Перед ужином мама с папой опять ругались. Опять из-за меня.
Мама всегда после моего психолога рассказывает папе страшные вещи. Потом плачет. Она считает, что мне нужно в Турцию. Там сама атмосфера поможет мне заговорить. Папа считает, что это шантаж, и в Турцию нужно маме, а меня просто нужно больше любить.
Потом они спорили, кто из них должен меня любить больше.
Я всегда знаю, чем это закончится. Во всем обвинят Время и пообещают друг другу, что постараются его построить так, чтобы получалось меня любить чаще.
Я не знаю, кто такой Время, на которого они всё время жалуются. Но в Турцию я не хочу, наверное. Не знаю, какая там атмосфера, и почему она должна заставить меня заговорить, но знаю, что атмосферу мы создаём сами. Мне бы тут просто атмосферу другую. Может, этого Время попросить, чтоб он сам построился?
Ещё папа не рад, что Оксана такая дорогая. Он думает, что можно дешевле психолога найти.
Интересно, а Оксана знакома со Временем? Может, просто она его тоже не может правильно построить?
А если мама, например, не будет вести меня к психологу? Тогда у неё будет время, чтобы со мной искать это Время? Или тогда не нужно ничего искать?
Я решила нарисовать родителям картину, как Оксане. Только, чтобы не расстраивать их, я ещё и красный карандаш взяла.
Я нарисовала нас втроём. А красным цветом нас всех соединила. Много раз. Так паучок делает паутинку. Так они могут видеть, что мы вместе и есть много минуток, когда мы можем друг друга любить.
А ещё я смотрела на потолок. Мои пупырышки весело прыгали. Вот бы интересно посмотреть, прыгают ли они у других дома. У нас, например, только в моей комнате.
Я всё ещё думала о психологе. Хотелось посмотреть у неё. Может, взрослые просто не признаются, что они их видят? Я подумала, что нужно их нарисовать тоже на моей картинке.
Получилось ярко. Думаю, маме должно понравится. Она любит красную помаду.
– Таня, ужинать, – кричала мама.
Это потому, что этого Времени у неё нет. Нужно кричать, потому что прийти в комнату – это занимает время. Я уже привыкла. Я почти всегда бегу, когда она так кричит. Если не забываю, что нужно экономить время.
Но сейчас я ещё хотела посмотреть на дедушку с мюсли. Если он ещё там, то, может, нужно его ужином покормить. Но ещё не знаю, как.
В окно ничего не видно. Через стекло – тем более. Я полезла, чтобы открыть окно. Может, я уже большая, потому что на подоконник могу залезть?
Опять ничего не видно, даже в открытое окно. Пришлось высовываться на улицу. Мне кажется, что кто-то был в кустах, но я не могла рассмотреть. Ещё бы чуть-чуть. Почему люди придумали такие высокие дома?
И я выпала. Сначала мне показалось, что я, как птичка. Всегда хотелось быть как раньше…
Но я не могла летать. Я просто быстро падала вниз. Наверное, скоро я плюхнусь на землю. И, наверное, это будет не так мягко, как в облаках.
И тут я увидела его. Этот дедушка был там. Он почему-то не очень был рад меня видеть. Наверное, злился на мюсли. Но он меня поймал и вздохнул. По его глазам я поняла, что я его разочаровала.
Потом он меня подкинул вверх. И я полетела. Как раньше…
А потом я увидела мои пупырышки, и засмеялась. Это они меня поднимали вверх. Я посмотрела на дедушку. Он строго помахал пальцем, а потом улыбнулся. Я поняла, что он добрый, но так делать больше не нужно.
Но было так хорошо! Я увидела Боню. Он выглядывал в окно. Мне кажется, он с завистью смотрел на меня. Наверное, он тоже хотел бы летать. Или хотя бы чаще выходить на улицу. Бабушка Нина его выпускает не на целый день. Потом ловит во дворе. Не знаю, почему он поддаётся. Я бы, наверное, убежала. Но похоже, что он всё равно любит свою хозяйку.
