Александра Владимировича Ветрова занесло в «красный пояс» по стечению не самых радостных обстоятельств. Его родиной была Сибирь, где он с малых лет привык к обжигающим морозам и прочно усвоил тезис о том, что полагаться всегда надлежит на собственные силы и смекалку. К сорока двум годам за его плечами скопилась масса разнообразного опыта. Родной край Александр оставил в семнадцать лет, отправившись покорять столицу, и обратно уже не вернулся.
Учился будущий директор информационного вещания на педагога, то есть, можно сказать, впоследствии преподавал азы ремесла сотрудникам новостей со знанием предмета. Три года Ветров провел в районном центре в самой глубине Пензенской области, в средней школе, куда был послан по распределению. Далее он вернулся в Москву, где избрал научную стезю. Кандидатскую диссертацию посвятил критике буржуазных фальсификаций истории триумфального шествия советской власти на русском Севере.
Советскую власть Александр Владимирович не любил. Оба его деда сгинули в эпоху сплошной коллективизации, а другой родне пришлось экстренно сменить место жительства, чтобы избежать лишних вопросов от органов госбезопасности. Правильная тема диссертации позволила Ветрову на легальных основаниях читать мемуары белогвардейских генералов, книги эмигрантских писателей и зарубежных ученых. Тем временем режим ветшал, а разговоры на кухнях и в курилках становились смелее.
В середине восьмидесятых при университете образовался кружок из молодых аспирантов и кандидатов наук, обсуждавших роль и значение партии в обществе, причем выводы для партии делались неутешительные. Разумеется, контора со щитом и мечом была в курсе теоретических изысканий. На первый раз Ветрова вызвали и предупредили, отечески посоветовали присмотреться к друзьям-товарищам. Если бы не перестройка с гласностью, он встал бы перед мучительным выбором: сотрудничать с наследниками Дзержинского или расстаться с профессией.
Ветер перемен подхватил его и понес с бешеной скоростью. Ветров открывал товарищества с ограниченной ответственностью и совместные предприятия, учреждал журнал религиозно-просветительского содержания, сколачивал штаб общественной поддержки Бориса Ельцина. Заняться телевидением его так же, как Носова, убедили компаньоны, понявшие мощь и прибыльность рекламы. Приобретя первоначальный опыт на растущем под крылом государства канале «Россия», он получил назначение в один из тех регионов, о которых писал в своей диссертации.
Там Александр Владимирович осел и укоренился на довольно продолжительный срок. От председателя местной ГТРК, без пяти минут пенсионера, грезившего лишь об одном – продержаться до ухода на покой, он получил карт-бланш на коренные преобразования. С присущей ему энергией Ветров в ранге первого зама взялся перестраивать компанию на современный лад. Начал с новостей как важнейшего участка.
– Неприкасаемых для нас нет, кроме губернатора, – провозгласил он главный принцип службы.
Главе региона, матерому хозяйственнику, такой подход понравился. Через ящик с голубым экраном он решал свои проблемы, поддерживая необходимый баланс во взаимоотношениях с местными кланами, общинами и группировками, а применительно к народным массам выступая в роли психотерапевта. Телевизионщики взамен получили возможность поправить собственное материальное положение.
Ветров ощутил себя, как рыба в воде. Рекламодатели редко говорили «нет» любимому каналу губернатора, и в эфире стало появляться всё больше коммерческих сюжетов и целых фильмов. Фирма процветала. Александр Владимирович готовился вот-вот занять должность председателя, которому Москва в виде исключения ненадолго продлила контракт. Однако стряслась беда.
Когда председатель собрался, наконец, на заслуженный отдых, на его место прислали другого человека. Тот с первой минуты взял дистанцию в общении с Ветровым, а чуть погодя затеял ревизию всей финансовой деятельности. Губернатор вступаться не пожелал, дав понять, что намерен действовать по закону. Разгоравшийся конфликт погасили, но Александр Владимирович был вынужден паковать чемоданы.
