Глава 6

– Я Новиков, Сергей Сергеевич. Товарищ майор государственной безопасности, не стреляйте в меня, по крайней мере до конца рассказа, – попросил я.

– Постараюсь. Только это зависит от тебя. Ну и потому, что мне очень интересно узнать о тебе, да и не только мне.

– Ну, так вот: фамилия, имя, отчество – настоящие. Родился я… в 1980 году…

Майор вдруг как-то странно сморщился, поперхнулся дымом папиросы, которую закурил. Глаза у него хлопнули, а челюсть поползла вниз. Я представил себя на его месте. Достал бы «ТТ» и хлопнул бы такого «рассказчика».

– Как это? Ведь это только через сорок лет будет, – чуть не по слогам проговорил он.

И я стал рассказывать все, что и как со мной произошло. Майор не перебивал, только когда за час выкурил всю пачку папирос, достал вторую из планшета и предложил наконец закурить и мне. Я не отказался. Когда я дошел до того, как первый раз говорил с ротным, предлагая сходить в разведку, и как подталкивал его к принятию мер против окружения, он остановил меня в первый раз.

– Значит, там у вас тоже была война?

– Да не там у нас, а здесь и была, идет сейчас – если точнее. Видимо, я провалился во времени. Может, там, в своем времени, я погиб от той гранаты. Получается, откуда-то свыше мне дали второй шанс, чтобы хоть чем-то помочь предкам. Я решил попытаться изменить ход событий. Все эти люди, солдаты и командиры, погибли в моем времени. У соседей вышло более удачно, так как отходили они первыми, планомерно с тяжелыми боями. А «наша» – 235-я, прикрывала их отход и не успела отойти. Дивизию расформировали в декабре 1941 года. А фактически ее не было уже в октябре. Потом ее снова соберут, второе формирование будет, по-моему, в 1943-м, и все, кто сейчас здесь воюет, должны погибнуть. А мой дед будет числиться, как я уже говорил, пропавшим без вести. Не знаю как для вас, а меня коробило от этих слов.

– А дед-то жив еще? – майор смотрел на меня тяжелым взглядом уставшего и ошарашенного человека.

– Да, ведь он вместе со всеми служит. В батальоне связи, но я его знаю здесь, как связиста нашего капитана.

– Ну и каково это, видеть деда ровесником? – непонятно, смеется он или издевается.

– Да не совсем ровесником. Там мне было тридцать два, а здесь восемнадцать лет. А ему двадцать восемь.

– Все равно, небольшая разница.

– Да, поначалу все порывался назвать дедом, еле контролировал себя, а сейчас уже привык. Что теперь будет, товарищ майор?

– Даже и не знаю. По идее, лучше бы тебя убрать, по-тихому. Чтобы не болтал лишнего. Но в то же время вдруг чего полезного сможешь рассказать о будущем. Да и наверняка сможешь. Я обязан доложить, но пока не знаю как.

– Раз обязаны, тогда, конечно да. Надо докладывать. Там, – я показал пальцем вверх, – есть кому думать.

– Я выезжаю сегодня. Ты сиди тихо, никуда не лезь. Я предупрежу, чтобы тебя не трогали. И еще, не обращай внимания на этого идиота, политрука вашего. Не перечь, а то шлепнет еще, без всякого разбора. Он дальше собственного носа не видит. Дело вы провернули нужное, я лично представление напишу.

– Да что уж там, сделали то, что посчитали правильным. Война идет. И долго еще будет идти, – растерянно проговорил я.

– Когда кончится? – Я уж думал не спросит. Но полковник тут же передумал: – Нет, не говори, как-нибудь потом.

– Разрешите идти?

– Иди и позови мне этого воина, политрука вашего.

– Есть!

Майор посмотрел на меня с интересом, но даже не поморщился. Пусть привыкает, недолго осталось.

Я вышел как из бани, а если он доложит и ему поверят? Меня, наверное, в Москву повезут. А там трясти будут, как липку. Ну, в принципе-то ясно, такой шанс для нынешних руководителей, узнать хоть что-то из будущего. Я хоть и не профессор истории, и не изобретатель оружия, но историю всегда любил и помню многое. Тем более по деду занимался очень плотно, последние два года так вообще.

А наступление-то немцы остановили, видимо, запоздал у них общий приказ об отмене. Горючего-то у них – нет!


