Чайник вскипел, кнопка на нем отжалась, и шелест пара прекратился, но я все никак не могу вынырнуть из тупого оцепенения и стою, глядя в стену.
Я больше не приеду…
Он вроде говорил это спокойно без издевки, а звучало будто на меня надели наушники и врубили тяжелый рок на полную.
Не приеду…
Сотню раз запрещала себе придавать значение нашим встречам, но ведь дура наивная верила, что рано или поздно он влюбится.
Все глупые дуры допускают те же ошибки, когда влюбляются в бабников – думают, те исправятся. И я туда же.
Никаких проблем же?
Нет, никаких.
Ответила тогда, натягивая на лицо непроницаемую маску, но кто же знал, что внутри у меня начинается агония. Я уже тогда все поняла, когда он пришел и в миллионный раз отказался от кофе и вина. Просто прошел в спальню и начал раздеваться.
Как будто зачет по физре собрался сдавать – с таким же равнодушным автоматизмом.
Меня затошнило.
Опускаю взгляд на чайник и понимаю, что аппетита нет совсем, да и чаю не хочется. Слишком мало градусов.
Подхожу к холодильнику и достаю бутылку красного, что выбрала на случай, если его ответ все же будет положительным. Иронично.
Разбитое сердце и один бокал вина с кровью. Боже, как хочется нажраться.
Откупорила бутылку и налила себе, но пить так и не стала. Поставила со стуком на стол и подпрыгнула на месте, когда раздался звонок в дверь.
Передумал…
Срываюсь с места, с надеждой щелкаю замком и открываю дверь, но замираю, когда вижу на пороге совсем не того человека, которому следовало бы тут быть. Хотя, о чем я, Марк же ничего не обещал…
– Ты?
– Что, не рада? Становишься предсказуемой… – Суворов протискивается мимо меня и, не дождавшись никакой реакции, защелкивает замок на двери и стягивает с широких плеч полупальто. Прихожая наполняется терпким ароматом цитруса с нотками сандала. Туфли оставляет на коврике у входа и недовольно подметив, что я так и не удосужилась ни ответить, ни вообще как-то прокомментировать его приход, разворачивает меня лицом к кухне и легонько подталкивает, шагая рядом.
– Зачем пришел, позлорадствовать? – отмираю, когда входим в тесное помещение. Тут почти темно, лишь подсветка у подвесных шкафов светится, но этого хватает, чтобы различить окружающие предметы.
– Слишком очевидно? – Пашка берет приготовленный мной бокал и отпивает, а потом как опытный сомелье прикрывает глаза и с точностью выдает описание напитка, которое я ранее вычитала в интернете. – Для него покупала?
– Заткнись, – отбрасываю приличия и забираю бокал, будто он пьет что-то не предназначенное для него. Выпиваю залпом, ставлю со стуком, а Суворов доливает, только теперь гораздо больше до самых краев и я снова цепляю тару. – Оставь свои догадки при себе.
– Надо же заполнить чем-то эту тишину… – поворачивается ко мне спиной и достает из шкафа чашки. Хмурюсь, размышляя, откуда он знает где что лежит, и на ум приходит тот его визит несколько месяцев назад, когда он пришел в стельку пьяный. Запомнил? Вероятнее всего, потому что больше Суворов у меня в гостях ни разу не был. – Не будем же мы молчать.
– Тебе что надо, Паш? Он тебя подослал? Или у вас мужиков так это работает, один бросил и второй на смену пришел? – слова звучат горько, и я готова проглотить язык за о что произнесла все это вслух, но слишком поздно что-то менять. Широкая спина напрягается, но собеседник не отвечает, продолжая методично наливать себе чай. – Только ты не думай, что все так просто будет, я не трахаюсь без любви, так что можешь засунуть в жопу свои попытки приударить.
Если бы мои слова слышала мама, она заставила бы меня вымыть рот с мылом и просить прощения у гостя, что было бы справедливо, ведь так по-хамски я никогда в жизни не разговаривала. Но сегодня можно. Сегодня черный день.
– Только не молчи, из-за тебя я чувствую себя последней стервой, – запоздалый укол совести не позволяет замолчать. Пашка же не виноват, что я наивная дура.
– Ты и есть стерва, Журавлева. Самая настоящая.
Цепляет со стола чашку, которую себе налил, разворачивается и садится за стол, на краешке которого я сижу. Поднимает взгляд, намекая чтобы встала с места, но вместо этого я начинаю творить беспредел, иначе не назовешь.