Прежние связи в Белокаменной помогли ему удержаться на плаву, хотя прежние компаньоны недвусмысленно уведомили Ветрова о том, что из государевой кадровой обоймы он пока выведен. Может быть, на время, не навсегда. В любом случае надо выждать. Они же сосватали Александра Владимировича генеральному директору «Города плюс».
Утром в среду Диму накрыла жестокая депрессия. Он еле-еле разодрал глаза, словно вовсе не спал, хотя лег уже в одиннадцать. Такие приступы повторялись всё чаще, начиная с февраля. Ощущение жизненного тупика настойчиво лезло в сознание, и руки опускались сами собой. Семьсот пятьдесят рублей в месяц – это, конечно, круто. Это ведь то самое, о чем ты мечтал, выбирая профессию журналиста, повторял и повторял кто-то внутри него. Полгода он чуть ли не жил на работе, отдавал ей все силы без остатка, действительно учился всему новому и у неугомонного Ветрова, и у старожилов канала. А что в ответ, пусть не тотчас в виде денежных знаков, но хотя бы в качестве интересной перспективы?
Лёня вчера, конечно, дал волю чувствам. Психанул, попросту говоря. Ему со своей колокольни виднее, наверное. Как быть Дмитрию Клевцову, простому корреспонденту, за месяц до собственного тридцатилетия? Терпеть дальше, изредка выпускать пар, срываясь на таких умственно отсталых, как Ручкина-Сучкина? Во имя какой цели?.. Довольно странно, что Баранников не потребовал объяснений, даже в устной форме, подумал он. Еще более странно, что на скандальный эпизод никак не отреагировал Александр Владимирович, которому, без сомнения, обо всём донесли.
Дима с отвращением откинул одеяло и поплелся в ванную. За общим завтраком без всякого желания ел яичницу с куском любительской колбасы, механически двигая челюстями. Родители смотрели на него с тревогой, но вопросов не задавали. За последние четыре года он ни разу не делился с матерью и отцом своими переживаниями, понимая, что напрасно загрузит их негативной информацией.
Реально помочь ему они всё равно не смогли бы. Отец как замкнулся в узком мирке своей кафедры, так и не выбирался оттуда в сложный, резко изменившийся и продолжавший меняться большой мир взбаламученной страны. Он всю жизнь трудился в одном и том же институте, теперь редко покидал пределы микрорайона и привык довольствоваться тем, что имел. Мама год назад вышла на пенсию и полностью сосредоточилась на ведении домашнего хозяйства.
Дима был единственным ребенком в семье и, кажется, не вполне оправдал родительские ожидания. Конечно, как все любящие мама с папой, они считали его безусловно умным и способным мальчиком, могущим добиться многого. Надеялись, не скрывая этого, что пойдет по отцовским стопам. В таком случае поддержка ему была бы обеспечена. Но Дима чувствовал себя бесконечно далеким от экономической теории, которая вдобавок рассыпалась прахом от столкновения с нынешней практикой.
Они и без того тяжко переживали мое расставание с Алиной, не стоит подбрасывать им новую тему, вяло размышлял он. Де-юре он, между прочим, оставался женатым человеком, но де-факто они с супругой решили пожить раздельно. Когда Дима переступил порог квартиры с двумя баулами и вывалил это известие, мама долго плакала, а отец как-то по-стариковски сгорбился, но промолчал.
– Что у вас про Югославию говорят? – спросила мама за чаем.
Дима сразу вспомнил Лёниного мужика в кепке.
– У нас об этом вообще не заикаются. Думаю, в других редакциях тоже.
– Но война будет?
– Может, и будет, – равнодушно ответил Дима, размешивая ложечкой содержимое кружки.
– Жалко. Разобьют всё, разрушат, – сказала мама.
В молодости она посетила Белград, Сараево, Сплит и Дубровник по туристической путевке.
– Не наше это дело.
Балканская повестка явно не трогала сотрудника новостей.
– Ты с Вадиком давно разговаривал? – осторожно поинтересовался папа.
Вадиком звали Диминого сына – прелестного белокурого малыша с васильковыми глазами. Он был в курсе, что у папы очень много дел, и поэтому тот не ночует дома, зато появляется по воскресеньям с гостинцами.
