Я стою перед холстом и мысленно себя ругаю. За три недели проведенные дома я не нарисовала ничего стоящего. Так же мысленно нахожу себе приличное оправдание в том, что все эти три недели родители таскали меня за собой по всем нашим многочисленным родственникам, как дорогущий экспонат. Странно обнимать людей, которых не знаешь. В этих самых дальних родственниках нет никакого вдохновения – вот если бы они работали на заводе или в поле, то получился бы интересный сюжет, а рисовать бесконечных сотрудников банка не представляет для меня никакой художественной ценности. Со вздохом отбрасываю кисть и тут же с извинениями поднимаю, ставя ее аккуратно на законное место. Нечего разбрасываться рабочими инструментами, не их вина в том, что я бездарная унылость.
Постояв еще две минуты перед холстом все-таки решаю пойти поискать вдохновения снаружи. Во Франции я часто так делала, потому что парижские улицы можно было рисовать до бесконечности и каждая зарисовка была уникальной. Что делать с улицами московскими я пока не представляю. Прихватив уличный планшет (ну, да, уличный, чуть-чуть меньше моего стандартного полотна) и мелки, я закрываю за собой дверь. Родители сегодня на работе, отпрашиваться мне не у кого и я отправляюсь в свой импровизированный художественный променад.
Первое, что бросается мне в глаза – парень, которого я встретила в день своего приезда; сегодня он в компании черного кота. Кстати, вовсе он и не наш сосед, потому что после того раза я его ни разу встретила. Уж один раз за три недели он должен был попасться на моем пути. Скорее всего его какой-нибудь приятель живет в нашем подъезде.
– Эй, грубиянка, привет! – вот, здорово, это мне что ли?
– …??? – безмолвное громкое удивление, сцена достойная Оскара.
– А, ты хочешь сказать, что ты не грубая, а просто немая. Это тебя извиняет, конечно, – теперь я еще и краснею, потому что он частично прав. Когда со мной разговаривают чужие люди, я иногда теряю голос, от избытка скромности надо понимать. Глубокий вдох, на выдохе начинаю говорить.
– Здравствуйте, – вам когда-нибудь удавалось неправильно произнести одно единственное произносимое слово? Угадайте, кто смогла? Язык предательски заплетается как после визита стоматолога. Нормально разговаривать я не могу и все, что мне остается – это скромно улыбнуться и разглядывать кусты сирени, вульгарно раскинувшейся по периметру нашего двора.
Незнакомец (или уже знакомец?) тоже молчит и улыбается, демонстрируя настолько идеально белые зубы и опьяняющие ямочки, что мне в голову приходит замечательная идея. Впервые за все каникулы чувствую вдохновение и терять его я не намерена. Черт его знает, сколько придется ждать следующей музы.
– Мужчина, парень, эм, молодой человек… – творческий порыв сталкивается с психологическими особенностями и я замолкаю на половине предложения, успев при этом вытащить планшет из сумки. Действия говорят лучше слов и я показываю, что хочу нарисовать его.
– Нет, нет, я не даю автографы, – и уже не смеется, а откровенно ржет надо мной. Гнев придает уверенности и мой голос больше не срывается, не теряется и вообще решает выступить на моей стороне.
– Сядь молча и сиди, пока я не разрешу тебе дышать. Я буду тебя рисовать. И кота держи, он мне тоже нужен, – мне кажется мой голос звучит убедительно и… и достаточно кокетливо. О, Господи, я флиртую с парнем. Крах моих моральных устоев и убеждений. Поймав себя на этом постыдном открытии себя краснею в неизвестно какой раз за последние пять минут и устанавливаю планшет поудобнее. Смотрю прямо на него. Черные волосы и кот иссиня-черный. Выбор сокращается до двух цветов – черного и серого. Мягко и интеллигентно. Линия за линией, нужно поторопиться пока он улыбается и ямочки отчетливо проступают на его лице.
– Меня Ян зовут, – от звука его голоса рука предательски дергается, угрожая внести поправки в мое видение его лица. Годы художественной практики за три недели не пропьешь и я успеваю отдернуть руку с мелком до того, как работа станет испорченной. Вздыхаю как можно громче.
– Я же просила сидеть молча, – в голосе звенит металлическая нотка. Не люблю я, когда мои картины портятся из-за одной неправильной линии. Некоторые художники меняют всю картину, подстраивают ее под предательский штрих, но для меня это равносильно измене самой себе. Это слишком легко и просто – ошибаться и продолжать существовать с этой ошибкой. Легко сказать – это не ошибка, просто я в процессе решила сделать вот так, а не то, что я хотела изначально. Еще проще не оправдывать себя, а продолжать свое дело без извинений хотя бы перед собой. Смысл в том, чтобы изначально делать все идеально, правильно. Так, чтобы гордиться потом своей работой. К этому я привыкла еще в Париже, не хотела тратить родительские деньги на дополнительные краски и холсты. Когда ты сразу делаешь все правильно, то тебе практически не нужно задумываться о том, что будет дальше. Это как один большой алгоритм, когда одно правильное действие запускает весь процесс в нужном направлении. Самое хорошее, что это правило срабатывает не только в отношении кистей и красок, но во всей жизни в целом. Правильное идет за правильным. Только так.
Мысли в голове текут одна за другой, но руки знаю свое дело. Рукам мастера не нужны мысли, им нужно вдохновение. Сейчас мои руки хотят только одного – чтобы парень по имени Ян улыбался вечно.
– Анна. Меня зовут Анна, – в голосе появляется хрипотца, но язык больше не заплетается. Это значит, что больше мы – не незнакомцы, между нами что-то большее. Рисунок, который через несколько минут станет полноценным.
– Ты же не местная, я тебя здесь никогда не видел, – он говорит и опять неуловимо перемещается в пространстве. Я это вижу по тому, как меняется рисунок теней. Собираю все свое терпение в рисующую руку и упорно вывожу правильные линии.
– Я всю жизнь прожила здесь, просто несколько лет провела во Франции, – при мысли о художке мой голос теплеет и рука наносит несколько просто потрясающих штрихов, в которых, как мне кажется, чувствуется все мое настроение. Мне начинает нравиться этот парень и то, что я делаю.
– Во Франции… Так ты крутая девочка, – в его голосе чувствуется осуждение и я успеваю поймать выражение его глаз. Необъяснимо презрительное. И у кота, который совсем обмяк на коленях Яна, точно такое же. Отвечать на такое презрение глупо и я просто фиксирую двойное презрение их взглядов на бумаге, тем самым ставя точку в этой беседе и в своей работе одновременно.
Дьявол, натуральный дьявол. Булгаковский Азазелло и его вечный спутник Бегемот. Не шедевр и на оригинальность не тянет, но выполнено достойно. Очень классическая работа, не требующая буйства красок. Черный – самый классический цвет. Черный появился гораздо раньше всех остальных цветов. Черный цвет самодостаточен. Черного цвета никогда не бывает слишком много. Скромно улыбаюсь и складываю свои причиндалы в сумку. В последний раз поднимаю свои глаза и понимаю, что он уже совсем на меня не смотрит. Ему даже не интересно каким получился его портрет. Разочарованная я ухожу домой, а Ян даже не слышит мое тихое «пока».