Взгляд василиска - читать онлайн

Промозглый декабрьский ветер уныло гнал мусор вдоль перрона, когда из только что прибывшего поезда стали выходить пассажиры. Первой из классного вагона вышла дама, лицо которой скрывала свисавшая с не слишком изящной шляпки вуаль. Последняя, впрочем, не помешала худому господину в чиновничьей шинели узнать ее и, раскинув руки, с непритворной радостью шагнуть к долгожданной супруге.

– Капочка, родная, наконец-то! – восклицал он, заключая в объятья свою дражайшую половину.

Увы, встречавший жену чиновник оказался несколько неуклюж и, обнимая, ухитрился смахнуть с головы супруги шляпку. Налетевший в это мгновение ветер тут же подхватил добычу и непременно унес бы ее прочь, если бы шедший следом молодой человек в форме лейтенанта флота не подхватил ее, чтобы вернуть законной владелице. Дама, несколько обескураженная тем, что предстала перед молодым офицером в неприглядном виде и с растрепанной прической, с благодарностью приняла предмет своего туалета и попыталась тут же вернуть ее на место. Виновник происшествия принялся помогать ей, пытаясь загладить свою оплошность, но своими стараниями лишь больше ее усугублял. Наконец, непокорная шляпка была водружена на место, и супруги принялись благодарить молодого человека.

– Ну что вы, мадам, не стоит благодарности, – вежливо отвечал тот на поток красноречия.

– Позвольте представиться, – вспомнил о правилах хорошего тона ее супруг, – коллежский асессор, Егоров Ефим Иванович, а это моя супруга, Капитолина Сергеевна.

– Честь имею, – отвечал им молодой человек, – лейтенант Романов, Алексей Михайлович.

– Очень приятно-с, вы, верно, назначены на эскадру?

– Точно так.

– А я, изволите ли видеть, служу на здешней почте.

– Весьма рад знакомству, господа.

Дама, наконец, смогла привести себя в относительный порядок и, лучезарно улыбнувшись, проговорила:

– В Порт-Артуре довольно скучная жизнь, господин лейтенант, но если вы пожелаете, то можете нас навестить. По четвергам мы устраиваем нечто вроде вечера для друзей. Приходите, мы будем рады.

– Как-нибудь, непременно, – вежливо отвечал офицер и, приложив два пальца к козырьку, откланялся.

Вслед за ним из вагона вышли его спутники, и все вместе они направились в здание вокзала.

Следовавшие с лейтенантом люди заслуживают отдельного описания. Один из них – довольно крепкий еще старик в матросской форме, а второй – безукоризненно одетый молодой человек в богатом пальто и бобровой шапке. Как ни странно, именно этот господин был занят багажом офицера.

Супруги еще некоторое время смотрели на странную троицу, после чего чиновник обратился к жене:

– Право, Капочка, что за странная идея пригласить к нам офицера флота? Ты же знаешь этих снобов, они не слишком жалуют нашу чиновничью братию.

– Помолчи, Фима, ты таки ничего не понимаешь в жизни! – В голосе дамы неожиданно прорезался говорок, благодаря которому всякий побывавший на черноморском побережье Российской империи сразу же узнал бы в милейшей Капитолине Сергеевне уроженку города Одессы. – Далеко не все офицеры флота графы, а нашей бедной Миле давно пора замуж!

– А отчего ты полагаешь, что этот молодой человек не граф? Ну да, у него не слишком графская фамилия, так что с того, у нашего царя такая же!

– Господи, Фима! Ты внимательно осмотрел этого молодого человека? Таки точно нет, потому что не заметил, что он совсем уж не такой молодой. Ему, наверное, уже серьезно за тридцать, и если он до сих пор лейтенант, то уж точно не граф! А наша Мила – славная девушка и могла бы составить неплохую партию.

– Что ты говоришь, Капочка, твоя сестра, с тех пор как окончила эти ужасные Бестужевские курсы, вовсе и не думает о замужестве! Она, видите ли, свободная женщина и хочет сама строить свою жизнь!

– Я тоже была свободная женщина, пока не вышла за тебя замуж! Потому прекрати болтать и зови скорее рикшу, а то я ужасно замерзла! И будь уверен, Фима, я тебе еще припомню эту шляпку!

Между тем молодой человек, не подозревая того, что стал целью матримониальных планов мадам Егоровой, двигался к своей цели. Она немного ошиблась, определяя его возраст, так как ему было всего двадцать восемь лет от роду. Впрочем, глядя на легкую седину на висках, ошибиться было немудрено. Но вот то, что его карьера не задалась, чиновница определила совершенно точно. Дело в том, что сразу после получения мичманского чина молодой человек серьезно заболел и довольно долго не мог служить. А еще он действительно не был графом. Алексей Михайлович Романов – так звучит имя нашего героя – был внуком покойного императора Николая Павловича и, соответственно, двоюродным дядей царствующего монарха, Николая Александровича. Следовательно, он носил титул великого князя Российской империи, который, впрочем, не любил афишировать. Младший сын бывшего наместника Кавказа великого князя Михаила Николаевича был воспитан в строгости и не слишком хорошо чувствовал себя в великолепных дворцах своих царственных родственников. Простудившись же во время практики на крейсере «Генерал-адмирал», он долго лечился в Италии и оттого совсем отвык от придворной жизни. После выздоровления молодой великий князь приложил все силы, чтобы попасть служить как можно дальше от Петербурга. Желание Алексея Михайловича было удовлетворено, и он получил назначение в Порт-Артурскую эскадру на броненосец «Полтава».

Теперь позвольте представить его спутников. Старый матрос, которого все звали Архипычем, шедший за ним следом, был личностью замечательной. Познакомились они с Алексеем Михайловичем почти десять лет назад, во время злополучного плавания на «Генерал-адмирале». Старослужащий матрос, помнивший еще чуть ли не Крузенштерна и имевший крест за бои на Малаховом кургане, давно бы должен стать боцманом, если бы не его дерзкий и неуживчивый характер. Упрямый старик, великолепно знавший парусную службу, очень мало кого считал авторитетом в этом вопросе и потому, не стесняясь, высказывал свое мнение, если считал это необходимым. Во времена Нахимова ходить бы ему исполосованному линьками, и георгиевское кавалерство не помогло бы[1], но нравы с тех пор, как ни крути, смягчились, и все ограничивалось дисциплинарными взысканиями. По-хорошему, Архипыча давно следовало отправить в отставку, но командир ценил его за знание службы, которое редко встретишь в нынешние времена, да и идти старому матросу было некуда. В родной деревне его вряд ли кто помнил, а иной семьи кроме корабельного экипажа у него не было. К тому же Архипыч был отчего-то весьма популярен среди кадетов, и был даже случай, когда офицер, посчитавший себя оскорбленным замечаниями нижнего чина и ударивший старика, был подвергнут ими обструкции и был вынужден подать прошение о переводе. Дело, возможно, в том, что Архипыч, помимо глубокого знания всех предметов такелажа, еще и непревзойденно умел ругаться. Сейчас искусство большого и малого боцманского загиба почти утрачено, а то, что нынешние моряки полагают таковым, лишь бледный отблеск былого великолепия. Правда это или нет, трудно сказать, но ходят слухи, что строевые квартирмейстеры и будущие офицеры считали своим долгом выучиться этому непростому искусству у Архипыча и даже держали неофициальный экзамен у старого матроса.

Надобно сказать, что, скромный до застенчивости, Алексей Михайлович никогда не был в числе учеников или почитателей таланта старого матерщинника, но по воле судьбы именно Архипычу довелось вовремя обнаружить, что молодой великий князь зашибся во время шторма и лежит никем не замеченный без всякой помощи. Подхватив его на руки, тот отнес юношу в лазарет, а потом несколько раз навещал спасенного. Не очень понятно, на чем они сошлись, но с тех пор не разлучались. Отец Алеши, великий князь Михаил Николаевич, умел быть благодарным. Плечи старика перед отставкой украсились унтерскими контриками, а грудь – медалью на Аннинской ленте. Узнав, что идти ему некуда, генерал-фельдмаршал сделал отставному матросу совершенно шикарное предложение. Архипыч поступил на службу в великокняжескую семью в качестве вестового юного великого князя. Весьма изрядное по его меркам жалованье, возможность до смерти носить приросшую к коже матросскую форму, да золотые часы с гравировкой, повествующей о совершенном им подвиге, стали последней каплей, склонившей Архипыча к новой для него службе.

Другой спутник Алексея Михайловича, несмотря на безукоризненный костюм и прическу, был просто камер-лакеем и звался Прохором Сапожниковым. Человек не слишком опытный, вроде мадам Егоровой, вполне мог обмануться его представительным видом и принять за солидного господина, но людям, бывавшим в свете, сразу бросались в глаза слишком приглаженный вид, слишком подобострастное и услужливое выражение лица, так что можно сказать, что род занятий Прохора был написан на нем крупными буквами.

Он единственный из всех трех был недоволен закончившимся путешествием, справедливо полагая, что по комфортабельности жизни Ляодунский полуостров никак не может сравниться с Апеннинским. До последнего времени его как-то примирял с окружающей действительностью шикарный вагон-салон, в котором они путешествовали, а обязанности почтенного камер-лакея сводились к руководству штатом слуг. Увы, в Мукдене с вагоном-салоном случилась какая-то неисправность. Молодой великий князь, вне всякого сомнения подзуживаемый несносным Архипычем, недолго думая, занял первое попавшееся классное купе и двинулся дальше. Несчастному Прохору ничего не оставалось, как, подхватив самое необходимое, последовать за своим господином.

Вот и сейчас Алексей Михайлович был готов немедленно отправляться на броненосец, с тем чтобы поскорее окунуться в любезную его сердцу морскую службу. Останавливала его лишь необходимость нанести визит наместнику, но после этой формальности великий князь определенно не стал бы ждать и минуты.

– Алексей Михайлович, – взмолился камер-лакей, – помилосердствуйте! Разве можно в штаб наместника в таковом виде? Дайте хоть в порядок вашу форму привести. Нельзя же, в самом деле, в дорожном на люди!

– Прошка дело говорит, – против обыкновения, поддержал лакея Архипыч, – пожалуйте в гостиницу. Офицер флота завсегда должен сиять как медный пятак!

– Ну, ладно, – сдался великий князь, признав слова своих спутников основательными, – давайте в гостиницу. Где тут извозчики?

– Вы что, в Петербурге? – хмыкнул в ответ старый матрос. – На Востоке извозчиков не держат, больно овес дорог. Вон, рикши толкутся, пойдемте к ним.

– Ехать на человеке, да еще в такой холод? – удивился молодой человек. – Нет, брат рассказывал мне о подобных обычаях, но…

– А о том, что ежели вы пешком пойдете, то рикше вечером жрать будет нечего, вам Александр Михайлович не рассказывал? – грубовато спросил Архипыч.

Последний довод убедил лейтенанта, и вскоре они на двух рикшах следовали в ближайшую гостиницу. Первый, с позволения сказать, экипаж занял сам великий князь, а во втором тряслись Прохор с Архипычем. Багаж был поделен между обоими, и заказывать третий не пришлось.

– Больно добрый наш Алеша, – проговорил Прохор, глядя в спину рикше, с натугой прущему коляску, – нашел людей! По мне, так оне сущие облизьяны!

– Кому Алеша, а кому его императорское высочество Алексей Михайлович! – строгим голосом поправил лакея Архипыч. – Знай свое место, сопля береговая, а то враз рыло начищу!

– Чего ты взъелся, Архипыч, – искренне удивился Прохор, – ты же его сам так, бывало, называл?

– Я флотский, а потому знаю, как и кого можно называть, а ты, штафирка, о службе понятия не имеешь, так что молчи, когда с тобой разговаривают!

– Я потомственный дворцовый слуга! – возразил ему Сапожников. – Так что еще разобраться надо, кто из нас больше в службе понимает.

Надо сказать, что подобные перебранки не были редкостью между старым матросом и молодым лакеем. Оба считали именно себя главными среди слуг и с ревностью следили друг за другом. Впрочем, дальше перебранок дело никогда не заходило, и по большому счету они, несмотря на разницу в возрасте, были друзьями.

По странному стечению обстоятельств, в это же самое время в командирском салоне броненосца «Полтава» тоже говорили о скором прибытии великого князя. Разговор происходил между его командиром капитаном первого ранга Успенским и старшим офицером капитаном второго ранга Лутониным.

– Должен сообщить вам пренеприятное известие, Сергей Иванович, – начал разговор командир, предложив Лутонину сесть.

– К нам едет ревизор? – немного иронически отозвался тот.

– Гораздо хуже, у нас будет служить великий князь!

– Вот как, а кто именно? Неужели Кирилл Владимирович чего-то натворил?

– Нет, не он.

– Хм… Александр Михайлович?

– Уже ближе, его брат.

– Алексей Михайлович, но он же не слишком здоров…

– А вы действительно недурной артиллерист, Сергей Иванович, – улыбнулся Успенский, – с третьего залпа накрыли! Да, действительно, Алексей Михайлович. Очевидно, поправился и едет выслуживать ценз.

– Странно, если под шпицем[2] так обеспокоены его здоровьем, могли бы найти ему службу где потеплее. Хоть в Севастополе, что ли.

– Ничего не могу сказать на этот счет. Слышал лишь, что лейтенант Романов старается держаться подальше от двора и высшего света. А Севастополь, как ни крути, от Ливадии не далеко-с!

– Ну, что поделаешь, Иван Петрович, мы люди подневольные, как начальство скажет, так и будет. Какую вакансию займет на нашем богоспасаемом броненосце член императорской фамилии?

– Вахтенного офицера.

– В лейтенантском чине? Однако!

– Что поделаешь, Сергей Иванович, сами понимаете, что опыту у молодого человека взяться неоткуда. Его, чтобы хоть в лейтенанты произвести, то к одной канонерке приписывали, то к другой. Так что вахтенным начальником никак нельзя-с.

– Нельзя так нельзя. Кстати, а когда прибывает наш новый офицер?

– Завтра или послезавтра, какая-то канитель с его вагоном приключилась под Мукденом. Железнодорожники обещали сообщить. Голубчик, не забудьте распорядиться послать почетный караул для встречи. Все-таки августейший дядя императора!

