На потолке снова скачут белые пупырышки. Перепрыгивая через солнечные лучи, сталкиваясь друг с другом, разлетаясь по сторонам, и снова тараня друг друга.
Странно, почему родители не замечают, что каждый раз потолок разный?
– Таня, почему ты опять со светом? – недовольный голос мамы заставил пупырышки замереть.
Мама, не глядя на меня, выключила свет.
А… Я вспомнила, почему родители не замечают. Они многого не замечают…
Я, зажмурила глаза. Всё равно темно. Почему мы не можем брать свет просто из воздуха? Подумаешь, горит одна несчастная лампочка. Почему её нужно экономить?
Я встала и подошла к окну. Таких несчастных лампочек в квартале было немного.
Интересно, там тоже есть такие пупырышки? Я смотрела на окно в доме напротив. Там каждую ночь горел свет. И никогда шторы не открывались. Очень хотелось узнать, что там. Но это так далеко – ничего не разглядеть.
Я прислушалась. Родительская кровать заскрипела. Мама легла спать. Я тихонько подошла к выключателю и нажала на него. Зажмурилась от яркого света. Потом посмотрела на потолок. Мои пупырышки уже вовсю прыгали. Странные они.
Утро.
Не люблю утро. Родители, не обращая на меня внимания, бегают по квартире и в спешке собираются на работу.
– Таня, еда на столе, – пробегая из зала в ванную, выкрикнула мама.
Интересно, а если вместо меня будет какой-то другой ребёнок, они заметят?
Я села на стул, и положила голову на кухонный стол. Папа, уткнувшись в телефон, жевал свой бутерброд.
Он – большой, мой папа. Целый папище.
Интересно, на работе он тоже такой угрюмый? А ещё интересно, он всех своих людей в лицо знает?
Папа запихнул последний кусок бутерброда в рот, подскочил, потрепал мои волосы и вышел из кухни. Я смотрела ему вслед и болтала ногами.
На его место села мама со своим телефоном. Придвинула к себе йогурт и, причмокивая, начала его есть.
Интересно, когда я вырасту, это будет как? Наверное, скучно.
Я посмотрела на мамины ноги. Она шевелила пальцами с красными ногтями. Это было смешно. Но, наверное, я так не хочу. Хочу сидеть на огромном стуле и болтать ногами, не доставая до пола. Может быть, ладно, пусть будут красные ногти.
– Ешь, – буркнула мама.
Она даже не смотрит. Она слушает. Если я ложкой не стучу по миске, значит, не ем. И я начала ковыряться в миске. Я уже миллион раз так проделывала. И причмокиваю, как мама. Папа думает, что я в неё пошла. Он тоже почти никогда не смотрит, что я делаю.
Иногда я думаю, что взрослыми, правда, быть скучно. Они всегда смотрят в телефоны. И если бы вместо меня им подсунуть Таню-робота, они бы даже не заметили. Они глазами в телефоне, а ушами – со мной, и то не всегда, если только кто-то другой с ними не говорит, или они не смотрят какое-то видео. Может это не плохо?
Я вытащила из-за пазухи волосы, которые срезала со своей куклы, и положила их себе на голову.
Не люблю кукол. А мама всё равно их мне всегда покупает. Они с папой сначала ругаются в магазине, потом покупают мне какую-нибудь куклу и какую-нибудь машинку. Машинки я тоже не люблю.
А у моего друга из садика нет машинок. Он говорит, что у него родители – бедные.
Не знаю, почему кто-то бедный. Ещё не поняла, что значит быть бедным. Всегда думала, что мы – бедные. У моих родителей всегда нет времени на меня. А Пашка говорит, что это его семья бедная. Но как так? Его же родители, когда его забирают, всегда его обнимают и смотрят ему в глаза.
Может быть, это как-то по-другому называется. Не бедность.
Машинки я Пашке отдаю. Он рад. А моим родителям – всё равно, думаю, они не помнят, сколько их мне уже купили.
Последнюю куклу я не люблю особенно. У неё фиолетовые волосы. Были… Они похожи на ежевичный йогурт. Йогурт я тоже не люблю. Он холодный.
Мама выбросила пластиковый стаканчик в мусорное ведро, потрепала волосы у меня на голове и поспешила в ванну.
Я стянула этот фиолетовый клок с головы. Я же говорила – ничего они не заметят.
Мюсли свои я снова выбросила в окно. Не знаю, что я буду делать зимой, когда родители не будут открывать окна. Может в туалет?
