Это у женщин загадки. У мужчин – сплошные тайны.
Когда Шаталов уходит, я сдуваюсь, как воздушный шарик. До приема еще минут пятнадцать, но нет сил включить ноутбук или заранее достать формуляры нужных согласий.
Не могу даже в зеркало посмотреть. Ничего не хочется. За ребрами барабанный бой. А в голове каша.
Точь-в-точь как девять лет назад, когда заставила следователя привезти меня домой к Шаталову и вместо Марка встретила там его бывшую жену. «Партнершу и любовницу!» – поправляю себя.
Если бы могла, я бы с радостью удалила тот день из памяти.
Чтобы не ныло и не снилось. Чтобы при взгляде на Шаталова не вспоминать, как ревела там, на пороге пустого дома, как меня рвало от неизвестной болезни, оказавшейся беременностью. И как дралась со следователем, не позволяя посадить себя в машину.
Сумасшедшей была. Влюбленной настолько, что готова была поселиться под дверью и ждать, будто прикормленная добрым человеком бездомная собака.
Даже сейчас от той горькой картинки пробирает до костей. В кабинете больше двадцати градусов, а я мерзну и ничего не могу с собой поделать.
Какой-то адский талант вляпываться в одного и того же мужчину. Первый раз – до разбитого сердца и целого вороха проблем. Теперь…
Собственная реакция на Марка пугает сильнее, чем разоблачение. Умом понимаю, что он мне не нужен. Чужой муж! Далекое прошлое! Ни одной причины поддаться.
А тело горит так сильно, требует его ласк так настойчиво… Хоть прямо сейчас звони Ленке и говори, что едем в Москву.
Неважно, что сгоряча. Начхать, что будет выглядеть побегом.
После этой встречи с Шаталовым переезд уже не кажется большой проблемой. Выжила же как-то в новом городе без чужой помощи! Не пропала, когда родная мать, скатавшись пару раз к маленькому внуку, сказала, что не может больше мотаться в столицу.
Даже смешно было… сквозь слезы. Мама боялась потерять изменщика-отчима, а потеряла меня и Глеба. Легенда о сироте, состряпанная для защиты свидетеля, вдруг стала не вымыслом, а реальностью.
Вероятно, задержись пациентка минут на десять, я бы таки набрала подругу. От искушения зудят кончики пальцев и холод сменяется жаром.
Однако пациентка приходит вовремя. Смотрит на меня как на бога, когда рассказываю о шансах на беременность. Плачет, получив направление на первые анализы. И от ее радости, под ее слезы я остываю.
Стена гордости так и остается стеной позора, но ни о каком переезде уже не думается.
К концу приема вместо растерянной Лизы просыпается обычная, готовая ко всему. И как только пациентка уходит, я делаю то, что нужно было сделать еще раньше.
Набираю однокурсницу, которая тоже работает в Питере, у конкурентов, и после короткого приветствия прошу:
– Марина, мне очень нужно дело одной вашей клиентки. Вернее, не ее, а мужа. Фамилия Шаталов. Марк Юрьевич.
– Лиз, сама знаешь, без запроса я тебе ничем не могу помочь. Конфиденциальность превыше всего.
– С запросом я бы тебе и не звонила. – Кусаю губу.
– Да уж понятно.
– Но мне правда нужно. В ее карте о нем только одна строчка. О бесплодии. А у меня есть очень серьезные основания полагать, что это не так.
– Основания? – хмыкает Марина. – Лиза, это ты у него по глазам прочла? Или линии на руке посмотрела?
Мы никогда не были близкими подругами, так что не обижаюсь. Я бы тоже без веских причин не показала чужое дело. Не с нашей работой делиться такими тайнами.
Но сдаться уже не могу. Не после прощального «Баста», с которым Марк вышел из моего кабинета.
– Марин, ты самого Шаталова вживую видела? – начинаю осторожно.
– Предположим, что да.
– На лицо помнишь, какой он? Или фотографию в интернете поискать?
– Блин, Лизка, ну какая фотография? – Она тяжело вздыхает.
– Я найду! Быстро.
– Ладно. Фиг с тобой. Разве можно забыть такого породистого кобеля! – сдается приятельница. – У нас тут был настоящий траур по его генофонду.
– Наша лаборатория тоже готова устроить панихиду, – вспоминаю Галину Михайловну и впервые за день улыбаюсь.
– И к чему был вопрос про лицо? – уже более расслабленным тоном спрашивает Марина.
– Я тебе сейчас фото одно пришлю… Не Шаталова. А ты уж решай, дашь мне дело или нет.
– Ох, Лизка…
– Просто жди!
Не хочу больше убеждать. Нет у меня никаких аргументов, кроме одного. Поэтому быстро нажимаю на отбой и следом шлю фотографию сына. Последнюю. Из зоопарка. Где Глеб по-взрослому хмурится, глядя на медведя, и сжимает губы точно так же, как это делает его отец.
После отправки, кажется, не дышу. Слышу, как на стене тикают часы. Слышу свое сердце. Оно стучит гораздо громче и быстрее.
А потом на телефон падает сообщение с коротким ответом: «Охренеть, Градская! Завтра всё получишь».