– Надо бы оркестр…

– Пожалуй, но где его взять? Разве Вирена попросить, у него на «Баяне» есть. А у нас только балалаечники-с!

– И слава богу, Иван Петрович, случись что, я первый распоряжусь весь этот горючий хлам за борт выкинуть, а будь у нас целый оркестр, было бы жалко.

– Полагаете, будет война?

– Разумеется, причем это очевидно всем, даже нашему начальству, которое как тот мужик, который без грома не крестится. Если бы Старк не ждал войны, я бы давно князю Кекуатову место уступил.

– Это да, но лучше бы без нее.

– Как говорят наши матросики, спаси и сохрани царица небесная. Однако нас с вами не спросят, начинать или нет. А вот если комендоры наши оплошают, то спросят непременно.

– Ну, нашими общими усилиями, Сергей Иванович, «Полтава» и так из первых в этой науке.

– Это когда было, дорогой мой Иван Петрович! Надо, очень надо комендоров учить, да и господ офицеров не мешает.

– Кстати, хорошо, что вы напомнили, мне тут по секрету сообщили, что Алексей Михайлович изволят питать слабость к артиллерии и даже какие-то новаторские способы стрельбы изобрели-с! Неизвестно, правда, каким образом, поскольку пушки он нечасто видел, но вот поди же ты. Так что будьте готовы.

– Хм, хотя учитывая, что его батюшка генерал-фельдцейхмейстером[3] был, ничего удивительного. Может, просто способный молодой человек?

– Может быть, может быть. Кстати, не совсем уж и молодой, его братец в таком возрасте уже капитаном второго ранга был, да и если бы проекты о переустройстве морского ведомства писать не начал, так и выше бы поднялся. Я это к чему, будьте осторожнее, а то мало ли. Может, наш Алеша тоже прожектер?

– Как вы сказали – Алеша?

– Ну да, слышал, его так все за глаза называют.

– Ну, Алеша так Алеша. Честь имею.

– Ступайте, голубчик.

Приготовившиеся встречать молодого великого князя господа офицеры и не подозревали, что он к ним куда ближе, чем они думали. Наскоро приведя себя в порядок, Алеша (мы тоже станем так его называть) уже побывал в штабе и уверенно шел к пристани. За ним столь же уверенно шел несгибаемый Архипыч и семенил с чемоданом Прохор. У пристани, как всегда, были причалены несколько шлюпок, баркасов и катеров с разных кораблей. Обычно узнать, где чье плавсредство, не составляло ни малейшего труда, поскольку у каждого матроса название корабля написано на ленте его бескозырки. Однако на этот раз матросы, очевидно, от холода попрятались, и лейтенант остановился в нерешительности. Впрочем, его появление не осталось незамеченным, и вскоре из одного из паровых катеров, как черт из табакерки, выскочил разбитной матрос с надписью «Новик» на головном уборе.

– Здравия желаю, вашбродь![4] – гаркнул он. – Куды изволите?

– На «Полтаву», братец.

– Эх, вашбродь, – вздохнул с деланым сожалением матрос, – только что шестерка полтавская ушла.

– Досадно, – нахмурился Алеша. – Что же делать…

– А вот наш командир идут, их высокородие господин фон Эссен. Справьтесь, может, подвезут.

Действительно, к ним быстрыми шагами приближался офицер, сразу заметивший, что матросы со шлюпок где-то пропадают. Откозыряв в ответ на приветствие незнакомого лейтенанта, он с прищуром посмотрел на своего матроса. Как оказалось, матросы с прочих шлюпок и баркасов нашли убежище от мороза в новиковском катере и теперь бегом его покидали.

– Что за кабак? – почти весело спросил он у них.

– Так что, погреться заходили, вашескобродие, – хором отвечали они ему.

– Сейчас вы у меня согреетесь, сукины дети, – посулил он им, впрочем, без злобы.

– Рады стараться! – гаркнули моряки, занимая места в своих шлюпках.

– Вам куда, лейтенант? – обратил он внимание на стоящего рядом Алешу.

– На «Полтаву», господин капитан второго ранга, – с надеждой в голосе отозвался тот.

– Присоединяйтесь, нам по пути, – радушно пригласил его командир Новика и тут же представился: – Эссен, Николай Оттович.

– Романов, Алексей Михайлович, – ответил ему Алеша, радуясь про себя, что Эссен опустил приставку «фон» и избавил его таким образом от необходимости называть титул.

Великий князь тут же воспользовался приглашением и занял место в шлюпке, а вот Архипыч на секунду задержался.

– Ты куда прешься, сопля худая, – заявил он Прохору вполголоса, отбирая у него чемодан, – твое место рази на корабле? Ступай да сними Алексею Михайловичу приличную квартиру, а то не дело ему в гостинице жить. Смотри, тля береговая, проверю!

Оставив обалдевшего от подобной бесцеремонности камер-лакея на берегу, старик проворно прыгнул в катер. Матрос-кочегар подкинул в топку угольку, открыл клапан, и катер, забухтев, заскользил к стоящим на якоре кораблям.

– Только что назначены? – поинтересовался у Алеши фон Эссен.

– Так точно.

– Поздравляю, на «Полтаве» отличный экипаж.

– Благодарю, – коротко отозвался великий князь, жадно наблюдая за громадинами русских броненосцев.

Море и флот Алеша любил страстно. Вынужденная из-за болезни десятилетняя разлука была для него пыткой. Оставаясь поневоле праздным, он с упоением читал все, что мог достать о кораблях и дальних плаваниях. Живо интересуясь всеми новинками, которые во множестве появлялись во флотах иностранных государств, он пытался сообщать их в морское ведомство, но заинтересовал ими только своего любимого брата Александра Михайловича, или как его звали в семье – Сандро. Живя в Италии, он свел знакомство со многими тамошними моряками и кораблестроителями и иной раз бывал на новейших итальянских кораблях и даже как-то присутствовал на маневрах. И вот теперь его мечта сбылась. Он будет служить в русском флоте и сможет отдать ему все накопленные в разлуке знания, весь жар своей не огрубевшей еще души.

Очевидно, командир «Новика» заметил состояние лейтенанта и не донимал его разговорами, и лишь когда утлая шлюпка подошла к громадине броненосца, с улыбкой пожал ему руку и пожелал счастливой службы.

– Благодарю, – отозвался Алеша и двинулся по трапу, отдавая честь флагу.

Вахтенный начальник, лейтенант Баранов, поздоровавшись прежде с Эссеном, поинтересовался причиной прибытия его попутчика. Узнав о цели визита, он с искренней приязнью поприветствовал нового сослуживца и вызвался лично проводить его к командиру. Пока они отсутствовали, оставшегося на палубе Архипыча с любопытством обступили матросы.

– Здорово, старинушка, – поприветствовали они старика, – ты откуда такой красивый взялся?

– Из тех ворот, что и весь народ, – не раздумывая, ответил им он.

– Ишь ты, а зачем пожаловал?

– Да сказывают, что вы тут службы совсем не знаете, желторотые! Вот меня и прислали поучить.

– А чего ты с господским чемоданом? Небось, в вестовых служишь, старый хрыч, а туда же, службе учить!

– Ну-ка разойдись, чего столпились, бездельники, – грозно рявкнул незаметно подошедший боцман. – Вот я вас!

– Чего орешь, Парамошка? – неожиданно осадил его Архипыч. – Али большим начальством себя почуял?

Собиравшиеся было разбегаться матросы так и присели от неожиданности. Кондуктор[5] Парамон Болдырев был грозой всех нижних чинов на броненосце, и потому никто не ожидал, что старый унтер, хоть и георгиевский кавалер, может так к нему обратиться.

– Архипыч, – удивленно протянул, хоть и не сразу, но признавший его боцман, – живой еще, старый черт?

– Не дождёшься, – авторитетно заявил ему в ответ старый матрос, – я ишо на твоих похоронах простыну!

– Какими судьбами к нам?

– Да вот, служить к вам прислали, с Алексеем Михайловичем…

– Ты что же это, пенек трухлявый, на старости лет в вестовые угодил?

Лучше бы боцман этих слов не говорил! Архипыч и впрямь не слишком гордился своим нынешним положением, а уж подначка от Парамона, которого он помнил еще зеленым новичком, мгновенно взбесила старого матерщинника. Большой загиб обрушился на голову кондуктора мощно и неотвратимо, как внезапный шквал обрушивается на потерявших бдительность моряков. У ставших свидетелями этого матросов только что глаза не повылазили от неожиданности, но еще более странной показалась им реакция грозного боцмана. Захохотав во весь голос, он шагнул вперед и сжал Архипыча в объятиях.

– Ну, вот теперь узнаю старого морского волка, а то стоишь скромный как институтка!

Алеша, как обычно, из скромности не назвал своего титула, так что кого именно он провожает, Баранов узнал только в командирском салоне. Успенский, хотя и удивился внезапному появлению великого князя, сумел остаться невозмутимым.

– Рад видеть ваше императорское высочество среди офицеров нашего броненосца, – поприветствовал он великого князя и тут же обратился к совершенно обалдевшему вахтенному начальнику: – Благодарю вас, Дмитрий Николаевич, у вас, верно, еще дела есть?

– Так точно, господин капитан первого ранга, – откозырял тот и вышел в полном смятении чувств.

– Я тоже весьма рад, – отвечал Успенскому Алеша, – мне рассказывали о вашем экипаже много лестного, э…

– Иван Петрович, – пришел ему на помощь командир. – Интересно, от кого, вы ведь только прибыли.

– От Эссена, он любезно согласился меня подбросить.

– А, Николай Оттович! Действительно лестно. Он зря хвалить не станет! Как добрались? Мы вас, некоторым образом, только через два дня ждали.

– Благодарю, очень хорошо. Я, чтобы избежать задержки, пересел на пассажирский поезд, оставив свой салон- вагон после поломки. Ужасно скучно было ожидать, пока его починят. К тому же каждый раз, когда случалась задержка в дороге, меня начинали одолевать всякого рода просители и верноподданные депутации. Так что я рассудил за благо сбежать. Надеюсь, вы не в претензии?

– Ну что вы, напротив, я очень рад, хотя мы готовили торжественную встречу…

– Умоляю, не надо торжеств!

– Воля ваша, Алексей Михайлович, еще раз позвольте поздравить вас с благополучным прибытием. А вот и наш старший офицер! Заходите, Сергей Иванович, познакомьтесь с новым сослуживцем.

Некоторое время спустя, когда Лутонин вместе с великим князем вышли, Успенский задумчиво пробормотал: «Интересно, какие еще сюрпризы будут от вашего императорского высочества?»

Оставшись на пристани один, Прохор Сапожников некоторое время смотрел вслед увозящему их катеру, а потом, решив, что баба с возу – кобыле легче, отправился в гостиницу, благо номера были сняты на неделю. Вернувшись и внимательно осмотрев апартаменты, камер-лакей пришел к выводу, что старый матрос опять оказался прав. «Это вам не “Отель-Палас” в Неаполе, надо чего-нибудь получше подыскать», – подумал Прохор со вздохом, отковырнув пальцем отошедший от стены кусок обоев. После чего позвонил в колокольчик и велел принести себе обед. Поскольку стеснительность не была в числе его добродетелей, заказал он все самое лучшее, что только могло найтись в ресторане при гостинице с гордым названием «Париж». Надо сказать, что выбор не поражал, но съев все принесенное, Сапожников пришел в хорошее расположение духа. Улегшись, не снимая сапог, на господскую кровать с папиросой в одной руке и бокалом ликера в другой, предался он размышлениям на тему «А нет ли здесь сеньориток», и некоторое время спустя сам не заметил, как заснул.

Впрочем, нельзя сказать, чтобы Прохор был совсем уж пустым человеком. На следующее же утро наш бравый лакей припомнил свои обязанности и, приведя себя в порядок, отправился искать подходящую квартиру. К своему несчастью, он вздумал спросить совета у китайца-портье. Тот вроде бы сносно говорил по-русски и, непрестанно кланяясь и жестикулируя, принялся объяснять господину «капитану»[6] дорогу, а затем, написав на клочке бумаги несколько иероглифов, кликнул рикшу. Тот, усадив Сапожникова в свой экипаж, схватился за дышла и довольно быстро отвез его к какому-то дому в Старом городе. Говоря о Старом и Новом городе, надобно пояснить следующее. Когда русские войска заняли Порт-Артур, новые хозяева построили для себя город в европейском стиле. Ровные просторные улицы и большие красивые дома в стиле эклектика и классицизм придавали ему весьма презентабельный вид. В нем располагались присутственные места, школа, офицерский клуб и доходные дома. Это все и называлось «Новый город», а то, что было Порт-Артуром до того, получило, соответственно, название «Старый город». В этом квартале жили в основном китайцы, и застроен он был фанзами и пагодами. Кривые и запутанные улочки его были грязны и не ухожены. Так что, увидев, куда его привезли, камер-лакей поначалу пришел в ужас.

– Ты куда меня привез, обезьяна косорылая, – возмутился он, – ну-ка разворачивай оглобли, а не то…

Что будет, если не то, Прохор сказать не успел. Из дома с загнутыми вверх углами черепичной крыши, вышел китаец и стал, кланяясь, приглашать господина «капитана» зайти.

Какой лакей не любит, чтобы ему кланялись? Сапожников не был исключением и, придав лицу значительное выражение, решительно шагнул вперед. В неожиданно просторной зале было довольно светло от многочисленных фонариков и пахло восточными благовониями с отчетливым лакричным[7] привкусом. Прохора, как дорогого гостя, окружили миниатюрные служанки, усадили на большой и мягкий диван и принесли в крохотных чашечках чаю. Затем более грузная китаянка с густо накрашенным лицом вышла вперед и спросила, какая из девушек понравилась господину «капитану».

– Да я не затем, – с досадой протянул камер-лакей, сообразивший, что попал не туда, – мне бы…

– Мальчика? – с готовностью спросила толстая китаянка.