Пупырышки меня доставили назад в комнату. И только они поставили меня на пол, как зашла мама. Или залетела… Когда она злится, она летает, как говорит папа.
– Сколько можно тебя звать? – ругалась мама. – Боже, а окно почему открыто? – охнула она, и кинулась его закрывать.
А я заглядывала ей за спину. Хотела посмотреть, как она летает. Но крыльев там не было. И пупырышек тоже. Мои пупырышки снова скакали по потолку. Наверное, мама летает ногами. Не руками точно. Потому что сейчас она тащила меня на кухню.
– Остынет же, – бурчала она.
Мне кажется, она просто оправдывается. Может, я и остывшее могу съесть? Это же не важно.
А я даже ничего о дедушке узнать не смогла. Хочет ли он ужин?
– Это что? – папа заметил у меня рисунок.
Я улыбнулась и протянула ему. Папа, почему-то удивлённо приподнял брови. Потом у него на телефон пришло сообщение, и он забыл о картинке.
– Сережа, оторвись от телефона! – потребовала мама. – Твоя дочь чуть не выпала из окна. Нужно что-то делать.
– Я предлагал поставить решётки, – папа не отрывался от телефона, а просто ответил.
– Я не хочу решётки, – мама была не рада.
– Ты же не хочешь, чтобы твоя дочь выпала из окна? – спросил папа.
– Можно как-то по-другому решить, – мама всегда упирается и спорит с папой. Она не знает, как, но хочет, чтобы было не так, как сказал папа. – А это что?
Она заметила мою картинку и начала её рассматривать. Тоже хмурилась. Она вообще всегда находит повод, чтобы хмуриться.
– Таня это ты нарисовала? – заволновалась она.
А папа засмеялся. Я тоже. Я знаю, почему он смеется. Он не любит, когда задают очевидные вопросы. Думаю, именно так сейчас это можно назвать. Кто ещё мог это нарисовать?
И тут мама охнула.
– Сережа, смотри, что она нарисовала, – она подсунула папе мою картинку.
– Я видел, – папа засунул в рот сосиску.
Я не люблю сосиски. Пока мама с папой спорили из-за моей картинки, я спрятала сосиску в карман.
Я думала, нужно ли дедушке давать сосиску. Но потом решила, что лучше Боне её отдам. Я не хочу угощать людей тем, что сама не люблю. Думаю, это не очень вежливо.
Но кашу я съела. Хотя от неё шёл этот неприятный запах трупов – мясо я тоже не люблю.
А мама уже целую трагедию папе рассказала. Ей не понравились мои красные нитки на картинке. Она сказала папе, что это кровь. Я засмеялась. Ну, ведь точно не кровь. Почему тогда помада у неё – не кровь? Странно они думают.
Папа сначала не соглашался, но потом мама его убедила. Она сказала, что мои пупырышки над головами человечков – это камни. Она думает, что это тревожный сигнал. Может, я специально окно открыла.
Я, конечно, утвердительно кивнула. Конечно специально.
У мамы, кажется, началась истерика. А папе пришлось открутить ручку с окна, чтобы я больше не пробовала прыгнуть.
Пока папа откручивал, мама позвонила психологу.
Таких глупостей ей наговорила. Теперь она опасается, что я – потенциально опасная для себя, а, может, и для общества. Я только вздохнула. Вот так и не знаешь, какие карандаши брать, чтобы все были довольны.
Похоже, завтра мой рисунок Оксане на экспертизу нужно везти. Вместе со мной.
Ну, ладно, может, буду брать зелёный карандаш. Надеюсь, это не вызовет тревожных сигналов.
С папой они потом ещё ругались. Папа уже почти был согласен на Турцию. Но сказал, что ещё один сеанс у психолога, и наш бюджет этого не выдержит.
Я, наверное, как наш бюджет, тоже этого не выдержу.