– Звонил ему в понедельник вечером с канала, – сказал Дима.
«Сошлись бы снова, а?», – прочел он в маминых глазах. Чай почудился ему приторным до омерзения, хотя были там, как обычно, только два кусочка сахара.
– У тебя с деньгами как?
Этот мамин вопрос явно оказался лишним. Дима скривился, как от зубной боли, и сообщил, что денег ему хватает.
– Сегодня позже вернусь. Надо побыть до эфира, – предупредил он, поднимаясь из-за стола.
– Выперли Маляву. Такая она, жизнь-жестянка, – промолвил Стас Омельченко с каким-то мазохистским удовлетворением.
– Как выперли?
– Без выходного пособия, – конкретизировал оператор.
Элеонора не выразила ему особого сочувствия.
– Каждый за себя, один Бог за всех, – продолжал Стас, прислонившись к холодильнику службы новостей.
Малявкина рассчитали прямо с утра по «алкогольной» статье Кодекса законов о труде РСФСР, который продолжал применяться в свободной России. На этом завершилось служебное расследование, которое учинил Василий Иванович.
– «Россия», значит, показывает голых баб и мужика, похожего на генерального прокурора6, и ей ничего, как с гуся вода. Никого не увольняют, не штрафуют. А мы, конечно, тяжкое преступление совершили…
– Стасик, не гунди. Дай сосредоточиться, – попросил Жора.
– Ты чем-то важным занят? – агрессивно отреагировал Стас.
– Сюжет пишу, про вещевой рынок.
– А что с рынком?
– Могут аренду не продлить.
– Да ладно! – живо заинтересовался Омельченко, редко вникавший в содержание новостей. – Куда же будем за шмотками ходить?
Крупнейший в городе вещевой рынок, предлагавший народу весь ширпотреб – одежду, обувь, головные уборы, косметику – располагался на территории ипподрома, который с начала девяностых не использовался по назначению. Кроме торжищ, там проходили выставки-продажи легковых авто. Арендатором выступал бизнесмен Птицын, депутат городской Думы, владевший сетью мясных лавок. Места на ипподроме он, в свою очередь, сдавал в субаренду «челнокам», возившим товар из Польши и Турции.
– Еще пока неясно. Может, рынок и сохранят. Кому-нибудь другому передадут, кроме Птицына, – высказал предположение Жора.
– Разборки начнутся, – резюмировал Стас и, двинув локтем, чуть не смахнул с холодильника пузатую глиняную чашку с городским гербом.
– Эй, осторожнее! – по-хозяйски прикрикнула Маша, на диване ждавшая своей очереди воспользоваться компьютером.
Стас притронулся двумя пальцами к чашке, понюхал и брезгливо поморщился.
– Для чего это?
– Бактериальные культуры, – спокойно сказал Дима.
– Какие-какие культуры?
– Бактериальные. Выращиваем на продажу.
В ничейную чашку примерно месяц подряд сотрудники сбрасывали использованные чайные пакетики с нитяными хвостиками, выплескивали остатки йогуртов и кефира. Отходы накапливались, перемешивались между собой и уже, кажется, забродили. Избавиться от них и вымыть посудину творческие люди постоянно забывали. Или не успевали, что было не принципиально с точки зрения конечного результата.
– Злые вы, уйду я от вас, – ответил Стас, когда никто даже не улыбнулся.
После того как он осуществил свою угрозу, Элеонора кивком указала Диме на дверь. По общему коридору сновали Оля, Василий Иванович и Фима, которые искали какую-то кассету, при этом что-то горячо обсуждая. Единственным местом, где можно было посекретничать, оставалась эвакуационная лестница.
– Я тебя прошу подключиться к этому делу, – тихо сказала Элеонора.
– Подключиться? – недопонял Дима.
– Андрей Константинович допускает, что канал подставили не просто так. Он попросил меня быть внимательнее… ну, и ты ведь не откажешься помочь?