– Ты что же это, курва, меня за содомита приняла? – вскипел оскорбленный в лучших чувствах Сапожников. – Ужо я тебя сейчас…

Неизвестно, чем бы кончилось дело, если бы в комнату стремительно не зашел молодой человек, одетый по-европейски, и не остановил готовый разразиться скандал.

– Что вам угодно, господин? – спросил он на хорошем русском языке. – Почему вы сердитесь? С вами обошлись непочтительно?

– Да в гробу я видел такую почтительность, – продолжал бушевать Прохор, – чтобы меня эдак…

– А в чем, собственно, дело?

Приглядевшись к молодому человеку, Сапожников сбавил тон. Тот был прилично одет, глаза его хотя и имели некую раскосость, но ничуть не большую, чем у некоторых жителей Поволжья. Но главное, у него не было, подобно китайцам, бритого лба и косы.

– Да не поняли меня эти черти косоглазые, – посетовал камер-лакей, – я хотел квартиру снять, ну и спросил у портье в гостинице, а тот меня в бордель отправил. Нет, ну каково?

– Позвольте спросить, а в каких выражениях вы просили у старого Ляо совета?

– Ну, как же, спросил где найти местечко потише да поприличнее, чтобы важному господину удобно было…

Услышав бесхитростный рассказ Прохора, незнакомец не удержался, чтобы не рассмеяться в голос.

– Господи, да что же вы хотели, чтобы он вам показал, после такого-то? Для него ведь русский не родной!

– Да понял я уже, – пригорюнился тот, – только делать-то теперь чего?

– А можно узнать, что за важный господин?

– Нельзя, – буркнул в ответ Прохор, – но очень важный! Скажу только, что раньше тут таковых и не было.

– А надолго?

– Надолго, господин этот сюда служить приехали.

– Он один?

– Да как же это один? Одних слуг пять человек!

– Нет, я интересовался, женат ли он?

– Нет, наш Алексей Михайлович холосты еще.

– Вы знаете, уважаемый…

– Прохор Никодимыч мы.

– Очень приятно, любезнейший Прохор Никодимыч. А меня можете называть просто Генри. Так вот, я, кажется, могу быть вам полезен. Я, изволите ли видеть, коммерсант и должен на некоторое время отъехать по делам. Отсутствовать могу долго, а дом без присмотра оставлять не хочется. Так, может, мы сможем быть полезны друг другу?

– Вы англичанин?

– Наполовину. Так что?

– А дом приличный?

– Более чем! Этаж, правда, всего один, но есть небольшой садик и все удобства.

– Посмотреть бы…

– Нет ничего проще, дорогой Прохор Никодимыч. Давайте пройдем, тут недалеко.

Дом господина Генри действительно был не очень далеко. Не слишком приглядный снаружи, он оказался очень уютным и ухоженным внутри. При нём действительно был маленький садик с фонтанчиком посреди. Впрочем, по зимнему времени фонтанчик бездействовал. Господин Генри предложил Сапожникову чаю, и когда тот согласился, его подала миниатюрная китаянка с совершенно кукольным личиком.

– Это еще кто такая? – насторожился Прохор.

– Служанка, – несколько смутился тот, – видите ли, она сирота. Я бы взял ее с собой, да куда? А одну оставлять, сами понимаете, всякий обидеть сможет. А вы, как вижу, люди солидные.

– Поди, по-нашему ни бельмеса?

– Увы, но немного понимает английский, правда совсем не говорит.

– Это ничего, наш Алексей Михайлович по-английски что твой лорд шпарит. А много ли за аренду хотите?

– Да какое там, тут бы дом под присмотром был – и слава богу. Ну, только если самую малость, для порядка.

– Тогда сговоримся!

Может быть, в первый раз за последние десять лет Алеша был счастлив. Все, о чем он мечтал в своей жизни, осуществилось. Он стал настоящим морским офицером и служил на настоящем броненосце. Пусть это был не новейший «Цесаревич» или «Ретвизан», но все же довольно мощный и современный. Кают-компания тепло приняла его, да и матросы быстро раскусили, что молодой член императорской фамилии – человек вовсе не злой и зря не обидит. Тут, конечно, больше была заслуга Архипыча, ставшего непререкаемым авторитетом среди нижних чинов и часто рассказывавшего, что Алексей Михалыч человек правильный, даром что великий князь. Господа офицеры же оценили его скромность и деликатность, а также хорошее знание морского дела, увидеть которое в члене императорской фамилии никто не ожидал. Особенно близко Алеша сошелся с лейтенантом Барановым. Припомнив хорошенько сдачу экзаменов и производство в офицеры, случившееся у них одновременно, они обнаружили, что были представлены друг другу прежде, и возобновили знакомство.

В штат броненосца лейтенанта зачислили в качестве вахтенного офицера. Место его по боевому расписанию было в батарее шестидюймовых орудий. Впрочем, молодой офицер не ограничивался по службе своим заведованием и в ближайшую неделю облазил весь корабль от боевого марса до котельного и машинного отделений. В последних он обнаружил недурное знание устройства паровых машин, так что старший судовой механик Меньшов в шутку предложил ему поменять специальность. В кают-компании это предложение вызвало смешки, но великий князь и не подумал обижаться.

– Благодарю вас, Петр Яковлевич, но пушки не брошу.

– А вот это правильно, Алексей Михайлович, – поддержал его Лутонин, – как говаривал незабвенный Федор Федорович, «корабли для пушек!»

– Господа, может, хватит о пушках, – усмехнулся младший штурман мичман Де-Ливрон 5-й. – Что слышно в городе?

– Не могу ничего сказать, любезнейший Борис Рудольфович, спросите лучше у Ломана.

Только что вернувшийся с минных складов мичман Ломан отставил в сторону стакан с чаем и пожал плечами.

– Ничего особенного, разве что все японские подданные сидят на чемоданах, готовые при первом сигнале своего консула покинуть наш богом спасаемый Порт-Артур.

– Похоже, они готовятся к войне.

– Ну и пусть, что господь ни делает, все к лучшему! А то стоим на рейде, как привязанные, непонятно зачем. И не в кампании, и не в резерве. Вроде и не в море, и на берег не отпускают. Девочки наши скоро про нас забудут и уйдут к армейским.

– Вам бы все девочки, Константин Владимирович, – прервал его Лутонин, – а между тем дело серьезное.

– Да я не против, Сергей Иванович, просто хочется какой-то определенности. Кстати, никогда не угадаете, кого я встретил на пристани.

– Э… Матильду Кшесинскую с кордебалетом?

– Тьфу на вас, господа! Но в некотором роде не хуже.

– Не томите.

– Это будет особенно вам интересно, Алексей Михайлович.

– Слушаю вас.

– Некто, назвавшийся Прохором Сапожниковым, узнав, что мы с «Полтавы», слезно просил матросов передать вашему императорскому высочеству, что снял для вас дом в Старом городе и нижайше просит посетить его, с тем дабы ознакомиться. Каково?

– Любопытно-любопытно, а кто сей Прохор?

– Мой камер-лакей, – вздохнул Алеша, – действительно, он должен был найти квартиру или дом для меня, но я совсем запамятовал.

– Если вам, Алексей Михайлович, необходимо устроить личные дела, – проговорил Лутонин, – то только скажите.

– Пустое, Сергей Иванович, успеется еще. Хотя, если возможно, дайте увольнительную моему Архипычу, он все устроит.

– А я бы на вашем месте не отказывался, – не унимался Ломан, – тем более что расположена ваша резиденция в определенном смысле весьма удачно!

– О чем вы?

– Ну, судя по описанию, ваш верный Прохор снял вам дом небезызвестного господина Генри Вонга.

– Позвольте, – расхохотались присутствующие, – да это же рядом с заведением мамаши Фуань!

– Простите, не понял, – растерянно переспросил Алеша, – а что за заведение у этой мамаши?

Эти слова были встречены еще большим ликованием. Наконец, Ломан сжалился и шепнул на ухо великому князю, что это заведение не что иное, как «веселый дом». Алексей Михайлович сначала побледнел, потом покраснел, но так ничего и не сказал.

– Так что, отправитесь на берег? – еще раз спросил Лутонин, пряча улыбку.

– Нет, теперь уж точно Архипыч! – решительно заявил Алеша, вызвав очередной взрыв хохота.

Впрочем, как ни старался наш герой держаться подальше от берега, избежать его совсем ему не удалось. Буквально на следующий день «Полтаву» посетил сам наместник адмирал Алексеев. Порядок на броненосце был образцовым, выстроенная во фронт команда бодро рявкнула здравицу своему командующему, после чего их превосходительство пришли в хорошее расположение духа и захотели пошутить.

– Говорят, у вас тут офицер новый служит? – с барственной улыбкой спросил он у Успенского.

– Так точно, ваше высокопревосходительство, – отозвался тот, прекрасно поняв, о ком речь.

– И что, хорошо служит?

– Превосходно, лучшего и желать нельзя!

– Вот как, а…

– Прикажете позвать?

– Прикажу.

Через минуту Алеша, продемонстрировав безукоризненное владение фрунтом, представлялся главнокомандующему всеми силами империи на ее дальневосточных рубежах. Евгений Александрович оценил выправку молодого офицера и с легкой усмешкой проговорил:

– Так вот вы каковы, ваше императорское высочество, господин лейтенант, я думал, вы просто якобинец какой-то, избегающий начальства, а командир вас хвалит.

– Право, ваше высокопревосходительство, я вовсе не хотел…

– Не извиняйтесь, молодой человек, вы не виноваты в этом прискорбном стечении обстоятельств. Я полагал встретить вас в Мукдене, но вы так скоро его покинули, что мы разминулись. Бывает, что поделаешь. Однако послезавтра Рождество, и вам, как члену правящего дома, просто необходимо участвовать в некоторых церемониях. Сами понимаете, положение обязывает!

– Но я только вступил в должность. Офицеров сейчас не увольняют на берег…

– Пустяки, – пресек последнюю попытку отбояриться Алексеев, – ваш командир столь блестяще отрекомендовал вас, что повода отказать вам в увольнении на берег у него уже нет. Кроме того, в ближайшее время эскадра войдет на внутренний рейд. Поймите меня правильно, любезный Алексей Михайлович, в Порт-Артуре не слишком часто бывают члены царствующего дома. А тут праздник, молебен, бал, наконец! Бог с ним, с молебном, но как я могу отказать дамам? Нет, вы решительно необходимы мне на берегу.

Слушая наместника, Алеша тяжело вздохнул. Отказаться от участия в светских мероприятиях не было никакой возможности. Тот, правильно истолковав его мысли, продолжил с улыбкой:

– Это ненадолго, совсем скоро вы сможете вернуться к любезной вашему сердцу корабельной службе. Ну, или уединиться в своем новом доме. Я слышал, вы сняли прекрасный дом?

Слушать о доме, снятом для него мерзавцем Прохором, было выше сил великого князя, но пришлось терпеть. Наконец, наместник со свитой покинул броненосец, и можно было вздохнуть спокойно. Алеша собирался было пройти в каюту, с тем чтобы переодеться к обеду, но его остановил Лутонин.

– Вот что, Алексей Михайлович, – обратился к лейтенанту старший офицер, – отправляйтесь-ка, голубчик, на берег. Мы, в «ковш»[8] разве завтра в большую воду попадем, а вам надобно личные дела в порядок привести. Ну, и в штаб наместника кое-какие бумаги завезете заодно.

– Слушаюсь, – только и оставалось ответить молодому человеку.

Вскоре пыхтящий и бухающий катер доставил Алешу вместе с верным Архипычем на берег. Как оказалось, на сей раз великого князя встречают с изрядной помпой. На пристани его ожидала немалая толпа народа во главе с высоким артиллерийским подполковником в маньчжурской папахе.

– Верноподданный Порт-Артур, – начал он взволнованным голосом, – рад приветствовать в вашем лице…

Сразу было видно, что говорить речи подполковник не мастак. Постоянно сбиваясь и путаясь, он начинал сначала, снова сбивался и снова начинал. Наконец великий князь не выдержал и, приняв у стоящего рядом чиновника хлеб и соль, тут же сунул его Архипычу.

– Тронут, – решительно заявил он встречающим, – весьма тронут! Непременно напишу государю.

Последние слова возымели волшебное действие. Встречающие разразились радостными криками, а артиллерист и вовсе потерял дар речи. Считая официальную часть законченной, Алеша попытался двинуться дальше, но не тут-то было. Толпа и не думала расступаться, но, по счастью, к подполковнику вернулся дар речи и способность соображать, и он предложил великому князю и его спутнику свой экипаж. Уже заняв места, он, наконец, представился:

– Здешний градоначальник, подполковник Вершинин.

– Очень приятно, – улыбнулся Алеша, – Алексей Михайлович. А вы?..

– Александр Иванович. Весьма рад, весьма!

– Если можно мне к…

– К дому? Да со всем нашим удовольствием! Трогай!

Солдат, игравший роль кучера, свистнул кнутом, и лошадка бодро зацокала копытами по булыжнику. Как оказалось, все прекрасно знали, где несносный Прохор снял резиденцию для его высочества, и вскоре коляска остановилась около нее.

– А дом вам, ваше императорское высочество, вам сняли очень хороший! – неожиданно заявил Вершинин на прощание.

– Вот как, – искренне удивился великий князь, – а мне сказали, что…

– Бордель рядом? Большое дело! Это же Восток, тут во всяком дворе не бордель, так опиокурильня. Нет, если прикажете, так я мигом прикрою…

– Не стоит беспокоиться, я вряд ли здесь надолго задержусь.

– Ну и напрасно, дом весьма хорош, хотя воля ваша!

Пока Алеша прощался с градоначальником, Архипыч подошел к двери и стал решительно в нее тарабанить. Дверь вскоре открылась, и из-за нее показался идеальный пробор на голове Прохора. Недолго думая, старый матрос схватил камер-лакея за ухо и втолкнул внутрь.

– Ты что же это творишь, сукин кот! Ты бы Алексей Михалычу еще сам бордель снял! Да я тебя пришибу сейчас, тля худая…

– Ай-ай-ай, – заверещал не ожидавший такой подлости Прошка, – Архипыч, ты что, ополоумел? Пусти, больно!