Меня встречали друзья разведчики. Да мы и вправду уже друзьями стали. Чего стоили в наши продажные двухтысячные – друзья, да не было их, настоящих друзей. Так, приятели, не больше. А здесь люди настоящие, не избалованные деньгами и разными благами. Каждый из тех, с кем я воюю, за меня готов пулю поймать. И я за них так же, не задумываясь. Подружились мы больше всего с Зиминым и казахом Муратом. Но меня все глодали мысли, что я их обманываю, не говорю, откуда я.

– Ну что, сильно продрали? – спросил Саня, когда я вернулся.

– Да нет, там сейчас интереснее будет.

– А чего там такое? – Мурат сделал удивленные глаза.

– Там майор ГБ нашего дебила политрука без вазелина пользует. – Ребята уже привыкли к моим высказываниям. Все сказанное всегда оставалось между нами. Это, кстати, огромный показатель, ведь должны и обязаны в отчетах все писать.

– Так нам чего будет? А то у нас оружие забрали, напугали.

– Как будто у тебя, Мурат, больше ни одного ствола нигде не припрятано?

– Ну, отобрали-то они личное, которое выдавали.

– Угу! И трофеев мешок еще где-то припрятал, – не сдерживая смех, сказал я.

– Зачем так командир, это для всех, на всякий случай.

– Молодец, пошли в землянку.

Когда мы оказались в землянке, увидели картину. Ефрейтор Базаев, сидя в центре круга из зрителей, что-то напевал под аккомпанемент настолько расстроенной гитары, что я невольно передернулся.

Ефрейтор прервался, поймав мой взгляд, но я замахал руками.

– Продолжай, продолжай!

Парень запел дальше, а я, постояв немного, все же не утерпел. Протянул руку и потрогал за плечо гитариста.

– Дай гляну.

Тот без слова передал мне гитару, а мои товарищи взглянули на меня. Певец опять остановился.

– Исполните что-нибудь, товарищ сержант.

– Да я просто хотел гитару чуть подстроить, ведь звук как в кабинете у зубного врача. Парень поет так душевно, а музыка сердце режет.

– Чего, типа настройщик? – зло спросил какой-то солдат.

– Да умею немного. А что, это плохо?

– Грамотные все больно.

– Да ладно, не рычи. – Злые все вокруг, да и понятно от чего.

Взял гитару и мельком осмотрел ее. Да, хоть и старая, но в приличном состоянии. Видимо, ее здесь берегут лучше, чем себя. Гитара была вообще не настроена, пришлось пару минут покрутить колки. Зато, отстроив, провел по струнам и увидел оживление у сидящих солдат. Затем увидел в углу землянки скромно сидевшего парня, с шикарной гармонью на коленях. Он тихо сидел и скучал. Я окликнул его:

– Гармонист, чего нос повесил? А ну, возьми аккордик!

– Как это? – парень, видимо, был самоучкой, как и все в этом времени. Глупо было думать, что многие знакомы с нотной грамотой. Я подошел и показал сочетание клавиш, которое мне было нужно.

Он послушно выполнил. Удовлетворенно кивнув, я быстро подтянул струны в унисон с гармошкой. Получилось на ура.

– Брат, тебя как звать?

– Красноармеец Петров, Олег, а чего?

– Сможешь подхватить за мной, будет – здорово. Давай потешим товарищей.

– Попробую.

И я провел по струнам, взяв первый аккорд:

Струйкой дым понесла тишина,

Запечалилась в небе луна.

Ну и пусть впереди западня,

Главное, что есть ты у меня!

И далее по тексту, да простит меня в будущем Матвиенко, Резник и Коля Расторгуев!

Когда закончил первую песню, в землянке было так тихо, что я даже вздрогнул. Первым опомнился Саня Зимин.

– И ты раньше молчал? – глаза у друга горели огнем.

– Так и некогда вроде было.

– А еще можешь? Чтобы так же за душу брало, – а это уже ворчливый солдат, который меня «настройщиком» обозвал.

– Да, пожалуйста! – И начал:

А на войне, как на войне

А нам труднее там вдвойне —

Пускай взойдет над сопками рассвет!

Мы не прощаемся ни с кем,

Чужие слезы нам зачем —

Уходим в дождь, уходим в ночь, уходим в снег.

Когда пропел «Батальонную разведку», подумал: «Теперь, наверное, про другую разведку в будущем напишут».

Парней надо было видеть. Все были в шоке, а гармонист, молодец, подхватил с первых строк. Получилось – закачаешься! Еще бы вторую гитару да пару барабанов…

Ну ладно, ладно, просто помечтал. Я ведь всю юность в ансамбле играл. По кабакам и небольшим клубам. Играл я, правда, хорошо, а научился сам, еще в десять лет. Взял гитару, попросил показать пару аккордов. Через месяц уже вовсю лабал. Потом недолго проучился в музыкалке, ушел, надоело классику играть. Знаю, дурак, сто раз уже жалел.