«Хорошо господам начальникам в сыщиков играть, а мне еще через полгода жрать нечего будет», – с неожиданно накатившей ненавистью подумал Клевцов.
Элеонора истолковала его заминку по-своему.
– Сейчас, после увольнения Малявкина, возможный виновник может успокоиться и потерять бдительность. Конечно, если он среди нас, – доверительно сообщила она.
– Ветрова рассматриваем? – спросил Дима, пересилив себя.
– Да.
Внизу на лестнице послышались чьи-то шаги. Элеонора крепко сжала Димину руку, отпрянула назад и пулей выскочила в коридор. Со стороны административного отдела разносились громкие вопли Фимы и невнятные оправдания девушки Людмилы. Она зачем-то залезла на авторский стеллаж и утащила оттуда на съемку одну из рабочих кассет Орлова, притом с нужным ему видео.
Третий день недели был закреплен за Элеонорой в роли ведущей. Выпуск записывал и монтировал Стас, вопреки опасениям Баранникова собранный и деловитый. Директор информационного вещания сидел в это время в кабинете службы новостей, на стуле у вешалки, листая цветное иллюстрированное приложение к «Коммерсанту». Дима на диване изучал исписанный до последней странички блокнот перед тем, как отправить его в утиль. Найти там что-то особо важное он не рассчитывал, скорее, просто заполнял паузу.
– Кто это читал? – вдруг спросил Ветров.
– «Власть»? Я читал.
– Выписываете или покупаете?
– Дороговато и то, и другое. Андрей Константинович оставил, когда был у нас.
Ветров хотел сказать еще что-то, но на пороге появилась ведущая в элегантном ярко- желтом пиджачке. На экране он смотрелся еще ярче, а был, между тем, куплен в магазине секонд-хенд.
– Готово, – объявила Элеонора, приглашая смотреть.
Всё шло гладко, пока не настал черед Диминого сюжета. Экспресс-опрос на улице выпало делать ему, и тему тоже предложил он: «Отношение горожан к прогнозам профессиональных экономистов». За материалом выезжали к центральной автостанции.
– Экономистов мы уважаем, Карл Маркс тоже был экономист, – степенно начал интеллигентный мужчина в очках после вступительных слов ведущей, на телевизионном жаргоне подводки.
– Прогнозов-то много слышали, только кто ж им поверит после всего содеянного? – продолжила женщина в платке.
– Не верю. Все продались, и телевидение продалось! Вы с какого канала? – подхватил помятый парень с испитым лицом.
– Верим, касатик, всю нашу жизнь верим, – закивала сморщенная бабулька, осеняя объектив крестным знамением.
– Передайте Ельцину и Чубайсу, что терпим пока. Ждем по две «Волги» на ваучер, – сверкнул золотым зубом дядька неопределенного возраста.
– Гордею Романовичу пламенный привет! Он вроде тоже экономист. Или нет? – задорно вставил свою реплику юноша студенческого возраста.
– Есть там один человек в телевизоре, Лившиц7 фамилия. Смотрю на него с удовольствием, – кокетливо бросила в камеру тетенька лет сорока пяти, в китайском пуховике.
– Я как военнослужащий даже не знаю, что вам сказать… Начальство говорит, надо верить! – чуть запнувшись, отрапортовал солдат в форменном бушлате, по виду и возрасту контрактник.
– Слушали мы, слушали земляков, и социальный пессимизм понемногу отступал, – подытожил за кадром Дима медоточивым голосом.
Фоном для его слов стала согбенная старушенция в облезлом пальто фасона ранних семидесятых. Она уволакивала подальше от съемочной группы клеенчатую сумку на колесиках.
– Поставьте на паузу, – сказал Ветров.
Элеонора молча смотрела на него. Дима не отводил глаз от монитора, словно там сию секунду должно было начаться самое интересное – еще один порнофильм, например. Стас подчеркнуто глядел на часы. До эфира оставалось восемь минут.
– Кто Гордей Романович по образованию?
Дима повернулся к Ветрову, задавшему вопрос.
– Почвовед.
Александр Владимирович захохотал так, что Элеонора выронила ручку, которую заранее приготовила для росписи в журнале приемки.