– Пусти его, – приказал вошедший следом Алеша, – ну полно, станет с него! Хотя ты, Прохор, прямо скажу, меня удивил.

– Да вы что, – возмутился камер-лакей, – да грех вам такое говорить! Дом хороший, а деньги за него и вовсе смешные.

– Прошка, ты совсем дурак? – вскипел старый матрос. – Нашел на чем выгадать! Хочешь деньги господские сберечь – жри меньше!

Впрочем, делать пока было нечего, и Алеша двинулся внутрь дома. К удивлению великого князя, дом оказался со вкусом убран, удачно совмещая в себе восточную экзотику и западную практичность. Присев в удобное кресло и вытянув ноги, он подумал, что Прохор, возможно, не такой уж и мерзавец. И тут в комнате появилось новое действующее лицо. Миниатюрная китаянка с очень красивым, хоть и почти детским личиком, одетая в шелковую одежду, глядя на которую Алеша решил, что это кимоно, осторожно вошла, держа перед собой поднос с маленьким чайником и совсем уж крохотной чашечкой. Ни слова не говоря, она установила поднос на маленький столик и, подхватив чайник, каким-то совершенно невероятным способом пустила из носика струю в чашечку, не пролив при этом ни капли. Выполнив этот акробатический трюк, девушка подала чай Алеше и застыла в глубоком поклоне.

– Кто это? – потрясенно спросил лейтенант, глядя поверх черепаховых гребней, украшавших высокую и сложную прическу китаянки.

– Сиротка, – охотно пояснил Прохор, – служанка прежнего хозяина. Зовут, кажись, Кейко, или как-то так. Жалко будет, если переехать прикажете. Пропадет девка одна.

Услышав его речь, девушка тоже что-то сказала Алеше на непонятном языке, звонким, как колокольчик, голосом.

– Что она сказала?

– А я знаю? – удивился лакей. – Всем хороша девка, только по-нашему ни бельмеса. Прежний хозяин сказывал, что по-аглицки понимает, хоть и не говорит.

– Ты понимаешь меня? – обратился к служанке по-английски Алеша.

Та закивала ему с таким радостным лицом, будто встретила самого дорогого человека.

– Тебя зовут Кейко?

Снова последовали радостные кивки.

– А говорить можешь?

Лицо девушки немедленно стало печальным, но в глазах засветилась такая решимость сделать все, чтобы новый господин был доволен, что Алеша невольно улыбнулся и ласково сказал ей:

– Хорошо. Спасибо, ты можешь идти.

Китаянка тут же поклонилась и, мелко семеня невероятно маленькими ножками, вышла. Великий князь проводил ее глазами, потом отхлебнул чаю и, найдя его вкус превосходным, довольно кивнул.

– Пожалуй, мы здесь задержимся. Дом и вправду не дурен.

Впрочем, для Прохора испытания еще не кончились. Когда он вышел с сияющим, будто новый медный пятак, лицом, несносный Архипыч снова притянул его к себе, однако хватать за ухо не стал.

– А ты, курицын сын, почем знаешь, что девка хорошая? Уже того…

– Да господь с тобой, – отозвался лакей, – нешто я порядка не знаю? В господском доме ни-ни!

– Смотри мне, тля худая!

Но Прохор, не слушая матроса, уже выходил прочь, бурча про себя: «Хорошая девка, только дерется сильно, даром что роста с пуговку!»

Порт-Артур, конечно, не Урюпинск, но город все же провинциальный. Жизнь в нем скучна и однообразна, и потому жители его с нетерпением ждут любого праздника, будь то православное Рождество или День зимнего дракона. Особенно рады были, разумеется, местные дамы. Посудите сами, после всех положенных торжеств наместник непременно даст бал, а поскольку молодых и неженатых офицеров в Артуре всяко больше, чем барышень, то даже самым неприметным из них будет обеспечено мужское внимание. Не была исключением и мадам Егорова, в который раз спрашивающая своего супруга:

– Фима, ты, конечно же, достанешь для нас приглашение на бал наместника?

– Конечно-конечно, Капочка, – поспешно отвечал ей Ефим Иванович, – ты ведь знаешь, как это непросто, но мне твердо обещали!

Говоря по совести, господин коллежский асессор совершенно не чувствовал выказанной им уверенности. Мадам Егорова тоже не вчера родилась и потому, внимательно посмотрев на мужа, с подозрением переспросила:

– Фима?

Неожиданно к неловко заерзавшему на стуле чиновнику пришла на помощь его свояченица:

– Капа, оставь Ефим Иваныча в покое, лично я совершенно не собираюсь ни на какой бал!

Пока милейшая Капитолина Сергеевна, задохнувшись от возмущения, молчит, я попробую описать ее младшую сестру. Если коротко, то Людмила, которую все домашние называли Милой, была красавицей. Не слишком высокая, но и не маленькая, она была великолепно сложена. Черты лица ее были правильны и очень приятны любому глазу, но в особенности, конечно, мужскому. Каштанового цвета волосы, волнистые от природы, были уложены в косу толщиной в руку. Темные пушистые брови подчеркивали блеск карих глаз, а красиво очерченные, чувственные губы совершенно не нуждались в помаде. Все это великолепие портила одна маленькая деталь. Людмила Сергеевна была девушкой прогрессивной, а потому полагала свою красоту лишь досадной помехой на пути нравственного совершенствования. Бестужевские курсы, которые она закончила, лишь укрепили ее в этой самой прогрессивности, а потому она никогда не носила модных нарядов и изящных шляпок. Напротив, одежда ее была строга и всем встречным и поперечным говорила, что Мила законченный «синий чулок». Еще она прежде имела обыкновение мазать волосы маслом, чтобы избежать легкомысленных кудряшек, но, к счастью, ко времени нашего повествования уже отказалась от этой ужасной привычки.

– Мила, как ты можешь так говорить! – воскликнула Капитолина Сергеевна, когда к ней вернулся дар речи. – Я тут из кожи вон лезу, чтобы вывести тебя в общество, а чем ты мне отвечаешь?

Надобно сказать, что Капитолина Сергеевна, хотя лучшие ее годы уже миновали, была дамой еще довольно видной. В молодости она ничуть не уступала в красоте своей младшей сестре, но раннее замужество и многочисленные семейные заботы оставили свой след на некогда прекрасном лице. Несмотря на это, она еще пользовалась вниманием мужчин, в особенности с учетом того, что последних в Порт-Артуре было серьезно больше, чем дам. К тому же из последней поездки она привезла совершенно замечательное платье, в котором ее еще никто не видел. И предстоящий бал был вполне достоин того, чтобы явить его городу и миру. Можно ли осуждать милейшую Капитолину Сергеевну за эту ее маленькую слабость? Не говоря уж о том, что она действительно переживала за младшую сестру и всячески пыталась найти ей достойную партию.

– Я так стараюсь для тебя, а ты… неблагодарная!

После этих слов на глазах чиновницы показались слезы, и она отвернулась, чтобы не видеть лица людей, не ценящих ее усилий.

– Мама, мама, почему ты плачешь? – с этими словами к ней подбежал десятилетний мальчик в гимназическом мундире. – Мамочка, тебя кто-то обидел?

– Нет, Сереженька, я не плачу, но твоя тетя меня действительно обидела!

– Не может быть, – простодушно удивился мальчик, – разве Мила может кого-нибудь обидеть? Она же добрая!

– Нет, вы только послушайте, что говорит этот невоспитанный ребенок! – воскликнула мадам Егорова. – Значит, Мила добрая, а его мать, которая ночи не спала, растя это неблагодарное чудовище, таки злая!

Всякий раз, когда Капитолина Сергеевна волновалась, в ее прорезался речи одесский говор, которого она немного стеснялась. Но тут, сами понимаете, было не до стеснения. Впрочем, нарушители ее душевного спокойствия уже раскаялись и кинулись обнимать свою мать и сестру, пытаясь успокоить проснувшийся вулкан.

– Капочка, родная моя, ну что ты такое говоришь, мы все тебя очень любим. И я, и Сережа, и Ефим Иваныч! Просто я не хочу замуж. Ну, сама посуди, если я выйду замуж, я ведь не смогу жить тогда с вами. А как же я без тебя и без Сережи?

– Ну что вы со мной делаете? – горестно вздохнула мадам Егорова, заключив своих беспутных родственников в объятия.

– Мамочка, мамочка, я тебя очень люблю, только не говори так больше! – повторял Сережа, заглядывая в глаза матери.

– Я тоже тебя люблю, мой мальчик, – сменила гнев на милость Капитолина Сергеевна, – и твою тетю тоже люблю, а она этого совсем не ценит!

– Ценю, ценю, моя дорогая!

– Кстати, я ведь рассказывала тебе, что мы с Фимой познакомились с одним молодым офицером флота?

– С офицером флота? – восторженно воскликнул Сережа, обожающий все, что связано с морем, и тут же продолжил с истинно детской непосредственностью: – Мила, вот бы было здорово, если бы ты вышла замуж за флотского!

Людмила Сергеевна, удивленно посмотрев на племянника, не выразила ни малейшего энтузиазма по этому поводу, а вот ее сестра не удержалась:

– Вот видишь! Устами младенца глаголет истина! Даже ребенок понимает…

– Не хочу ничего слышать! – строго отвечала им потенциальная жертва уз Гименея и добавила, с укоризной глядя на племянника: – Предатель!

Многочисленные молебны, торжественные обеды и прочие праздничные мероприятия до того утомили великого князя, что к началу бала он чувствовал себя совершенно разбитым. Уйти, впрочем, не было никакой возможности, и Алеша стойко нес свой крест. Открывался бал торжественным полонезом. В первой паре встал сам наместник, пригласивший к танцу жену военного коменданта Веру Алексеевну Стессель. Нестарая еще генеральша была негласной главой здешнего дамского общества и приняла приглашение как должное. Следующее место по праву принадлежало Алексею Михайловичу, и он, чувствуя себя под испытующими взглядами дам голым, пригласил дочку генерала Белого – Лидочку. Взгляды прекрасной половины общества скрестились на мадемуазель Белой, как лучи прожекторов на вражеском миноносце. Лорнеты стали неуловимо похожи на новейшие оптические прицелы, сузившие зрачки очаровательных дамских глаз прильнули к ним, и в воздухе неуловимо запахло порохом.

Впрочем, Алеша и восторженно глядящая на него Лидочка не обращали на это ни малейшего внимания. Грянула музыка, и пары пришли в движение.

– Спасибо вам, – доверчиво шепнула девушка своему кавалеру во время поклона.

– За что? – удивился Алеша.

– Это мой первый бал, и я очень боялась, что меня не будут приглашать.

– Ну, уж это решительно невозможно, – вежливо ответил великий князь.

– Вы так думаете?

У молодого человека язык не повернулся сказать Лидочке, что на балу явный некомплект дам и что остаться без кавалера не удалось бы и последней дурнушке. Вместо этого он улыбнулся и шепнул девушке:

– Я уверен.

После полонеза последовал вальс, затем полька, затем еще что-то. Алеша не ошибся, говоря, что Лидочка не останется без кавалеров, но сам этого уже не увидел. Воспользовавшись первой же возможностью, он отошел в сторону и вскоре покинул бал. Можно было взять экипаж наместника, но воздух был так свеж, луна светила так ярко, а снежок так приятно хрустел под ногами, что молодой человек решил пройтись. К тому же дворец наместника вплотную примыкал к Старому городу, и идти до дома было совсем недалеко. Мысль о том, что это может быть не безопасно, не мелькнула в голове великого князя. Впрочем, в честь праздника количество патрулей было удвоено, так что в городе действительно было все спокойно. Идя прогулочным шагом, Алеша и думать забыл о бале, о празднествах и молебнах. Завтра он вернётся на броненосец, и продолжится та жизнь, которая ему очень нравится. Он будет стоять на вахтах, командовать матросами, учить их стрелять из пушек. Иногда появляться на берегу, где в домике с загнутыми вверх углами черепичной крыши его будет ждать Кейко.

Как и все дети великого князя Михаила Николаевича, Алеша был воспитан в строгости. Подбирая учителей своим детям, августейшие родители обращали главное внимание на нравственные качества претендентов, так что даже если бы молодые люди и решили согрешить, сделать это под строгим надзором было бы решительно невозможно. Когда же Алексей Михайлович заболел и стал жить один, то он сам стал сторониться женщин, боясь, что вызывает в них лишь жалость или, хуже того, алчность. Нет, он, разумеется, не увлекся, подобно кузену Сергею Александровичу[9], особами своего пола, но единственным его романтическим увлечением до сих пор была молоденькая итальянка Франческа, приносившая на снимаемую им виллу козье молоко. Горячая южная красотка быстро заметила, что русский принц смотрит на нее восторженными глазами, и сама сделал первый шаг. Скоро они гуляли, взявшись за руки, по берегу моря. Затем был первый поцелуй, затем… Затем Алеша случайно подслушал ее разговор с одним молодым человеком. Франческа, нимало не смущаясь, говорила ему, что его ревность беспочвенна и этот русский ей совсем не нравится, а если Паоло не будет дураком, то она сумеет неплохо заработать и будут они жить долго и счастливо на деньги этого глупого принца. Напрасно потом Франческа кричала у ворот виллы, что ее оклеветали и она любит своего дона Алессио без памяти. Великого князя не было уже там, а прощальный подарок хитрый привратник и не подумал отдавать девушке, справедливо рассудив, что она себе еще заработает, а он уже стар и ему надо побеспокоиться о хлебе насущном.

Алеша никому не рассказывал об этом своем увлечении и продолжал сторониться женщин. За много лет Кейко была первой, на кого он вообще обратил внимание. В ней все было непривычно для молодого человека. Непривычная восточная красота, непривычная пластика отточенных движений, непривычная мелодия голоса. Нет, он не думал еще о ней как о женщине, но она положительно захватила его мысли, и мысли эти были приятны. Сама же китаянка была неизменно приветлива и внимательна. Она заваривала бесподобно вкусный чай и подавала его с таким изяществом, что Алеша был готов любоваться этой церемонией бесконечно. Дом маленькая служанка содержала в образцовом порядке, и даже Архипыч, мало кого хваливший в своей жизни, отзывался о ней неизменно одобрительно, а Прохор, похоже, просто побаивался.

