Чёрный пакет раскрылся, и на стол с шумом посыпалось столовое серебро. Громыхая, вилки и ложки сыпались как из рога изобилия, образую небольшую кучку.
Я перехватил нижний угол пакета и поднял руку выше.
Следом вылетел медный поднос, рассекая верхушку горки, свалился на пол и звонко брякнул.
– Так, всё, хватит!
Нырнув по локоть в мешок, я достал чудом сохранившуюся сахарницу.
– Я сказал хватит! – взвизгнул работник ломбарда.
– Да вы только взгляните. Этот ангелочек на крышке сахарницы…
Лицо мужика побагровело, и без того тонкие губы превратились в сморщенный чернослив.
– Его щёчки, точь-в-точь ваши.
Крупный кулак обрушился на столешницу. Я прикрыл глаза, слыша, как ещё несколько вилок упало на пол. А затем повисла тишина. Неловкая. Густая.
– 5 тыщ и ни рубля больше.
Я приоткрыл один глаз, смотря, как мужик приглаживает свою засаленную чёлку.
– Идёт. – протягиваю руку. – Но сахарницу оставлю себе.
Кашлянув в кулак, он нырнул под стойку и через несколько секунд достал тугую, перетянутую резинками, пачку денег. Он медленно отсчитал наслюнявленными пальцами 10 пятисоток. Собрал. Хлопнул о край ладони. Пересчитал. Торгаш опёрся локтями о столешницу и, протянув мне деньги, оскалился. Я взялся за краешек.
– Чтобы больше тут не появлялся. – прорычал он и отпустил.
Встретились глазами и всё друг о друге поняли. Я поспешил на выход, по пути запихивая сложенные вдвое пятисотки.
Звякнул колокольчик. Осенний ветер задул в расстёгнутую ветровку. Вжав шею в плечи, залезаю во внутренний карман и достаю пачку сигарет. Пустую. Бросаю – мимо.
Через зарешечённое окно ломбарда, ехидно улыбаясь, торгаш зажимает в зубах сигаретку и, поднеся зажигалку к лицу, глубоко затягивается.
Ухожу. Перед глазами осталась его довольная одутловатая розовощёкая морда. Сплёвываю на землю.
Сахарница оттягивает карман и при каждом шаге побрякивает крышкой. Найти бы круглосуточный ларёк и домой.
Спальный район Новосибирска в полудрёме. Где-то на задворках лают собаки, окна панельных домов затаились в ожидании очередного будничного дня.
Не углядев трещину в асфальте, я запнулся и в последний момент, брякнув сахарницей и поймав равновесие, застыл.
Линия электропередач гудела, точь-в-точь цикады на городской лад. Тёмно-синее небо нагло прогоняла багряная полоска рассвета, и ничего не предвещало беды. Особенно поворот за угол.
Опершись о фонарный столб, глядя на меня, стоял мужчина. Я узнал Гришу сразу. Его выдали широченные плечи, спортивный костюм, шея размером с рульку и морда, как у обиженного жизнью ротвейлера.
– Побазарим?
Я не шевелюсь. Зная Гришу, мне не убежать. Один раз попробовал и через 20 секунд валялся лицом на земле.
Отталкивается от фонарного столба и идёт ко мне. Выйдя из залитого светом круга, я сглотнул. Заныла старая рана.
Его кроссовки тихо, как кошачьи лапки, переступали по асфальту.
– У меня ещё 2 дня. – не поднимая на него глаз, сказал я.
– Знаю. Решил проверить, помнишь ли ты.
Рассматриваю кроссовки 46 размера.
– Ты же не хочешь расстраивать Бориса Николаевича? Усложнять ему жизнь, м?
– Я отдам всё в срок. – голос дрогнул, стыдливо проплыв по пустой улице.
– Ну тогда всё хорошо, а то я уже запереживал… Кстати, тебе Борис Николаевич просил передать.
Поднимаю глаза, и тут же молниеносный удар в живот сгибает меня пополам. Из кармана на асфальт выскальзывает сахарница. Как она разбилась, я уже не слышал, в ушах писк.
Падаю на колени. Больно так, что не вздохнуть.
Гриша нагибается к уху и говорит:
– Не отдашь послезавтра – проломлю череп.
С асфальта на меня смотрит расколотый надвое фарфоровый ангел. Что-то в нём напоминало меня. Разбитого, падшего и потерявшего всякую надежду.