Поняв, кто перед ними, бойцы штурмового батальона расступались и пропускали снайпера, с уважением глядя на его маскировочный костюм и запачканный торфом чехол, в котором, без сомнения, находилось опробованное смертоносное оружие.
– Как дела, парни? Как добрались? – спросил Урмас. За те сутки, что они не виделись, черты его лица обозначились резче, а глаза стали занимать на лице больше места.
– Мы в порядке. А вот первой роте не повезло. Их шрапнелью накрыло, – ответил Джо Миллиган. – Ты-то как?
– Ночью немного повеселились, – туманно ответил Ломбард. Потом, смилостивившись, пояснил: – Катаны не ждали, что здесь снайперы, ходили как из кухни в сортир… – На лице Ломбарда появилась ухмылка, которую он подсмотрел у одного бывалого стрелка. – Шесть попаданий, братцы. Шесть попаданий, и три из них в голову. Представляете?
– Неплохо, – кивнул Бен и покосился на Джо.
– Да что там неплохо! Тысяча двести монет премиальных за один день! Я о таких заработках в своем занюханном Лейм-Роузе и не мечтал!
– Ну и как это, Урмас? – спросил Казимир, глядя на Ломбарда с затаенным страхом и благоговением.
– Что – как? – не понял тот.
– Как это – убивать людей? Что за ощущение?
– Да как тебе сказать… – Ломбард на мгновение задумался, видимо, впервые за прошедшие сутки. – Люди в прицеле выглядят как на электронной игрушке. Ты не видишь его глаз, ты не слышишь его голоса – навел точку, нажал спусковой крючок и получил результат.
– Кр-руто… – произнес пораженный Казимир. – «…И получил результат…» – это круто.
– Ну ладно, камрады. – Ломбард поднялся и поправил ремень винтовочного чехла. – Пора мне. Нужно найти новую позицию, поближе к Гринбургу. Можете рассчитывать на мою поддержку – старина Ломбард не даст им и носа высунуть.
Сказав это, Урмас повернулся и пошел к выходу из блиндажа.
Вдалеке грохнуло несколько взрывов, и в убежище стало тихо – все прислушивались, не летят ли пятнадцатидюймовые по их душу.
– Эх, пожрать бы чего, – обронил Казимир и, отвечая на обращенные к нему взгляды, пояснил: – Это у меня нервное. Правда. Я однажды любимую девушку на суп с клецками променял…
– Девушку променял на суп? – спросил Бен, невольно вспоминая Бэкки.
– Лучше бы на бочонок солдатского рому, – глядя на свисавшие с потолка травинки, проговорил Абрахамс.
– Ноэль, ты о чем-нибудь, кроме выпивки, думаешь? – поинтересовался кто-то из солдат взвода.
Абрахамс мгновение стоял, наморщив лоб, затем отрицательно покачал головой:
– Нет. Только о выпивке и думаю. Или о закуске, но это когда выпивка уже есть.
– Казимир, ну-ка расскажи, как ты девушку на суп променял, интересно же, – напомнил Бен, стараясь говорить тихо, доверительным тоном, чтобы случайно не отбить у рассказчика желание откровенничать.
– Да чего там рассказывать! Девчонка одна мне очень нравилась – она в магазине работала. Я по ней полтора года сох, никак признаться не мог, а она, видать, догадывалась. Мне все друзья говорили: Казик, она готова – только скажи, и она тебе даст, чем ты хуже других?
– Ну и что?
– Ну, я пошел к ней в магазин и купил шоколадных батончиков, штук двадцать…
– А зачем так много?
– Чтобы повод для разговора был.
– Понятно, – улыбнулся Бен.
Снова грохнул взрыв. На этот раз снаряд лег так близко, что с земляных стен посыпался грунт.
С минуту в блиндаже царила тишина, но затем разговоры возобновились.
– Ну чего там, Казимир? – напомнил Джо. Он готов был слушать какую угодно болтовню, лишь бы не оставаться наедине со своими мыслями. – Что с этой продавщицей?
– Я пригласил ее к себе, но она меня сразу смутила…
– Как это?
– Она спросила: трахаться, что ли?
– Молодец баба! – одобрил Абрахамс. – Надеюсь, ты купил выпивки?
– Да, по дороге ко мне домой мы купили пива и имбирной настойки, – начал Казимир. – И еще она зашла в аптеку. Я сначала даже не понял зачем, а она сказала, что залетать от такого ханурика не имеет смысла. Ну, я уже тогда начал нервничать, понимаете? Я полтора года был влюблен в девушку по самые уши и каждую ночь видел ее во сне, а она говорит – ханурик…
– Бывает, – прокомментировал Бен, с трудом сдерживая смех.
– Мы пришли домой и поднялись в мою комнату. Я и говорю ей: Брунгильда, я должен сделать признание…
– Постой, Казимир, это имя у нее такое было – Брунгильда? – уточнил Бен.
– Ну да. Все звали ее – «малышка Брун». Или «Брун – сладкий ротик». И вот я ей говорю: Брун, я хочу сделать признание, а она мне: обеденный перерыв короткий, так что делай дело, а потом и поговорить можно. Я сразу понял, что она меня тоже любит, и очень заволновался. А когда я волнуюсь, я так хочу есть, что могу жабу сожрать или прямо две.
Тут даже пребывавший в унынии Джо заулыбался. Рассказ Казимира забавлял его.
– И вот она начинает раздеваться, а я раньше голую разве что свинью видел. У нас еще коза была, но она же в шерсти и, значит, не голая…
К этому времени к рассказу прислушивались уже все бойцы второй роты, даже сержанты. Кто-то, не выдержав, прыснул, потом еще один, еще… Казимир же продолжал:
– И чувствую я, что начинаю терять рассудок – в смысле кушать очень хочется. Брун ложится на кровать и… она ноги раздвинула и… я гляжу на нее, но понимаю, что кушать хочется сильнее. Я ей говорю – Брун, я тебя люблю, а она говорит: если ты сейчас же не начнешь, придурок, я тебя по всему городу ославлю. Она думала, что я испугаюсь, но я не испугался. – Казимир оглядел товарищей. – В этот момент приходит моя мама и кричит: «Казик, через пять минуту твой любимый суп с клецками будет готов!» Я как представил суп и в нем клецки… – Казимир вздохнул. – В общем, мне после этого совсем дурно стало, но пять минут я все же продержался. А как почувствовал запах клецок, так сорвался с места и помчался вниз. Мама как раз тарелку мне налила, и я сразу начал кушать – быстро-быстро. Я забыл обо всем на свете и только жрал, жрал эти долбаные клецки и вдруг слышу – хлопнула дверь. Мама спрашивает: Казик, что это? А я отвечаю: не знаю мама, наверно, ветер.