Так он шел погруженный в свои размышления, пока внимание его не привлек какой-то непонятный звук. Приглядевшись, великий князь заметил, что несколько местных жителей пытаются затащить на повозку рикши довольно большой сверток. Алеше не было дела до китайцев и их груза, поэтому он продолжил было свой путь, но из непонятного свертка явственно донесся сдавленный стон. Поняв, что звук привлек внимание русского офицера, один из грузчиков вышел вперед и попытался решить дело миром.

– Господина капитана, – проговорил он на ломаном русском языке, – ступай своя дорога. Наша ничего не хочет, твоя ничего не надо. Ступай, а!

– Что у вас там такое? – строгим голосом спросил лейтенант.

– Там все наша, там твоя ничего нет.

Отправляясь на бал, Алеша, разумеется, не взял с собой свой револьвер, и единственным его оружием был парадный палаш. Однако трусом он тоже не был и потому решительно обнажил свой клинок и встал в позицию. Рука одного из китайцев дернулась за пазуху, но другой, по всей видимости старший из них, остановил его. Мерзко улыбаясь, китайцы двинулись с трех сторон на русского офицера, достав из складок одежды кривые ножи. Хотя фехтование никогда не входило в число увлечений великого князя, у него были хорошие учителя. Поняв, что схватки не избежать, он не стал дожидаться, пока кто-нибудь зайдет за его спину, и решительно атаковал. Хунхузы, а сомнений в том, что это именно они, уже не было, оказались непростыми противниками, и хотя длина их клинков уступала русскому палашу, ловко двигались, пытаясь достать своего противника. Неизвестно, чем бы все это кончилось, но на счастье великого князя их возня и звон стали привлекли-таки внимание патруля. Громко бухая сапогами и не менее громко матерясь, к месту поединка бегом приближались трое солдат во главе с унтером в шинелях и лохматых маньчжурских папахах. Увидев новую опасность, разбойники, и не подумав сопротивляться, бросились врассыпную.

– Живы, ваше благородие? – участливо спросил унтер, подбежавший первым.

– Спасибо, братец, – только и смог ответить Алеша.

– Совсем обнаглели косорылые, на офицера напали.

– Да они не то чтобы напали, но какой-то сверток тащили, а оттуда стон, – сбивчиво попробовал объяснить им великий князь.

– Сейчас поглядим, – деловито стал распоряжаться унтер, – Самохвалов, ну-ка разверни сверток!

Солдат немедленно выполнил распоряжение, и их взорам предстало удивительное зрелище. В грязную мешковину была завернута девушка определенно европейского вида. Очевидно, от недостатка воздуха ей стало нехорошо, и она находилась в обмороке.

– Барышня, – протянул с глупой улыбкой солдат, которого унтер назвал Самохваловым, – красивая!

– Ты-то что в этом понимаешь, дурья башка, – оборвал его строгий начальник, – лучше грузите ее в тележку, да отвезем в участок. Там и разберемся, кто такова. Ваше благородие, пожалуйте с нами. Вы все же свидетель.

Сказано – сделано, быстро уложив спасенную в «экипаж», солдаты споро покатили его к своему участку. Занеся ее внутрь, стали думать, как оказать помощь не приходящей в себя девушке.

– Надо бы за фельдшером послать, – задумчиво протянул унтер, – да за писарем, протокол писать.

Однако врачебная помощь не понадобилась, лейтенант достал из кармана благоухающий парфюмом платок и поднес к лицу бывшей пленницы. Девушка наморщила прелестный носик, пару раз чихнула и пришла в себя.

– Где я? – спросила она слабым голосом.

– В участке, барышня, – с участием в голосе отвечал ей унтер, – хунхузы, чтобы им ни дна, ни покрышки, схватили вас, да и поволокли незнамо куда. Скажите спасибо, что их благородие мимо проходил и вступился, а то бы…

– Спасибо вам, – пролепетала спасенная, во все глаза глядя на своего спасителя.

– Не стоит благодарности, – мягко отвечал ей Алеша, – вам уже лучше?

– Немного.

– Где вы живете?

– На Купеческой…

– Эко вас занесло, – крякнул унтер, – что же вы гуляете одна в сию пору? Далеко ли до беды!

– Я учительница в пушкинской школе, – стала объяснять девушка, конфузясь, – шла домой, а тут…

– Чего уж там, на грех мастера нет. Однако где Филька, писарская его душа? Протокол-то сам собой не напишется.

– Ой, – всполошилась спасенная, – а можно без протокола?

– Как же без протокола, барышня, – удивился унтер, – порядок есть порядок!

– Понимаете, – почти со слезами на глазах взмолилась учительница, – у меня могут быть неприятности.

– Да какие уж это неприятности, супротив похищения-то!

Совсем уже пришедшая в себя девушка в отчаянии оглянулась и снова встретилась глазами со своим спасителем. Широко открытые карие глаза так просили о помощи, что Алеша не смог остаться безучастным.

– А что, братец, – обратился он к унтеру, – из господ офицеров здесь никого нет?

– Да как же, ваше благородие, нет. Господин подпоручик Сомов, только они отошедши…

– Так, может, господину подпоручику и знать о сем происшествии не надобно?

– Это как же?

– Да вот так, – пожал плечами лейтенант и, открыв портмоне, достал из него ассигнацию, – это вам за труды на всех, а барышню отправим домой.

– Оно, конечно, барышне конфузливо будет в протоколе-то, – с сомнением протянул унтер, пристально глядя на красненькую[10]. – Впрочем, как прикажете, ваше благородие!

– Ну, вот и хорошо, только надо бы экипаж какой…

– Сей секунд, тут рядом Клим Чугункин жительствует, ломовой извозчик. Экипаж у него, конечно, неказистый, но если не побрезгуете…

Лейтенант не побрезговал, и вскоре он и спасенная садились в повозку лохматого как черт Чугункина.

– Может, послать кого из солдат с вашим благородием? – спросил на прощание унтер.

– Не стоит, благодарю за службу!

– Рады стараться! – гаркнули солдаты в ответ.

Время было позднее, и никто не видел, как рядом с доходным домом на улице Купеческой остановилась телега, доставившая странную пару – немного растрепанную учительницу земской школы и офицера флота. Алеша первым соскочил на мостовую и предложил спасенной руку. Та с благодарностью приняла ее и покинула неказистый экипаж.

– Ну, вот я и дома, господин лейтенант, – проговорила девушка, немного смущаясь.

– Все хорошо, что хорошо кончается, – отвечал ей великий князь, – похоже, пора прощаться.

– Да, благодарю вас за все, э…

– Алексей Михайлович, – вспомнил тот, что так и не представился.

– Людмила Сергеевна, – ответила ему девушка, несмело протягивая ладошку.

Алеше было непривычно, что женщина протягивает ему руку иначе как для поцелуя, но тем не менее он аккуратно пожал ее и, приложив руку к треуголке[11], попрощался. Извозчик свистнул кнутом, и телега снова двинулась по направлению к Старому городу, а девушка быстрыми шагами пошла к себе. Тихонько постучав в дверь и дождавшись, пока ей откроют, она проскользнула внутрь и тут же попала в оборот.

– Мила, что с тобой? Где ты была, и почему ты в таком виде? – забросала ее вопросами сестра.

– Капочка, милая, не волнуйся, все хорошо. Я тебе непременно потом все расскажу, а теперь, пожалуйста, дай мне пройти, я очень устала.

Обычно от Капитолины Сергеевны (а это была она) так просто было не отбиться, но поглядев на пылающее лицо Людмилы, чиновница решила повременить с вопросами. Девушка же, попав в свою комнату, в изнеможении присела на стул. Как я уже упоминал, Мила была барышней прогрессивной и не собиралась давать волю слезам. Произошедший с ней случай был, конечно, неприятным, но, как справедливо заметил ее спаситель, все хорошо, что хорошо кончается. Следующий раз она будет осмотрительней и больше не попадет в такую глупую западню. Потом взгляд ее обратился к зеркалу, и она поразилась своему внешнему виду.

– Ну, конечно, – всплеснула она руками. Ворот порван, волосы растрепаны, весь вид помятый. Разумеется, поэтому этот милый лейтенант не хотел ей представляться и не выразил надежду продолжить знакомство! Как можно вообще заинтересоваться такой растрепанной особой? Ну, ничего, Артур город маленький, они еще увидятся, и тогда он поймет, что ошибался на ее счет. Непременно поймет, как же может быть иначе?

Рассуждая так, очаровательная Людмила Сергеевна принялась приводить себя в порядок, сама не заметив, что впервые в жизни забыла о прогрессивности и эмансипации и хочет не нравственного совершенствования, а чтобы понравившийся ей молодой человек проявил к ней хоть каплю интереса. Как к разносторонне развитой личности, разумеется! Ну, и как к молодой и красивой женщине.

Праздники отгремели, и больше всех этому рад был вернувшийся на «Полтаву» великий князь. Броненосец снова вышел на внешний рейд и наконец-то вступил в кампанию. В воздухе отчетливо пахло порохом, и русские корабли были готовы в любой момент вступить в бой. Впрочем, если не считать краткий поход к Талиенвану, особой активности эскадра не проявляла. В тот день Алеша вместе со старшим артиллеристом броненосца, лейтенантом Рыковым, проводили учения комендоров. Стрельб, конечно, было устроить нельзя, но в остальном все прошло хорошо. Матросы в каземате быстро занимали места по боевому расписанию, наводили пушки на воображаемого противника, подносили снаряды и были готовы открыть огонь. Башни среднего калибра двигались несколько медленнее палубных орудий, что, впрочем, с лихвой компенсировалось их большими углами наведения и лучшей защитой в бою.

– Черт знает что с этим указателем, – с досадой проговорил Рыков, – положительно нам дальномерщики цены на дрова передают, а не дистанцию. Ну, никак не может быть до Золотой Горы восьми кабельтовых![12]

– Андрей Николаевич, – отозвался Алеша, – я могу отправиться на марс, кажется, я знаю, в чем там дело.

– Сделайте одолжение, Алексей Михайлович, а то Зилов там точно не справится.

Конечно, отправлять великого князя на верхотуру боевого марса было не очень… но, во-первых, он сам вызвался, а во-вторых, Алеша, к огромному удивлению своих сослуживцев, действительно разбирался в устройстве капризного дальномера. Появившись на площадке, он быстро нашел неисправность и, повторно замерив расстояние, передал его вниз Рыкову.

– Удивляюсь вам, Алексей Михайлович, – развел руками мичман Зилов, – как вы разбираетесь в сем мудреном механизме, ума не приложу.

– Полно, Александр Александрович, ничего особо мудреного в этом нет.

– Не скажите, мон шер, с прежними угломерами все просто, замерил угол к высоте мачты – и решил задачку из гимназического курса. А сей прибор господ Барра и Струда вгоняет меня в черную меланхолию.

– А это еще что такое? – внезапно перебил его Алеша.

– Где?

– Да вот же…

Зрелище и вправду было занятное. Из внутренней гавани Порт-Артура выходил целый караван небольших судов. Впереди шел маленький пароходик, расцвеченный флагами, палуба которого была запружена народом.

– Да это же японцы город покидают, – воскликнул Зилов, отставив в сторону бинокль, – вон, смотрите, их консул отдельно ото всех стоит. Как его, дьявола… Забыл совсем!

За первым пароходом шел другой, затем несколько джонок, и на каждой из них толпились люди. В Артуре проживало довольно много японцев. Одни из них занимались коммерцией, другие ремеслами. Многие японки служили нянями в русских семьях, другие, скажем так, оказывали услуги иного рода. Одновременный отъезд этих людей стал большой потерей для города, но главное, он со всей отчетливостью показал, что война вот-вот начнется.

За обедом в кают-компании все разговоры были, разумеется, об отъезде подданных микадо и о предстоящих событиях.

– Крайне досадно, господа, что война начнется именно сейчас, – говорили одни, – очень уж неблагоприятное расположение у наших сил. Посудите сами, «Варяг» с «Корейцем» застряли в Чемульпо, «Маньчжур» в Шанхае. Отряд Вирениуса вообще у черта на куличках.

– Ничего страшного, – отвечали им другие, – побьем супостата. Да и отъезд японцев – это еще не война. Сначала дипломаты нотами обменяются, затем разрыв отношений последует, а только потом война-с!

– Что-то с китайцами они так не церемонились.

– Так то с китайцами, а Россия все же держава европейская!

– А вы что думаете, Алексей Михайлович? – спросил у задумавшегося великого князя старший минер лейтенант Страховский.

Тот несколько отстраненно посмотрел на спрашивающего, будто не понимая, где находится, затем смущенно улыбнулся и неожиданно для всех проговорил:

– Я думаю, Борис Михайлович, что наша эскадра совершенно беззащитна перед ночными атаками японских миноносцев.

– Что, простите?

– Я говорю, что если минные силы японского флота внезапно нас атакуют, то с большой вероятностью повредят значительное количество наших кораблей. И если мы не хотим доставить им подобной радости, то надо непременно сегодня же выставить минные сети. Простите, господа, я вас покину.

Когда великий князь вышел из кают-компании, офицеры озадаченно переглянулись, затем Лутонин, мотнув головой, произнес:

– А ведь Алеша наш дело говорит! Так, господа, я к командиру, а вы, Борис Михайлович, будьте готовы. Все же мины и заграждения от них – ваша епархия.

Капитан первого ранга Успенский, как оказалось, тоже был озабочен сложившимся положением и горячо поддержал инициативу своих офицеров. Не прошло и часа, как начались приготовительные работы. Матросы под руководством минных офицеров вытащили на палубу и начали разворачивать сети, с тем чтобы можно было выставить их на специальных балках, называемых выстрелами. Идея этого заграждения очень проста. Выставленная сеть, должна поймать в свои объятия вражескую самоходную мину[13] и не дать ей, ударившись о борт, взорваться. Это нехитрое устройство, конечно, не панацея, поскольку оконечности остаются незащищенными, однако все же является довольно действенной преградой. Другим его недостатком является невозможность быстро дать ход. Если корабль начнет движение не убрав прежде сети, ее обрывки непременно намотаются вокруг винтов. Впрочем, убрать ее дело не слишком долгое, так что неудобство это невелико.