Там папа закрывается после завтрака. Странно. Я подошла к двери и прислушалась. Он там всегда с телефоном. Мама говорит, что он симулирует, и в туалете закрывается, чтобы переписываться с кем-то, пока она не видит. Я думаю, что это не так. Она всё равно не смотрит в его телефон, у неё есть свой. Он бы не прятался, незачем же.
В приоткрытую дверь ванной видно, что мама что-то намазывает на лицо. Она это всё косметикой называет. Наверное, я всё же не хочу быть взрослой.
Пошла к себе в комнату. На стуле висит розовый костюм. Мама говорит, что мне нужно самой одеваться. Я уже большая, мне целых 5 лет. Я подняла руки вверх и подпрыгнула. До потока не достаю, значит не большая. Почему нельзя ходить в садик в пижаме? Зачем делают такие красивые пижамы, если их никому нельзя показать?
– Таня, не задерживай всех, – мама уже закончила со своим макияжем.
Когда мама всё заканчивает, значит уже все готовы.
Я схватила свой рюкзак и побежала к выходу.
Сказала же – им всё равно. Мама засунула меня в машину и захлопнула дверь.
– Ты издеваешься, что ли? – потом всё же мама посмотрела на меня, опомнилась и начала кричать.
Да, иногда они смотрят не только в телефоны.
– Сереж, сделай что-нибудь со своей дочерью, – иногда мама похожа на курицу. Она так же смешно пищит.
– Дина, вы – девочки, сами разбирайтесь, – папа всегда так отмазывается.
Не пронесло меня сегодня. Мама вытащила меня из машины, вязла на руки, и побежала домой. А я люблю, когда она так делает. Она тогда смотрит на меня. Такая смешная.
– Ну, чего ты лыбишься? – мама разозлилась, поставила меня на землю, и потащила. – Я же тебе специально приготовила одежду. Ты хочешь, чтобы я на работу опоздала?
Интересно, а там там – у неё на работе?
А в садике Анна Петровна говорит, что она устала от работы. Мы слишком разболтанные. Пашка сказал, что у него дома двери разболтанные. Значит мы – как двери.
Я не могу так быстро, как мама, бежать. А она тащит меня. А там – голуби. А в кустах – кот сидит.
Это – Боня, кот нашей соседки снизу. У него одно ухо откусано. Папа не знает, кто откусил. А мама не даёт мне гладить этого кота.
За кустом кто-то шевелился. Жаль, что я маленькая, и не видно кто там. Кто-то большой. Может, медведь?
И тут кусты раздвинулись, и я увидела его…
Вот это «вау». Кажется, у меня челюсть отвисла. Так Анна Петровна говорит про детей, которые чему-то удивляются. Я потрогала свой рот. Может и отвисла челюсть.
– Ну, чего ты замерла, – мама опять взяла меня на руки, и понесла.
А этот большущий дедушка стоял и смотрел на меня своими чёрными глазками, почти полностью закрытыми бровями.
Вот это «вау». Я пощупала свои брови. А так и мне можно? Интересно, а папа тоже, как мама, свои выщипывает? Почему у него они не такие огромные?
А ещё у этого дедушки мои мюсли были на голове. Наверное, обиделся. Интересно, если бы он знал, что я не нарочно, он бы не злился на меня? А он злится, вообще-то?
Я почти вывернула шею, пытаясь разглядеть выражение его лица. Но мама уже затащила меня в подъезд.
Ладно, жалко, конечно. Хочу знать, кто это такой. Но вот брови…
Я посмотрела маме в лицо. Сейчас она совсем другая. И брови у нее – как будто нарисованы. Я их пощупала.
– Таня, – запищала мама. – Ты мне макияж испортишь.
А, значит это просто макияж. Я же просто хотела попробовать.
Дома мама бросила меня на кровать. Как на батуте. Я рассмеялась, а она опять забурчала. Начала стягивать с меня пижаму.
Я посмотрела на потолок, и затихла. Мои пупырышки сейчас перемещались медленно, как будто боялись себя выдать. Я покосилась на маму. Конечно, она не видит ничего. Кроме розового костюма, который на меня натягивает. Люблю так лежать и смотреть в потолок.
Мама закончила со мной, и потащила меня назад в машину. Мама – тёплая, только пахнет от неё странно. А я люблю, когда она после душа.
У подъезда я снова пыталась увидеть того дедушку. Но его не было. Только кот. Кажется, Боня поймал голубя. Я надеюсь, что голубь ничего не почувствовал. А, может, он потом превратится в один из пупырышков на потолке…