– Досматривайте прогноз погоды без меня, и – вперед!
Продолжая смеяться, но уже тише, он размашистым шагом вышел из административного отдела, где стоял контрольный видеомагнитофон.
– Социальный пессимизм… Ишь ты! – долетело из коридора.
Стас только плечами пожал.
Ранним утром в понедельник Александр Владимирович встал, если уместно такое выражение, с первыми петухами. Он снимал квартиру на соседней улице, что давало ему преимущество при сборах. Его жена Лариса Борисовна осталась досыпать (ей можно было нежиться без ограничений), а директор информационного вещания, наскоро умывшись, выпив крепкого кофе и одевшись, в семь ноль три прогревал мотор своего белого Mercedes.
Не прошло и десяти минут, как Ветров высадился из него напротив парадного подъезда ГТРК. К председателю его пропустили без помех. Привычку браться за дела по-крестьянски, с первыми лучами солнца, а зимой задолго до их появления тот приобрел еще в сельском райкоме комсомола. Ныне распорядитель важнейшего телевизионного ресурса области был депутатом законодательного собрания и персоной, вхожей в любые инстанции.
Несмотря на вроде бы неурочное время, у него уже сидел другой гость. Человека с таким лицом можно было повстречать в любом гаражном кооперативе, и он вполне сошел бы за его завсегдатая. От мужиков, обсуждающих достоинства разных видов резины или нелады с карбюратором, его отличали чистые руки и плотный пиджак в крапинку. По иронии судьбы, в начале девяностых, после ликвидации КПСС, человек недолго заведовал автоколонной, теперь же занимал пост вице-губернатора по внутренней политике.
Семёна Михайловича Барышникова папа с мамой назвали в честь маршала Буденного, и его имя с отчеством перевешивали фамилию. На хозяйственной стезе он себя ничем не проявил, зато упорно занимался строительством новой коммунистической партии из обломков старого изделия и, как только Гордей Романович выиграл выборы, переехал в Дом правительства. До перестройки служебным потолком Семёна Михайловича была должность второго секретаря горкома.
Хозяин кабинета отрекомендовал гостей друг другу. Барышников, не экономя силы, мощно пожал руку Ветрову и выжидательно поглядел на него.
– Я подавал свое предложение через Антона Савельевича, – кивнул тот в сторону председателя, без раскачки беря быка за рога. – Если вкратце, то создание регионального медиа-холдинга позволит централизовать всю информационную политику. Это резко повысит ее эффективность. Пока освещение деятельности губернатора пока происходит стихийно. С учетом предстоящей предвыборной кампании…
– Я читал, спасибо, – уверенно перебил его вице-губернатор. – Мое личное мнение такое: вы в своей записке сгущаете краски. Да, есть определенные шероховатости, но мы в целом справляемся. Гордей Романович… э-э… если можно так выразиться, сам себе медиа-холдинг.
– Поймите, пожалуйста, ситуация неизбежно будет обостряться, – сказал Ветров, уже чувствуя тщетность припасенных доказательств.
– Понимаем, контролируем ситуацию, – не меняя тона, ответил Барышников. – Вы человек приезжий и просто не можете знать всех наших нюансов.
Хранивший молчание председатель ГТРК громко скрипнул креслом.
– Но вашу просьбу я удовлетворю, – добавил первый гость. – Гордей Романович примет вас сегодня без пятнадцати восемь, перед расширенной планеркой.
Вспоминая тот прием, Александр Владимирович не испытывал ничего, кроме глубокого разочарования и досады. Барышников, на чьей «Волге» он добрался до серого дома на площади, провел его какими-то задними коридорами в губернаторское крыло шестого этажа. Гордея Романовича представитель канала «Город плюс» был вынужден ждать в предбаннике, который вел к персональному лифту первого лица области.
Встреча с одним из лидеров Народно-патриотического союза России продлилась ровно минуту. Царёв в костюме с иголочки, белоснежной рубашке и сногсшибательном галстуке, после взаимных представлений тряся руку Ветрова, истово произнес:
– Очень, очень рад! Знаю, помню.