К сожалению, установить сети в тот день было не суждено. Так уж сложилось, что наместник, несмотря на то что был адмиралом, на кораблях бывал крайне редко и предпочитал руководить ими с берега. Командующий же эскадрой адмирал Старк никогда не смел ничего предпринимать, не посоветовавшись прежде с Алексеевым, а потому постоянно находился в разъездах между своим флагманом и штабом наместника. Как на грех, едва сети были расстелены на палубе, мимо проходил катер со Старком. Возвращающийся с берега флагман, очевидно, находился в дурном расположении духа и, увидев приготовления на «Полтаве», пришел в ярость. Немедленно направившись к броненосцу, адмирал поднялся на него, и, недолго думая, обрушился на командира и его офицеров с отборной бранью. Ругань начальства на подчиненных является в России делом обычным, а уж для заслуженного адмирала, каким, без сомнения, был Старк, уж просто обязательным. Так что офицеры во главе с командиром с каменными лицами стоически выслушали все, что выдал им адмирал. Наконец, начальственный гнев понемногу утих, и флагман, махнув рукой в сторону разложенных сетей, приказал:

– Убрать!

– Есть! – коротко вскинул руку к козырьку Успенский.

– И какому только недоумку, мать его разэдак, пришла в голову идиотская идея с сетями! – рыкнул напоследок адмирал, собираясь уже уходить, но тут нашла коса на камень.

Надобно сказать, что, будучи воспитанным молодым человеком, великий князь никогда не ругался сам и, по понятным причинам, не был прежде объектом для ругани других. Последняя фраза адмирала переполнила чашу терпения Алеши, после чего он, сделав шаг вперед, отдал честь и громко отрапортовал:

– Осмелюсь доложить вашему превосходительству: мне!

– Что – вам? – искренне удивился Старк.

– Мне пришла в голову эта идиотская мысль, и я тот самый недоумок!

Сначала адмирал побагровел, потом побледнел, затем махнул рукой и, как-то по-стариковски шаркая ногами, спустился по трапу в свой катер, после чего тот отчалил.

– Н-да, уважаемый Иван Петрович, не каждый день можно услышать, как адмиралы великих князей прилюдно полощут, – вполголоса заметил стоящий рядом с Успенским Лутонин.

– И не говорите, – отозвался тот, – наоборот слышать приходилось, а вот чтобы эдак – впервые. А ведь, как ни крути, оскорбление члена императорской фамилии.

– Бог с ней, с фамилией, с сетями-то что делать будем?

– Убирать, Сергей Иванович, что уж тут делать.

– А может…

– Увольте, это нашему Алеше Старк ничего не сделает, а нам с вами формуляр испортит как пить дать! Так что давайте убирать сети. Если что, наша совесть чиста.

– Как скажете, Иван Петрович.

– Исполняйте, голубчик.

– Есть!

Всякое действие на боевом корабле заканчивается приборкой, такова уж традиция. Так было и на этот раз, сначала матросы убрали сети, затем с остервенением драили палубу, не переставая про себя материть начальство, которое само не знает, чего ему нужно. Потом, разумеется, нашлись еще работы, слава богу хоть покормить не забыли. Солнце уже давно село, когда утомленные моряки наконец смогли разобрать свои койки и лечь спать. Господа офицеры, за исключением вахтенных, тоже разошлись по своим каютам. Алеша в тот вечер был свободен от службы и сидел у себя в каюте. Спать ему не хотелось, и, чтобы убить время, он рассматривал марки. Надо сказать, что собирательство почтовых марок было второй страстью молодого человека после моря. Более того, в среде так называемых филателистов он был немалым авторитетом, поскольку обладал завидной коллекцией. Основная ее часть осталась в Петербурге, но кое-что он взял с собой. Сослуживцы знали об этой его привязанности и, желая сделать ему приятное, получая почту, частенько спрашивали, не нуждается ли он в новых экземплярах. Иногда среди них попадались достаточно интересные образцы, и молодой человек с благодарностью принимал их. Увы, заниматься марками решительно не хотелось, и лейтенант с досадой отодвинул альбом. Немного подумав, он оделся и вышел на палубу, где едва не столкнулся с вахтенным начальником мичманом Феншоу.

– Не спится, Алексей Михайлович?

– Ах, это вы, Лев Константинович. Да, не спится. Тревожно как-то на душе, знаете ли.

– Признаться, мне тоже. Все-таки зря сети не поставили, было бы спокойнее.

Проговорив это, мичман спохватился, что великому князю, возможно, неприятны эти воспоминания, однако на лице Алеши не дрогнул ни один мускул. Убедившись, что тот не в обиде, Феншоу продолжал:

– А вы знаете, мне немного жаль, что японцы уехали. Люди вежливые, обязательные и весьма пунктуальные, не то что наши.

– Мой брат бывал в Японии и тоже весьма высоко оценивал этот народ.

– О, он, вероятно, бывал в Нагасаки?

– Именно так.

– Тогда он имел возможность оценить не только народ в целом, но и представительниц его прекрасного пола, не так ли?

– Он мне не рассказывал.

– Ну и напрасно! Японские женщины, доложу я вам, это что-то с чем-то! Вы знаете, кто такие мусумэ?[14]

– Увы, нет.

– Ваш августейший брат, уважаемый Алексей Михайлович, не рассказал вам самого главного! Но я берусь восполнить этот пробел.

Вообще-то Алеша знал, кто такие мусумэ, просто разговор был ему неприятен, и он наивно думал, что таким образом отвяжется от Феншоу. Однако тому было скучно, и возможность рассказать скабрезную историю великому князю показалась ему заманчивой.

– Так вот, мон шер, мусумэ – это некоторым образом…

– Что это там? – перебил его собеседник, встревоженно всматриваясь в темноту за бортом.

– Что, простите? Я ничего не вижу.

– Да вон же, посмотрите, какие-то тени скользят…

Офицеры некоторое время напряженно всматривались в темноту, но разглядеть ничего было нельзя. Наконец вахтенному начальнику надоело напрягать зрение, и он зычно крикнул:

– Эй, на прожекторной!

– Есть на прожекторной! – немедленно отозвался дежуривший там матрос.

– Ну-ка, братец, посвети вон туда…

В этот момент окружавшую эскадру тишину в клочья разорвал взрыв. Где и что именно взорвалось, было решительно непонятно, но зажегшийся наконец прожектор заскользил лучом по почти черным в темноте волнам.

– Миноносец! – раздался встревоженный крик с марса.

– Какой еще, ко всем чертям, миноносец? – недоуменно проговорил Феншоу.

– Да вот же он!

– Действительно миноносец, кажется, это кто-то из первого отряда… Да они что, белены там объелись?

Пока они изумленно смотрели на освещенный прожекторным лучом маленький корабль, на нем явственно полыхнуло вспышкой вышибного заряда, и в сторону «Полтавы» пошла, оставляя пенистый след, самодвижущаяся мина. Расстояние было ничтожно, и на то, что на неведомом миноносце промахнутся, нечего было и надеяться. Затаив дыхание, Феншоу и Алеша глядели, как к ним приближается смерть. Наконец мина достигла борта и с глухим стуком ударилась об обшивку. Зажмурив глаза, ждали они неминуемого взрыва, и… ничего не последовало.

– Пронесло, – выдохнул мичман, – отвела царица небесная! Бывает такое, не взорвалась, проклятая.

Впрочем, великий князь его уже не слушал. После первого шока, вызванного неожиданным нападением, в голову Алёщи пришла мысль, что он артиллерист и его место сейчас у пушек. Опрометью бросившись к себе на батарею, он застал там не понимающих, что происходит, комендоров. Растолкав их, вскочил на место наводчика.

– Заряжай, – отрывисто крикнул он своим подчиненным, тяжело вращая маховик горизонтальной наводки.

– Так заряжено же, вашбродь!

– Тогда пли!

Противоминные орудия на мостике и марсе броненосца, чьи комендоры опомнились первыми, уже вели лихорадочный огонь по мелькавшим в сумраке теням. Но что могли сделать юрким вражеским миноносцам малокалиберные 37- и 47-мм пушчонки? Совсем другое дело, когда стрельбу по ним открыли куда более мощные шестидюймовки. Внушительное рявканье ведущих беглый огонь крупнокалиберных орудий сразу перекрыло звук своих меньших собратьев. Высокие всплески, внезапно появившиеся на пути, сразу показали японцам, что шутки кончились и за дерзость наглого нападения придется отвечать. Прожекторам броненосца наконец удалось поймать в свои сети вражеский корабль, и море вокруг него тут же закипело от близких разрывов. На маленьком миноносце, очевидно, не ожидали столь горячего приема и попытались сманеврировать, но лучи прожекторов не желали выпускать свою жертву, а русские артиллеристы развили поистине ужасающий огонь.

– Есть, – выдохнул Алеша, ясно видевший, что посланный им снаряд угодил шустрому противнику в борт.

Но вражеский корабль и не подумал взрываться, а лишь, ускорив ход, вырвался-таки из цепких объятий прожекторных лучей и исчез во тьме.

– Да что же это, – разочарованно воскликнул лейтенант, – я же видел…

– Так точно, вашбродь, и я видел, – поддержал своего командира наводчик соседнего орудия и тут же поправился: – Ой, ваше императорское высоче…

– Да ладно тебе, – махнул рукою великий князь, – титулуй как тебе привычнее, только быстро, а то в бою не до церемоний. Ну что там?

– Да не видать ничего, и с мостика ничего не командуют! Может, послать кого, чтобы узнали?

Людям, разгоряченным боем, было невыносимо сидеть в закрытом каземате, не имея вестей снаружи. Приказав, чтобы наводчики следили за морем и в случае чего открывали огонь без предупреждения, их командир решился подняться на верхнюю палубу, чтобы осмотреться.

Вокруг бушевал настоящий ад. На всей эскадре комендоры кинулись к орудиям и, зарядив их, принялись остервенело палить в окружающую русские корабли темноту. Казалось, на рейде кипит настоящее сражение, только непонятно было, кто в кого стреляет. Вскоре на батарее Золотой Горы зажегся прожектор и, подняв свой луч вертикально, потребовал прекратить огонь.

Первыми пришедшие в себя офицеры принялись оттаскивать комендоров от пушек, но тех было не унять. Наконец стрельбу кое-как задробили, но тут с марса снова кто-то крикнул: «Вражеский миноносец!» – и бедлам повторился вновь. Распоряжавшийся комендорами лейтенант Рыков, грязно матерясь, полез было отгонять их от пушек, но тут прожектор снова осветил атакующего врага.

– Огонь! – заорал старший артиллерист, забыв, что только что требовал от своих подчиненных противоположного.

Орудия броненосца дружно загрохотали. Неизвестно, попали ли они хоть раз в японцев, но те не решились подойти ближе и пустили свою мину издалека. Пройдя в полукабельтове от носа броненосца, она пропала в окружавшей его темноте. Комендоры вообразив, что это они отбили вражескую атаку, разразились радостными криками «ура!».

Так продолжалось до утра. Японцы еще несколько раз пытались атаковать, но эскадра встречала их таким сильным огнем, что все попытки их, кроме первой, не принесли успеха. Но когда первые лучи солнца окончательно разогнали ночную мглу, стало понятно, что два новейших броненосца заграничной постройки «Цесаревич» и «Ретвизан» повреждены и хотя и сохранили плавучесть, но стоят с таким креном, что впору ждать непоправимого. Кроме того, был подорван крейсер «Паллада», но его командир не стал искушать судьбу и сразу посадил свой корабль на мель.

На «Полтаве», впрочем, все было, к счастью, благополучно. Осмотрев броненосец и не найдя никаких повреждений, старший офицер Лутонин собрался было идти на доклад к стоящему на мостике командиру, но тут его внимание привлек белый, как мел, матрос, с ужасом глядящий за борт.

– Ты чего, братец? – настороженно спросил он его, но матрос лишь судорожно показывал рукой за борт, дескать, там.

Глянув в направлении его руки Лутонин, похолодел. Неразорвавшаяся мина продолжала плавать рядом с броненосцем, время от времени стукаясь о его борт.

– Спустить шлюпку, – немедленно скомандовал он.

– Не успеем, – пробормотал обнаруживший опасность матрос и вдруг, не раздеваясь, сиганул за борт в ледяную воду.

– Ты что творишь! – крикнул было старший офицер, но тут же все понял.

Отчаянный матрос, оказавшись в воде, уперся в сигарообразное тело и как мог удерживал его подальше от борта броненосца, давая тем самым время остальным спустить шлюпку и, зацепив чем-нибудь адскую игрушку, отбуксировать подальше от корабля, пока не случилось беды. Вот только кто отважится на такое опасное мероприятие?

– Кто пойдет, господа? – тихонько спросил Лутонин у стоящих рядом офицеров.

– Я, если позволите, – не раздумывая отозвался на его слова Алеша.

– Позвольте, господа, но это моя епархия! – решительно отстранил великого князя вышедший вперед старший минер лейтенант Страховский.

– Действуйте, Борис Михайлович, – кивнул старший офицер.

Через пару минут шлюпка была спущена, и занявшие в ней места минеры подгребли к опасной соседке. Заведя с помощью багра на мину петлю из прочного линя, они навалились на весла и под напряженными взорами всего экипажа принялись ее буксировать. Тем временем из воды уже достали смельчака и, посмотрев на его перекошенное от холода лицо, потащили в лазарет.

– Кто таков? Я не разглядел, – спросил у Лутонина подошедший Успенский.

– Никонов, гальванер, – ответил тот ему, продолжая напряженно следить за шлюпкой.

– А, помню, к кресту его!

– Есть!

Наконец, отведя мину на безопасное расстояние, храбрецы смогли вернуться на броненосец, на верхней палубе которого уже ждал караул с винтовками. Как только все поднялись на борт, командир приказал открыть огонь. После нескольких залпов мина затонула, и собравшиеся, сняв фуражки и бескозырки, принялись облегченно креститься.