Может, вино ударило в голову, может крыша съехала окончательно.
Забираю у него чашку и оставляю на столешницу, и медленно, глядя прямо в золотисто-карие глаза, седлаю Пашкины колени, наплевав что полы халата расходятся, и он может увидеть то, что ему не предназначено.
Суворов напрягается, его руки опущены вдоль туловища, он не делает попыток облапать, и это еще больше бесит. Опускаю кисти на его плечи и скольжу ими вверх, зарываясь пальцами в темные волосы на затылке. Почти такие же темные как у этой сволочи, что бросила меня сегодня вечером. В горле появляется ком.
– Что ты делаешь?
Он с шумом втягивает в легкие воздух, когда качнула бедрами и потерлась о его член сквозь ширинку. К слову сказать он либо огромный, либо уже стоит. Либо и то и другое.
– Ты разве не для этого здесь? – томно прошептала, наклоняясь к уху. Намеренно медленно потерлась грудью о его каменный торс и коснулась губами мочки уха.
Сильные руки все так же расслабленно свисают по бокам. Не касается.
– Я сам еще не понял, зачем пришел… – отвечает сдавленно, когда скольжу руками вниз, касаюсь вязанной водолазки, прохожусь по широкой груди, спускаюсь к талии и ныряю руками под край кофты, касаясь стальной, буквально звенящей от напряжения кожи. – Но явно не за этим.
Обхватывает мои кисти и, не позволяя коснуться себя больше, заводит мне за спину, и я утыкаюсь в его грудь своей, но голову отвожу, потому что не хочу касаться чужих губ. Губы слишком интимно.
– Ты же возненавидишь меня еще больше если сейчас трахну тебя Журавлева. Я могу, – сглатывает, – и не спорю, хочу. Но ты сейчас неадекват, сама не понимаешь, что творишь да?
Вглядывается в мои глаза и тут же читает в них ответ.
Пошел ты.
Улыбается.
– Хочешь трахнуться, давай, только учти мне одного раза будет мало, а ты на большее не способна, потому что тебе нужен не акт, а сама цель стереть со своего тела чужие прикосновения. Только вот их не с тела стирать надо, а из головы, а для этого нужно нечто большее чем ебля на кухонном столе.
– Я ненавижу тебя, сволочь! – дернулась в его хватке, тщетно. Так же тесно прижата, будто впаяна в его тело. – Ты никогда его не заменишь…
– Я и не собираюсь, – выдерживает прямой взгляд, а мне хочется отвести свой, но что-то в глубине янтарных глаз не позволяет прервать контакт.
– Тогда зачем пришел? – переспрашиваю, взгляд вдруг становится тяжелым усталым, как и сердце, которое вдруг начинает весить тонну и глухо бухает в груди.
– Компанию тебе составить, – улыбается так просто и тепло, что в груди щемит. – Могу уйти, только попроси…
Разжимает руки, и у меня больше нет необходимости сидеть на его коленях. Нет нужды его касаться. Суворов в два счета меня прочел и разгадал. Опускаю руки и глаза вниз.
– Я боюсь остаться одна, вдруг начну ему писать…
Надо спасать остатки гордости, но это так сложно, когда внутри кошки уже проскребли проход в Нарнию, и слезы душат. А эта сволочь кареглазая так сочувственно смотрит в мое лицо.
– Хочешь водки? – вдруг спрашивает, и я фыркаю и начинаю смеяться сама не понимая почему.
– Нет, ты что дурак, меня же унесет с неё! – толкаю широкую грудь и ловлю насмешливый взгляд Суворова. – И у меня ее, кстати, нет.
– Одевайся, сходим что ли в магаз, – ссаживает меня со своих колен на стол, сжимая бедра чуть дольше чем требуется. – Раз нет водки, придется купить.
– Хочешь, можешь вино допить… – непринужденность во взгляде затухает и сменяется скорбью. – Я не хочу его пить.
– И я не хочу, – обхватывает лицо ладонями и чмокает меня в лоб, что одновременно сбивает с толку и наполняет странным теплом. – Иди штаны натягивай, иначе с голым задом потащу на улицу.
Спорить нет сил и желания, и я срываюсь с места и скрываюсь в спальне, чтобы одеться и выполнить наконец-то мечту этого вечера. Нажраться.