Александр Владимирович только разинул рот, чтобы уточнить, какими будут дальнейшие шаги, если им суждено быть, как Гордей Романович сыграл на опережение и выдал в также присущем ему монаршем духе:
– Звони моему секретарю завтра прямо с утра. Договорились? Звони, не стесняйся. А сейчас некогда, люди ждут. Всё, Барышников обратно проводит.
Озвучив, таким образом, свой подход к идее медиа-холдинга, он прошествовал к лифту. Дверцы плавно закрылись за ним. Гордей Романович покатил на пятый этаж, в зал для совещаний.
Как человек бывалый, Ветров более не нуждался в пояснениях. Предложение звонить секретарю в порядке общей очереди на языке номенклатуры означало вежливое посылание куда подальше. Конечно, он поговорил утром во вторник с вышколенной помощницей губернатора, которая сказала, что Гордей Романович велел ни с кем не соединять, так как готовится к выступлению в Совете Федерации. Перезванивать и позориться Александр Владимирович не стал.
«Да, на этом направлении пусто, – констатировал для себя Ветров. – Суеты было много, результат нулевой. Ладно, не будем впадать в уныние».
Работа над самиздатовским религиозно-просветительским журналом на заре перестройки приучила его к тому, что уныние – тяжкий грех.
Едальня полыхала эмоциями. Ни один вопрос жизни трудового коллектива, включая размеры заработной платы, не вызывал такой бури, как начавшаяся операция НАТО «Союзная сила»8. Службе новостей с ее жестким графиком дебатировать было некогда, и обстановку на Балканском полуострове детально разбирали Юра, Ричард, Фима и примкнувший к ним спортивный обозреватель Валентин Тимофеевич. Дима забрел туда по неосторожности и был тотчас притянут к обсуждению. Собираясь утром на работу, он успел вскользь посмотреть, как взлетают бомбардировщики с базы Авиано в Италии. Ведущие федеральных каналов напряженными голосами рассказывали об ударах по целям в Белграде, Приштине, Нови-Саде, Крагуеваце и других городах.
– Эта агрессия хуже Гитлера! – кричал пухлый и круглолицый Ричард.
Он нечетко произносил «р», поэтому у него выходило «аг-гессия» и «Гитлега». В юмористическом шоу ведущий тоже представлялся как «Фиолетовый агбуз». Происхождение псевдонима было покрыто мраком, но Ричард отстаивал его употребление, не щадя живота своего. Живот у него был изрядный и действительно походил на упомянутую бахчевую культуру.
– При Советском Союзе такого быть не могло! – на правах старшего товарища убеждал всех Валентин Тимофеевич в мастерке, тренировочных штанах и кроссовках, словно только что явившийся с пробежки.
– Не могло, и не было! – вторил ему Юра, который сменил сегодня малиновый пиджак на защитного цвета водолазку («Казарменное положение?» – подумал Дима).
– Нет, ну они совсем охренели! – возмущался ему Фима. – Америке, выходит, всё можно? Кто же с ней-то разберется?
Дима вспомнил, что тетя Фимы эмигрировала в США году, кажется, еще в восемьдесят девятом и после Брайтон-бич переселилась в город Нью-Хейвен, штат Массачусетс. Вид на жительство у нее точно был, а, возможно, уже и гражданство. Генеральный продюсер посещал ее по гостевой визе.
– Ты скажи, это ведь Клинтон под выборы затеял? – обратился к Диме ответственный за спорт.
– У Клинтона второй срок заканчивается, будущие выборы его не касаются, – дал справку Клевцов.
– Всё из-за Моники Левински9! Оральным сексом не надо заниматься! – выдвинул новую теорию Ричард.
«Оральным» прозвучало, само собой, как «огальным».
– Спорный вопрос, – заметил Дима.
– Ты как считаешь, Примаков правильно самолет развернул?10 – наседал Валентин Тимофеевич.
– Трудно отсюда судить. Это же не просто визит был, там всякие соглашения планировали подписать.