– Сергей Иванович, – обратился к Лутонину Успенский, – напишите рапорт о произошедшем. Господина лейтенанта представим к Владимиру с мечами[15], а нижних чинов – к крестам. Ну, и Никонова, бедолагу, не забудьте.

– Есть, – козырнул тот в ответ и облегченно добавил: – Я как эту мину проклятую увидал, все сети вчерашние вспоминал.

– Все хорошо, что хорошо кончается, – спокойно ответил ему командир. – Хотя, конечно, зря мы их не поставили.

– Отдавая должное предусмотрительности Алексея Михайловича, – неожиданно подал голос Страховский, – хочу заметить, что сети нам могли и не помочь.

– Как так?

– Дело в том, господа, что головная часть мины была снабжена довольно остроумным устройством для перерезания сетей. Что-то вроде механических ножниц.

– Что вы говорите?

– Именно так, и хотя у меня не было времени и возможности разобраться с их устройством получше, но я почти уверен, что именно эти ножницы и помешали взвестись японскому взрывателю. Так что, господа, наши противники сами себя перехитрили!

Сначала все услышавшие лейтенанта потрясенно молчали, затем принялись дружно смеяться, и, наконец, кто-то из матросов крикнул: «Качать их!»

Нижние чины гурьбой налетели на героев дня – минеров, и принялись их подкидывать. Воодушевление матросов было столь заразительно, что офицеры тоже не утерпели и присоединились к ним. Люди так радовались тому, что угрожавшая им смертельная опасность миновала, что казалось, будто нет и быть не может никакой пропасти, отделявшей нижних чинов от господ офицеров. Все они просто русские моряки и добрые товарищи с одними горестями и радостями на всех.

Однако радость их была не долгой. Адмирал Того, полагавший, что большинство русских кораблей повреждено, а экипажи остальных деморализованы, уже вел свой флот к Порт-Артуру.

Первыми показалась разведка из четырех бронепалубных крейсеров типа «Такасаго». Идя средним ходом с W на O[16], они явно высматривали результаты ночной атаки. На неповрежденных русских кораблях сразу же стали выбирать якорные цепи. Затем флагманский «Петропавловск», просигналив «следовать за мной», дал полный ход и пошел напересечку вражескому курсу. Броненосцы один за другим выстраивались в кильватер и двинулись на противника. Однако японцы вовсе не собирались драться со всей эскадрой, и едва расстояние сократилось до 70 кабельтовых, дали полный ход и, пользуясь преимуществом в скорости, стали уходить.

На «Полтаве», идущей второй, внимательно наблюдали за маневрами вражеских крейсеров.

– По-моему, господа, они нас заманивают, – проговорил лейтенант Рыков.

– Возможно, – ответил ему Успенский, – но скорее, просто посчитали, а потом ушли.

– Господин капитан первого ранга, лейтенант Романов явился по вашему приказанию, – отрапортовал вызванный незадолго до того Алеша.

– А вот и вы, Алексей Михайлович, весьма кстати. Простите великодушно, что за всеми ночными волнениями не воздал должное вашей распорядительности. Не открой ваш плутонг так вовремя огонь, еще неизвестно, чем бы все кончилось.

– Я сделал только то…

– Полно, батенька, мы все прекрасно осведомлены о вашей скромности, но речь не об этом. Ваши таланты нужны мне сейчас в другом месте. Так уж случилось, что носовая башня осталась без офицера. Отправляйтесь в башню и принимайте командование.

– Слушаюсь!

– Ступайте, лейтенант, исполать вам!

Когда великий князь знакомился с кораблем, он, разумеется, не пропустил артиллерийских башен. Но одно дело заглянуть туда из любопытства, а совсем другое – получить под свое командование. Огромные сооружения, закованные в броню, с грозно торчащими стволами исполинских пушек, внушали неподдельное уважение своей мощью. Когда толстая броневая дверь захлопнулась за вошедшим Алешей, по спине его невольно пробежал холодок. На казавшейся особенно щуплой на фоне окружающих механизмов фигуре испытующе скрестились глаза расчета. Общее молчание казалось угрюмым и грозило раздавить неопытного офицера, рискнувшего ступить на чужую территорию.

– Здравствуйте, братцы, – звонко и немного отчаянно выкрикнул великий князь своим новым подчиненным, когда молчание стало уж совсем невыносимым.

– Здравия желаем вашему императорскому высочеству! – проревели в ответ полтора десятка глоток.

Привычное с детства титулование неожиданно вернуло равновесие новоиспеченному командиру башни, и он двинулся вперед. Подчиненные на поверку оказались совсем не такими враждебными и приветливо встретили молодого офицера.

– Пожалуйте сюда, ваше императорское… – начал было кондуктор, но Алеша его перебил:

– Если ты и в бою меня постоянно эдак титуловать будешь, то мы по японцам и пострелять не успеем. Давай уж как-нибудь покороче. Ты ведь Хватов?

– Так точно, артиллерийский кондуктор Хватов, ваше импер… вашбродь!

– Ну и славно. Кто я, вы все знаете, а кто вы, я тоже запомню, разве что не сразу. Сейчас мы идем в бой, а потому церемонии разводить некогда. По местам!

Пока Алеша знакомился с новыми подчиненными и вверенным ему «казенным имуществом»[17], русская эскадра успела вернуться на рейд под защиту береговых батарей. На батарее Золотой Горы поднялся сигнал: «Наместник приглашает адмирала прибыть при первой возможности». И на бросившем якоря «Петропавловске» немедля спустили катер. Пока Старк, уже вполне привыкший по всякой малости спрашивать мнения наместника, отправился получать очередные ценные указания, от эскадры отделился крейсер «Боярин» и пошел в море на разведку. Лишенные командования броненосцы и крейсера спокойно стояли на якорях примерно до одиннадцати часов утра. В это время все увидели несущийся на полном ходу «Боярин» с поднятым сигналом: «Вижу шесть неприятельских судов». Затем сигнал сменился на «Вижу восемь судов», а еще через некоторое время – на «Вижу весь неприятельский флот»! Когда Старк послал на разведку именно «Боярина», многие недоумевали. Этот маленький, но ладный кораблик отнюдь не был лучшим скороходом эскадры. Гораздо способнее было послать в дозор «Новик», чей ход почти не уступал в скорости миноносцам. Во всяком случае, ни один из японских крейсеров не смог бы его догнать, и он вполне успел бы посчитать вражеские корабли, а затем без помех уйти. Однако адмирал несколько недолюбливал азартного и инициативного Эссена, а к капитану второго ранга Сарычеву, напротив, относился с симпатией. И потому для всякого дела из двух этих кораблей неизменно выбирал «Боярина».

Как бы то ни было, но японский флот в полном составе быстро приближался к Порт-Артуру. Несмотря на отсутствие адмирала, медлить было нельзя, и флаг-капитан приказал поднять сигнал: «Флоту сниматься с якоря, “Севастополю” быть головным». Но едва загудели поднимающие якоря лебедки, с Золотой Горы снова просигналили: «Флоту оставаться на месте и ждать адмирала». Делать нечего, и могучие броненосцы остались на месте, ожидая, пока Старк вернется на эскадру. Японцы тем временем приближались, и вскоре можно было различить, что их главные силы состоят из шести броненосцев и пяти броненосных крейсеров, сопровождаемых давешней четверкой бронепалубных. Расстояние было еще никак не менее семидесяти кабельтовых, и казалось, что у адмирала достанет времени вернуться на свой флагман, как вдруг в воздухе раздался незнакомый рев, и между «Петропавловском» и «Полтавой» поднялся столб воды, затем последовал разрыв, и по корпусам русских кораблей зазвенели мелкие осколки.

– Ты посмотри, – воскликнул потрясенно Алеша, – японцы начали бой на такой большой дистанции! Да еще и снаряды у них взрываются от удара о воду! А что же наши?

Увы, артиллерия русских кораблей пока молчала. Довоенные правила требовали, чтобы пристрелку начинали шестидюймовые пушки, и лишь после того как дистанция окончательно нащупана, в дело вступал могущественный главный калибр. Однако для шестидюймовок расстояние было слишком велико, и броненосцы молчали. Первым не выдержал это издевательство великий князь. Пушки его башни были давно заряжены, и, так и не дождавшись приказа, он велел открыть огонь. Первым рявкнуло правое орудие, и огромный трехсоттридцатикилограммовый снаряд полетел к цели. Бой начался. Внимательно следившие за полетом снаряда комендоры доложили:

– Недолет, вашбродь, кабельтовых десять не докинули!

По команде Алеши ствол левого орудия пошел вверх и, приняв необходимую поправку, послал врагу следующий гостинец.

– О, хорошо пошла, – загомонили матросы, но лейтенант уже и сам видел, что всплеск поднялся гораздо ближе к противнику.

– Развлекаетесь, Алексей Михайлович? – проснулась, наконец, переговорная труба голосом Рыкова. – Оригинальный у вас метод пристрелки!

– Что на дальномере? – не обращая внимания на его слова, закричал в трубу Алеша.

– Шестьдесят восемь кабельтовых.

– И у нас так же! Ну что, стреляем или как?

– Стреляем, но только по команде!

– Есть!

Пять русских броненосцев, выстроившись в кильватерную колонну, двинулись навстречу неприятелю. Адмирал Того, справедливо полагая, что имеет ощутимый численный перевес, круто повернул русским навстречу, чтобы разойтись контргалсами. Расстояние вскоре сократилось, и в бой вступили шестидюймовки. По команде с мостика великий князь перешел на полные залпы и разряжал свои пушки, стараясь бить наверняка. К сожалению, пока поразить врага не удавалось, впрочем, и японские артиллеристы никак не могли пристреляться и постоянно давали перелеты. Тем не менее бой становился все ожесточеннее, а всплески снарядов все ближе. Первым повезло японцам, двенадцатидюймовый снаряд разорвался на броне кормовой башни, не причинив, впрочем, больших повреждений, если не считать того, что все ее обитатели на время оглохли. Алеша, закусив губу, продолжал командовать своими людьми, и капризная фортуна вскоре сжалилась и над ним. Полный залп очень удачно ударил в борт «Сикисимы», и вся корма ее покрылась белым дымом.

– Ура! – заголосили радостно матросы и бросились заряжать свои пушки.

Надо сказать, что зарядить столь большое орудие, как двенадцатидюймовое, совсем не просто. Сначала мощные гидравлические подъемники доставляют из глубин погребов массивные тела снарядов. Затем, сбросив их на специальные лотки, с помощью других механизмов досылают в каморы пушек. Подъемники тем временем не стоят, а поднимают из погребов полузаряды, и досылатели по лоткам отправляют их вслед за снарядами. После этого закрывают массивный затвор и, вращая тугой винт, запирают его. После этого можно целиться и открывать огонь. Поэтому не удивительно, что главный калибр броненосцев может вести огонь не чаще чем раз в две-три минуты.

В бою время тянется иначе, чем в мирной жизни. Хотя на самом деле бой между русской и японской эскадрой длился не более получаса, но Алеше казалось, что прошла вечность. Адмирал Того, убедившись, что хотя часть русских кораблей повреждена, остальные не только не деморализованы, но, напротив, оказывают ожесточенное сопротивление, счел за благо выйти из боя и не испытывать дальше судьбу. Красиво развернувшись, японцы стройной колонной стали быстро удаляться. Адмирал Старк также не горел желанием продолжать бой и повернул эскадру к Порт-Артуру. Незадолго до конца боя, в кормовую часть верхнего каземата[18] «Полтавы» попал восьмидюймовый снаряд, и старший офицер направился туда осмотреть повреждения. Найдя пятидюймовую плиту лопнувшей, он поспешил вернуться для доклада в рубку, где едва не столкнулся с чумазым от порохового дыма, но донельзя довольным великим князем. Не подозревая, что его вызвали для выволочки, Алеша улыбался во весь рот и посторонился, пропуская Лутонина. Тот, войдя первым, собрался было доложить Успенскому о повреждениях, но застыл на полуслове. На траверзе «Полтавы» стоял без движения японский броненосный крейсер, корму которого застилал белый дым. Очевидно, он получил серьезные повреждения в перестрелке и потерял ход. Тем не менее русская эскадра, не обращая внимания на подранка, величаво двигалась к Артуру. Видеть это было выше сил русских офицеров. Неизвестно кто первым сказал: «Добьем!» – но мысль эта пришлась по вкусу всем присутствующим.

– Принять восемь румбов вправо, – скомандовал Успенский, и громада броненосца, вывалившись из строя, решительно двинулась в сторону противника.

Однако адмирал Старк на «Петропавловске» тут же заметил маневр изрядно раздражавшей его в последнее время «Полтавы», и над флагманом немедленно взвился сигнал: «“Полтаве” вступить на свое место»!

– Да что же это такое, – возмутился Лутонин, – неужто не видно, что японец один против всей нашей эскадры, ведь грех не добить!

– Идем дальше, – скупо проронил командир, не выпуская врага из поля зрения.

– Ваше высокоблагородие, – снова подает голос сигнальщик, – так что, на «Петропавловске» снова сигналят «Встать в строй»!

Дважды не выполнить приказ флагмана – это слишком! Все присутствующие понимают это и отводят глаза, ругаясь про себя последними словами.

– Ну уж нет, – пробормотал Успенский, – хоть один залп я по этим сукиным детям, но сделаю!

Как мало нужно, чтобы всеобщее воодушевление сменилось всеобщей апатией! Только что азартно следившие за вражеским кораблем офицеры с досадой отвернулись по сторонам, стараясь не смотреть друг на друга. На сигнальщика, сообщившего о сигнале флагмана, и вовсе глядели как на врага, и тот, будто чувствуя вину, прятал взгляд. Казалось, боевой дух уже совсем упал, но тем неожиданней прозвучала команда:

– Поднять сигнал «Не могу управляться» и «Прошу помощи»!

Поначалу услышавшие ее не поверили своим ушам, но обернувшись к отдавшему приказ, будто попали под действие магнетизма[19] и начали действовать. Сигнальщики послушно набрали сигнал и тут же подняли его на фалах. Офицеры, словно оцепенев, даже не подумали их останавливать, и вскоре адмирал Старк, стоящий на мостике своего флагмана, получил доклад, после чего схватился за левый бок и едва не упал.

