратную сторону. Кабина также легко скользнула вниз. Время постепенно вернулось к своему обычному течению. Внизу меня ждал тот самый гоблин, который следил за мной на верхней площадке. Он схватил меня за ухо и потащил вниз по лестнице. Я не сопротивлялся.
Внизу он толкнул меня на скамью, а потом грубо спросил:
– Ты откуда?
Я ответил, что сам я родом из Орешника, учусь в местной школе механики. Вроде бы, после этих слов этот строгий служащий немного расслабился, но потом он резко поднял меня на ноги, повернул лицом к лифту, ведущему на поверхность, подтолкнул легонько. Я пошёл к лифту, а потом почувствовал мощный пинок под зад, который подбросил меня в воздух, и я побежал к лифту, который как раз приехал, и лифтёр стоял и со смехом смотрел на меня.
Потом как-то раз на каникулах мы с Зигглем раздобыли немного пороха. В то время в гостях у мастера Гноббла был какой-то почтенный купец из другого города. И Зиггль умудрился стащить из его сумы один кулёк с порохом. Как же мы тогда радовались. Это было самое чудесное наше сокровище. Мы пересыпали добытые крупицы горючего состава в несколько баночек и спрятали их в разных местах своего дома и в мастерской. Иногда мы устраивали для себя и Глойды небольшие огненные представления.
Одно такое представление пошло не так. Я завернул порох в ветошь, которую ранее мы промочили в растворе селитры и высушили. По нашей задумке ветошь должна была гореть медленно, а потом, когда тлеющий огонь дойдёт до пороха, он должен был ярко вспыхнуть. Но что-то действительно пошло не так. Когда я зажёг ветошь и хотел было отбросить шарик подальше от нас, то немного замешкался, а потом увидел, то ветошь практически перестала тлеть. Не думая ни о чём, я поднёс шарик к лицу и подул на него, чтобы тление не прекратилось.
Внезапная яркая вспышка ослепила меня. Я повалился на землю, правую половину моего лица жгло адским пламенем. Глойда завизжала, а Зиггль бросился ко мне и накрыл мою голову своим камзолом. Я скулил от всепроникающей боли, пытаясь погладить лицо руками, но Зиггль крепко держал их, чтобы я не смог дотронуться до обожжёной кожи. Глойда гладила меня по голове, но боль была нестерпимой. Мне казалось, что моя кожа продолжает тлеть. Глаза ничего не видели – в них стояло яркое огненное пятно.
Через несколько часов я пришёл в себя, и мы смогли пойти домой. Мы с Зигглем знали, что мастер Гноббл даже не будет нас слушать, он всыплет нам так, что мы не сможем сидеть несколько следующих дней. Надо было придумать какую-то легенду, которая хотя бы смягчила наказание. Потому что за порох нам досталось бы ещё больше и по другой причине – мы отчётливо понимали это.
Тогда мы сказали, что были в металлургической мастерской по приглашению отца Глойды – он организовал для нас экскурсию, и она была настолько интересной, что мы весь день провели там. Но в какой-то момент случилось несчастье – дескать, я слишком близко полез смотреть, как плавится руда в тигле, а расплав по каким-то причинам решил вспыхнуть в тот самый момент. Вот меня и обожгло.
Всем была хороша эта легенда за исключением того, что мастер Гноббл к тому времени был хорошо знаком с отцом Глойды – ведь мы вместе с ней летали в столицу, и они познакомились, когда много раз они встречали и провожали нас на причале. А потом они и подружились, часто собираясь вместе на тёмный эль и ведя сложные разговоры за металлургию и механику.
Но в тот раз нас пронесло. И много всякого такого было в моём отрочестве.
Говорят, что взрослый гоблин – это выживший мальчик. Вот так и я дожил до дня своего пятнадцатилетия, когда каждый молодой гоблин получает задание Посвящения. Буквально каждый молодой гоблин – и мальчик, и девочка – должны успешно пройти своё собственное задание Посвящения, чтобы вступить во взрослую жизнь. В своих мечтах я должен был стать великим механиком, поэтому считал, что моё Посвящение будет связано именно с этим.