– Не надо нам никаких соглашений! Ничего от Амегики не надо! – совсем по-ленински провозгласил Ричард. – «Ножки Буша» нам пгисылали отгавленные!
«Глас народа? – задался вопросом Дима, не ставший встревать в полемику из-за «ножек». – Видал, чувства какие пробудились? А курятину-то ели американскую. Пригодилась она, когда в магазинах было шаром покати».
– Сегбы наши бгатья, так истогически сложилось! – продолжал фонтанировать юморист.
– Примаков настоящий мужик, надо его ставить вместо Ельцина. Боря только квасить горазд, – сказал подоспевший на крики Стас.
Подробно обсудить это предложение с участием Клевцова не успели, так как в едальню следом за Стасом заглянула Оля Каминская и объявила:
– Дима, тебя Носов вызывает.
Андрей Константинович прихлебывал кофе из именной кружки, которую держали на особой полочке в административном отделе. Там же хранился своевременно возобновляемый запас зерен, предназначенный специально для генерального директора. За таинство приготовления головой отвечала Оля.
Перед шефом на столе в студии были беспорядочно разложены какие-то разноцветные графики, ксерокопии документов, мобильный телефон, ключи от машины и зажигалка. Носов, не спеша, с чувством и вкусом, курил Marlboro, стряхивая пепел в блюдце. Привилегию дымить в святая святых канала имел он один.
Шеф был одет демократично – в голубоватую рубашку без галстука, темно-бордовый свитер и классические джинсы. В костюме или пиджаке он появлялся за эти полгода всего раза три или четыре.
«Настучал старик Баранников, – решил Дима. – Сейчас будет порция оплеух».
– Присаживайся, – гостеприимно предложил Андрей Константинович, указывая рукой с дымящейся сигаретой на крутящийся стул, как возле рояля в филармонии.
Дима сел, ни слова не говоря.
– Чем коллектив дышит?
– Войну обсуждает, – Дима счел, что шеф заходит уж больно издалека.
– Какие мнения?
– Америку ругают.
– Больше никого не ругают?
– Вроде нет.
Шеф еще отпил из кружки.
– Ну что, Дима, пора серьезно побеседовать.
«Почему Ветрова нет? Ограничится внушением или сам уволит?» – успел подумать Клевцов.
– Я доволен твоей работой в службе новостей. Мы не прогадали, когда брали тебя, – сказал Носов.
Диму бросило в жар.
– Хорошо, что болеешь душой за телекомпанию, готов помогать в нынешней… э-э… ситуации, – продолжил генеральный.
«Спасибо Элеоноре», – догадался Клевцов.
– Теперь наступает новый этап. Социологи кое-что посчитали по моей просьбе, и я пришел к выводу: каналу не хватает аналитической программы.
– А я…
– А тебя я вижу ее редактором.
– Как же новости? – растерянно спросил Дима.
Он вдруг осознал, что успел привыкнуть к бывшей кладовой и общему дивану, холодильнику и кружке с бактериальными культурами и, самое главное, к обитателям этой комнаты с их суматошным образом жизни. Наверное, обычный человек, считающий себя нормальным, его не понял бы.
– Новости не пропадут, – улыбнулся Андрей Константинович. – Но ты не беспокойся, будете трудиться в связке. Это вы без меня отрегулируете с Александром Владимировичем.
– Ветров согласен с такой перестановкой?
– Полностью. Он и посоветовал назначить тебя.
Четверг двадцать пятого марта поистине стал днем больших сенсаций, не только мировых.
– Да, о главном… – шеф подержал паузу.
– О главном? – Дима всё равно был несколько ошеломлен.
– Об оплате труда. Нынешний оклад за тобой сохраняется, а кроме того, будет ежемесячный гонорар за программу. Бюджет у нее, правда, маленький, поэтому положу тебе пока сто долларов.
Дима в уме перевел доллары в рубли, вышло примерно две тысячи четыреста.
– Спасибо вам, Андрей Константинович! – искренне выпалил он и присовокупил в качестве ответного слова: – Постараюсь соответствовать уровню канала.