Когда в землянке стало нечем дышать, народу набилось как селедок в бочке, вышли на улицу. Начальство прознало и тоже пришло, и хлопало наравне с солдатами. А уж ротный хлопал так, что я думал, из штанов выскочит. Исполнял я в основном любимое: Любэ, что-то из ДДТ, Кино. Ну и прихватил немного песен этих лет.

Последней была «Темная ночь», Утесов с Бернесом и так известны, споют что-нибудь другое. Все были в шоке. Нас с гармонистом качали, подкидывая, как могли, все думал, вот сейчас не поймают и все, наказание за то, что присвоил чужие песни. Я ведь между делом сказал, что песни мои. Ну и ладно, что уж теперь.

– Ну, ты даешь, сержант, – хлопали по плечам и жали руки бойцы.

– Да я не один, вон Олег помогал, – я указал на гармониста.

– Но песни-то твои. Молодцы, ребята, – ротный сиял как самовар, который чистили неделю.

После обеда меня вызвали к энкавэдэшному майору. Тот сообщил, что закончил дела и убывает. Напомнил еще раз, чтобы я никуда не лез. Я обещал, сказал, что буду ждать своей участи и петь песни, может, в последний раз. На что он сказал, что я зря думаю плохо о высшем командовании.

– Если ты говоришь правду, а я-то в это уж точно верю. Половину из твоих песен можно написать только в мирное время. Их никто и никогда не слышал, вряд ли ты соврал. Как бы это не сказочно выглядело, но я тебе верю. И постараюсь сделать все, чтобы поверили другие. Ибо считаю, что это очень важно и необходимо. Ты можешь мне сейчас что-нибудь такое написать, что будет происходить где-нибудь на фронте в ближайшее время?

– Я уж и не знаю, стоит ли? Ведь я и так изменил ход истории. Может, уже она сместилась так, что все идет по-другому. Ведь все эти люди должны были погибнуть, может, и вы тоже, вашу фамилию я просто не встречал в книгах.

– Может, и так. Но я не думаю, что это настолько глобально.

– Да, я могу подсказать, какие ученые и в каком направлении работали так, чтобы страна скорее поднялась. Могу вспомнить и указать некоторых особо отличившихся военачальников. Некоторые сражения помню достаточно хорошо, только вот, сколько в них правды. Сведения, находящиеся в открытом доступе, содержат кучу неточностей. Знаю я, конечно, очень мало, но в чем-то помогу однозначно.

– Главное, что ты у нас оказался, а не у врага.

– А чего мне там делать, когда у меня здесь четыре деда – это только из самых близких – воюют на разных фронтах. А без вести пропасть должен был только Иван Потемкин.

– А остальные, погибнут?

– Да нет, вернуться. Двое из них, родные братья Ивана. Они мои деды, по материнской линии, а еще один по отцовской. Тот, что по отцу, будет дважды ранен и, очень долго будет лежать в госпиталях, а затем всю оставшуюся жизнь – лечиться. Он так и умрет, с осколком танкового снаряда в легком. Вот так. А то, что вы просите, я уже давно накидал на бумаге. То, что вспомнил, конечно.

– Можно взглянуть?

– Да вот, пожалуйста, – я достал из кармана, сложенный тетрадный лист, взял его у Ивана, еще пару дней назад.

Майор развернул бумагу и, прочитав первые строчки, поднял глаза:

– Вот только не надо, так на меня смотреть, да я знаю, что говорю. Дойдут немцы до Москвы, но не войдут, а в декабре мы откинем их от столицы. Но вот дальше нужно будет быть очень осторожными, чтобы не повторилось то, что было в моем времени.

– Ленинград точно не возьмут?

– Точно, но он будет в кольце блокады 900 дней. Город сильно пострадает от бомбежек и артобстрелов, умрет от голода и ран очень большое количество мирных жителей. Но город устоит! Опять же нельзя допустить многих ошибок, при попытках его деблокады. Они нам аукнутся позже, когда появится Русская освободительная армия. Очень большой объем работы нужно провести.

– Я сам из Ленинграда, у меня там семья. Жена, родители, дочь!

– Будем надеяться, что все обойдется. Бадаевские склады…

– Уничтожены, да, вряд ли бы об этом знал, не будь ты из будущего.

– Вот и я про тоже.

– Ладно, иди, отдыхай и помни свое обещание. Я скоро вернусь.

Загрузка...