Тем временем на японском крейсере, а это был «Ивате», спешно пытались исправить повреждения. Ему действительно угодил в корму двенадцатидюймовый снаряд с «Севастополя» и перебил рулевое управление. К несчастью, перо его руля в этот момент было повернуто направо, и лишенный управления корабль выкатился из строя. Чтобы не попасть под огонь всей русской эскадры, капитан первого ранга Такетоми вынужден был застопорить ход. К счастью, адмирал уже заметил отсутствие в строю одного из своих кораблей и послал ему на помощь два бронепалубника.

– Ничего страшного пока не случилось, – размышлял вслух Такетоми, – сейчас «Касаги» или «Иосино» возьмут меня на буксир, а там и пожар потушим, и рулевое починим. Хвала богам, русские не проявляют к нам интереса.

– Господин капитан первого ранга, – отвлек его от этих мыслей чей-то встревоженный голос, – посмотрите сюда!

Командир повернул голову и с ужасом увидел, что один из русских броненосцев вышел из строя и решительно двинулся в их сторону.

– Проклятье! – только и смог вымолвить он, но тут же бросился к переговорным трубам. – Эй, в машинном, немедля дайте полный ход!

– Но у нас же рулевое… – попробовал возразить кто-то из офицеров.

– Вы что, хотите, чтобы нас расстреляли без движения? Нет уж, я не согласен! Будем управляться машинами, вертеться волчком на одном месте, но только не давать пристреляться гайдзинам. Старший артиллерист, немедля открыть огонь!

И снова первыми начали японцы. Кормовая башня «Ивате» развернулась в сторону идущего к ним вражеского корабля и дала залп, легший, впрочем, с большим перелетом. «Полтава» не отвечала, очевидно имея намерение подойти как можно ближе и расстрелять их в упор. Описывающий циркуляцию крейсер никак не мог уйти от своего преследователя, но отчаянно пытался отбиться. Наконец на русском броненосце сочли, что дистанция достаточно сократилась, и его пушки загрохотали, поднимая всплески вокруг своей цели. Однако первыми достигли успеха все равно японцы. Летевший с перелетом восьмидюймовый снаряд зацепил край дымовой трубы русского корабля и, с грохотом разорвавшись, осыпал все вокруг себя градом мелких осколков. Ответ последовал незамедлительно, двенадцатидюймовый снаряд, ударив в кормовую боевую рубку крейсера, пробил ее навылет и, хотя разворотил все внутри неё, улетел дальше, так и не разорвавшись. Помимо этого, стоявшее на крыше рубки 76-мм орудие слетело со своего станка и, описав немыслимую дугу, угодило прямо в 40-футовый баркас и пробило ему днище. После этого попадания следовали одно за другим: шестидюймовый снаряд угодил в небронированную часть борта. Пронизав обшивку крейсера как папиросную бумагу, он ударил по броне траверза и разорвался, без особого, впрочем, вреда. Затем несколько таких же снарядов пробили трубы «Ивате», оставив в них аккуратные отверстия. И наконец, случилось попадание, на которое японцы сразу не обратили внимания. Двенадцатидюймовый снаряд пробил главный броневой пояс крейсера ниже ватерлинии и разорвался в угольной яме, превратив при этом в пыль несколько тонн ее содержимого. Страшного в этом ничего не было, угольные ямы помимо своего основной задачи, традиционно предназначались еще и для защиты от снарядов. Но поминутно получая все новые и новые повреждения, на крейсере не сразу заметили поступление воды из угольной ямы в междудонное пространство.

В этот момент японским морякам удалось невозможное. Ремонтники смогли приникнуть в отсек с рулевым механизмом и поставить перо руля прямо. Теперь крейсер мог управляться, и у него появился шанс на спасение. К тому же их артиллеристы наконец пришли в себя и смогли обрушить на русских настоящий шквал огня. Один восьмидюймовый снаряд ударил по носовой башне и, разорвавшись на броне, оставил на ней небольшую выбоину в четверть дюйма глубиной. Впрочем, оглушенной обслуге башни мало не показалось, и темп стрельбы на некоторое время упал. Следующий крупнокалиберный снаряд разорвался на броне пояса, а несколько более мелких превратили верхнюю палубу броненосца в филиал ада на земле. Разрываясь на поручнях, сетках и тому подобных местах, которые русские снаряды даже бы не заметили, они поджигали вокруг все, что могло гореть, а их мелкие осколки целыми роями залетали в амбразуры, дырявили воздуховоды и заклинивали механизмы. Русская артиллерия отвечала не менее ожесточенно, но начавшие маневрировать японцы сбивали им наводку, впрочем, как и себе. В это время японский бронепалубный крейсер «Касаги» решил отвлечь русский броненосец, попытавшись приблизиться на минный выстрел. Увы, на этот раз капризная богиня удачи была не на японской стороне. Первый же русский снаряд угодил в носовое восьмидюймовое орудие и, разбив его, поджег приготовленные к стрельбе полузаряды. Всю носовую оконечность корабля окутал густой дым, и казалось, его вот-вот постигнет катастрофа. Однако время шло, но ничего не происходило, кроме того что «Касаги» отвернул от оказавшегося таким опасным противником броненосца и поспешил разорвать дистанцию.

Тем не менее японская попытка атаковать на некоторое время отвлекла внимание русских от «Ивате», и изрядно уже пострадавший японский крейсер воспользовался этим, чтобы попытаться уйти. «Полтава» погналась за ним, но безуспешно, и, не желая слишком уж далеко отрываться от своих, прекратила погоню, дав напоследок залп всем бортом по выскользнувшей жертве.

Как ни странно, именно этот последний залп едва не стоил японскому крейсеру жизни. Выпущенный русскими двенадцатидюймовый снаряд попал прямо в кормовую башню «Ивате». Проломив шестидюймовую броню и разломав правое орудие, он остановился в подбашенном пространстве, так, к сожалению, и не разорвавшись. Дело в том, что английские кораблестроители, стремясь максимально облегчить и без того перегруженный артиллерией корабль, сделали в двухорудийной башне только один подъемник, а чтобы обеспечить приемлемый темп стрельбы, значительную часть боезапаса расположили прямо в башне. Это было отличное решение в плане экономии веса, но отвратительное с точки зрения живучести. К тому же японцы еще более усугубили ситуацию, начиняя свои снаряды не черным порохом, как их английские учителя, а куда более склонной к детонации шимозой[20]. Увы, русский снаряд не взорвался, иначе этот бой стал бы для японского крейсера последним. Впрочем, неприятности для него не закончились. Крен от поступления воды в междудонное пространство стал уже настолько явным, что на него обратили внимание не только трюмные механики, но и капитан первого ранга Такетоми. После выяснения обстоятельств дела, японский командир не нашел ничего лучшего, как направиться под охраной бронепалубных крейсеров к ближайшим островам, посадить многострадальный корабль на мель и запросить помощи.

Тем временем в рубке «Полтавы», как только схлынула горячка боя, попытались сообразить, что же все-таки произошло.

– Кто приказал поднять сигнал? – спросил подчиненных Успенский тоном, не предвещавшим ничего хорошего.

Увы, ответа на такой простой вопрос ни у кого не было. Сигнальщики, смотря на командира преданными глазами, не могли ответить ничего определенного. Ясно было лишь то, что приказ отдал кто-то из господ офицеров, а кто именно, никто не запомнил. Офицеры также были готовы присягнуть на библии, что сами подобного приказа не отдавали, но в то же время ясно слышали. Старший артиллерист стал припоминать что-то, и тихонько спросил у Лутонина:

– Сергей Иванович, а кто стоял рядом с вами?

По странной случайности в этот момент командир повторил свой вопрос:

– Кто, мать вас растак, приказал поднять сигнал?

– Так Алексей Михайлович… – прозвучал в наступившей тишине ответ старшего офицера.

– Как Алексей Михайлович? Наш Алеша? Великий князь? – загомонили присутствующие.

– Ну да, мы вместе вошли, – не понял сначала Лутонин.

– А где он сейчас?

– Так в башню вернулся, сразу как стрельба началась. Кстати, его башня недурно отстрелялась…

– А позвать сюда его императорское высочество… – с трудом выдохнул Успенский.

Один из матросов сломя голову кинулся исполнять приказ, а старший офицер, подойдя к командиру, тишком шепнул:

– Только, пожалуйста, без августейшей матери.

– Лейтенант Романов по вашему приказанию явился! – в очередной раз отрапортовал великий князь.

– Господин лейтенант, – сухо обратился к нему Успенский, – это вы отдали приказ поднять сигналы «не могу управляться» и «прошу помощи»?

– Господин капитан первого ранга, – немного растерянно отозвался Алеша, – я не могу отдавать приказы на мостике, я лишь порекомендовал…

– Вы очень вовремя порекомендовали, ваше императорское высочество, – страдальчески проронил командир, – вы так хорошо порекомендовали, что все кинулись исполнять, как будто ждали этой рекомендации всю жизнь!

– Что же делать-то теперь, – сокрушенно вздохнул Лутонин, – потопи мы этот проклятый крейсер, никто об этих издевательских сигналах и не вспомнил бы, ибо победителей не судят, а тут что же?

– Так не потопили же, – не менее удрученно отозвался Успенский, – ладно, Алексей Михайлович, ступайте, пока вы еще что-нибудь не порекомендовали.

Великому князю ничего не оставалось делать, как козырнуть, но, уже выходя, он обернулся и неожиданно для всех сказал:

– А вы, как будете докладывать Старку, скажите, что я вам браунингом угрожал, и если станет злобиться, напомните, как он августейшего дядю государя императора матом при всем честном народе крыл!

Оставив всех присутствующих в полном недоумении, Алеша покинул мостик и вернулся в ставшую родной башню.

– Так вот он какой, взгляд василиска, – задумчиво проговорил Лутонин.

– Что, простите? – не понял своего старшего офицера командир.

– Ну, как же, господа, припомните, кто был дедом нашего разлюбезного Алексея Михайловича?

– Как кто? Блаженной памяти Николай Павлович!

– Вот-вот, а славился государь-император Николай, помимо всего прочего, тем, что мог всякого человека в ступор вогнать. Да так, что тот после всего и себя не помнил!

– Полно, охота вам, Сергей Иванович, басни Герцена повторять?

– Не скажите, Иван Петрович, не скажите. Я как-то сам видел, как покойный император Александр Миротворец, еще будучи цесаревичем, некоего адмирала чуть в соляной столб не превратил одним взглядом. А государь-то нашему Алеше кузеном доводился!

– Так вы хотите… – начал понимать Успенский.

– Да ничего я не хочу! – разозлился Лутонин. – Просто сами посудите, команду он отдал, и все кинулись выполнять, причем потом никто и не вспомнил, чья команда! А тут еще этот браунинг…

– Хм, а ведь под таким соусом может еще и получиться. Кстати, господа, а кто помнит, за каким нечистым я нашего Алешу в рубку-то вызывал?

– Отчитать хотели, – с постным видом проговорил Рыков, – за самовольное открытие стрельбы.

– Ого, – округлил глаза командир, – а если бы отчитал?

Когда «Полтава» вернулась к эскадре, а рейде Порт-Артура царил подлинный бардак. Броненосцы, неумело маневрируя, сбились в кучу, и все закончилось тем, что «Севастополь» едва не протаранил флагманский «Петропавловск». Впоследствии выяснилось, что повреждения оказались невелики, но в тот момент казалось, будто эскадру преследует злой рок. Адмирал Старк, махнув на все рукой, отправился на доклад к наместнику, и запрос на появившийся броненосец посылал его флаг-капитан Эбергард. Ответный семафор с «Полтавы», который прочитали все, привел эскадру в приподнятое настроение. Действительно, несмотря на повреждения части кораблей и более чем двойное превосходство в силах, русские смогли отразить нападение и тяжело повредить один из кораблей японцев. Если это не успех, то что тогда?

Драматическое начало войны произвело в порт-артурском обществе эффект разорвавшейся бомбы. Дерзкое нападение японцев, два подорванных броненосца и крейсер, явственные звуки боя на рейде, придали за одну ночь спокойному и даже немного милому городу вид совершенно непривычный и пугающий. Если люди военные в большинстве своем сохранили присутствие духа, то штатских накрыла волна просто невероятной паники. Началось все с того, что утром не открылись магазины, разносчики не стали разносить продукты, а извозчики и рикши просто попрятались. Обыватели вообразили себе, что японцы с минуты на минуту высадят десант, и кинулись спасать свою жизнь. Китайцы, хорошо помнившие резню, учиненную японцами после прошлого штурма, бросились на пристани, пытаясь занять места в пароходах, джонках и даже шаландах. Русские не отставали от них, но многие прежде попытались снять деньги в банке, но тут их ожидал новый сюрприз. Двери его были закрыты, а на настойчивый стук никто не отзывался. В конце концов, испуганным людям, среди которых преобладали женщины и дети, ничего не оставалось, как направиться на железнодорожную станцию и попытаться покинуть ставший ловушкой город.

Не были исключением и Егоровы. Сам Ефим Иванович, разумеется, не мог оставить службы, но счел своим долгом отправить Капитолину Сергеевну с сыном подальше от театра боевых действий. Именно поэтому почтенное семейство явилось в полном составе на вокзал, желая как можно скорее покинуть Порт-Артур. Людмила Сергеевна, однако, была лишь в качестве провожающей, поскольку прогрессивному учителю стыдно бежать от кого бы то ни было, бросив своих учеников. Первая неожиданность случилась прямо в здании вокзала. Как оказалось, кассы были закрыты и билеты никто не продавал. Вторая заключалась в том, что перрон был переполнен разного рода публикой, которая пыталась штурмом взять отходящий поезд. Впрочем, «публикой» эту толпу назвать было уже сложно. Вчерашние почтенные господа в мгновение ока превратились в каких-то невоспитанных и небрежно одетых личностей. Они шумели, лезли вперед, ругались и расталкивали друг друга локтями, а от многих еще и дурно пахло. Среди этой крикливой толпы совершенно терялись семьи чиновников и офицеров гарнизона, пытавшихся покинуть город.