Протесты не помогли. Элеонора аккуратно отпилила половину тефтельки и переложила ее на одноразовую тарелку к Диме.
– Да мы с Геной кофе попили, – снова завел он ту же пластинку.
– Ешь, для меня всё равно слишком большая порция, – сказала она.
На Димину тарелку переместилась и часть гарнира в виде гречневой каши. Старшему редактору сомнительный гастроном был не по нутру. Элеонора обычно приносила обед из дома в пластиковом контейнере, чтобы разогреть его в микроволновой печи. Печка была общественной и стояла в специальном помещении с табличкой «Столовая» на входной двери. Личный состав именовал ее на свой лад едальней.
Комната для приема пищи не отличалась внушительными размерами, по площади будучи даже меньше, чем резиденция службы новостей. Она располагалась напротив аппаратной эфира. Дверь в нее не запирали, ибо воровать оттуда, кроме давно не мытой микроволновки, было нечего. Здесь стояли стол и пара стульев, а у боковой стены справа до самого потолка громоздились пустые картонные коробки, не поместившиеся в технический отдел.
Евроремонта в едальне никто не делал, и, судя по краске и побелке, обычный ремонт имел тут место лет пятнадцать назад. Источником света служила «лампочка Ильича», которая напоминала Клевцову его пребывание в пионерском лагере. Такая же висела под потолком спального помещения, где после отбоя травили страшные истории про черные шторы и гроб на колесиках.
– Очень вкусно, – похвалил он стряпню Элеоноры.
Положа руку на сердце, тефтелька с кашей получились совершенно пресными, однако Диме еще в детстве привили правила хорошего тона. Своей жене Алине он тоже ни разу не сказал ничего худого по поводу ее скромных кулинарных способностей. Им обоим это, впрочем, нисколько не помогло. Как пошло резюмировал Дима при их финальном объяснении, «слишком разные мы люди».
Эта разница не помешала им прожить вместе целых четыре года и обзавестись потомством. У Клевцова чуть ли не со второй недели брака было смутное подозрение, что зря он вляпался в эту авантюру. Характерами и темпераментами они на самом деле сильно отличались друг от друга. Просто, наверное, у обоих вечно не было времени спокойно разобраться в отношениях и, образно говоря, отделить мух от котлет.
Сначала была ежедневная гонка за темами и лихорадочное написание заметок в газету, где Дима с Алиной трудились в отделе информации. Потом жена ушла в декрет. Потом газета обанкротилась, и стало ясно, что надо как-то выкручиваться. Дима в темпе сменил пять работ, нигде не задержавшись то из-за перебоев с зарплатой, то из-за разногласий с начальниками-самодурами. На новый проект с солидными инвесторами он возлагал огромные надежды, и с крахом этих надежд в нем произошел своего рода надлом…
– Старик подозревает всех, – сообщила Элеонора, орудуя вилкой и ножичком из пластмассы.
– Вообще всех?
– В принципе да, но в нашем случае только тех, кто был на канале.
– И Олю, что ли?
– И Олю, и Гену с Фимой, и Наташу.
– Следствие ведут колобки, – сказал Дима. – Это очередной абсолютно достоверный слух?
– В каком-то смысле, потому что я сама слышала, – ответила Элеонора. – Шеф сейчас в студии, Баранников у него.
– А ты?
– Я по своим делам заходила.
Андрей Константинович Носов, прибывая из частых командировок или с деловых встреч, принимал сотрудников прямо там, откуда вещали клиенты канала. Разумеется, если студия не была занята под запись или прямой эфир. Официальный офис «Города плюс», открытый для граждан, находился в нескольких кварталах от телецентра, в здании бывшего треста ресторанов и столовых. В двух смежных комнатках вели всю бухгалтерию, продавали дешифраторы для тех, кто не спит, и взимали абонентскую плату.
– Если всех, это значит никого конкретно, – сделал вывод Дима. – Агентство Пинкертона зашло в тупик.
– На детектор лжи у нас пока денег нет, – заметила Элеонора.
Дима отправил в рот последний кусочек.
– Очень скверно будет, если канал закроют, – задумчиво проговорил он. – Что-то я устал скитаться.
– Ветров прав: многовато в тебе социального пессимизма, – сказала Элеонора.
– Ничего себе пессимизм! Тут самый натуральный реализм.
– У шефа есть подвязки в верхах, и наш Александр Владимирович не простой человек.
Дима вытер бумажной салфеткой губы.
– Эля, знаешь, я тебе сейчас одну вещь скажу… Только ты не смейся, ладно?
– Гена забыл камеру включить во время съемки?
– Нет, к счастью. Я про Ветрова.
Элеонора очень внимательно, не мигая, посмотрела на Диму. Под таким, словно оценивающим взглядом в ее исполнении он обычно немного терялся.
– Что за вещь?
– Мне кажется, его тоже надо занести в список подозреваемых.
– Что-что?
Клевцов оглянулся на приоткрытую дверь. В коридоре раздавались шаги, кто-то бродил по нему, но не рядом со столовой. На всякий случай корреспондент новостей понизил голос.
– Он был на ГТРК в восемь или даже раньше.
– Зачем?
– Неизвестно. От их корпуса до нас меньше пяти минут пешком. Если со двора подобраться, никакая баба Зина не увидит.
В глазах у Элеоноры замаячило нечто вроде любопытства.
– Продолжай.
– С техникой Ветров на «ты», переключил бы всё легко, – развивал свою мысль Дима. – Одного не пойму: караулил он Ярика, что ли?
– Такое «одно» ломает всю твою гипотезу, – возразила Элеонора.
– Ничего не ломает. Вдруг у него сообщник был?
– Ну, это уже точно кино. Скажи еще, Малявкина с умыслом напоили.
– Такого не скажу, – сдал назад Дима. – Юра с Ричардом без всякого умысла причащаются и другим наливают. Иначе, мол, вдохновения не будет, муза не посетит… Стоп! А, может, импровизация?
– Какая импровизация?
– Со стороны Ветрова. Он человек порывистый, резкий. Забежал проверить, как служба несется, или просто пользуясь случаем. Увидел пустую аппаратную и – готово.
– Ты всё-таки не увлекайся, – не вполне твердо сказала Элеонора. – Одно дело проверка, а другое… Для чего Ветров стал бы такую бучу наводить?
– Могу только предположить в общих чертах, – ответил Дима.
– Предположи.
Клевцов наклонился ближе к ней.
– Допустим, он ведет свою игру, неизвестную нам и шефу. Возможно, хотел создать проблему и потом решить ее на «ура», чтобы показать свою нужность. Или загнать канал в тупик, чтобы на Андрея Константиновича могли давить.
– Кто?
– Не знаю. Но куда он в последнее время срывается посреди рабочего дня? Раньше ведь не было такого.
Дверь в едальню предательски заскрипела. Дима инстинктивно отпрянул от Элеоноры.
– Опа, еще одна пара голубков!
Юра Зайцев, переступивший порог, благоухал тройным одеколоном и смотрелся в двубортном малиновом пиджаке как персонаж анекдотов о «новых русских». Был он тщательно, до последнего волоска на подбородке выбрит, с чисто вымытой головой, в его раскосых глазах плясали черти.
– Вы не тушуйтесь, я никому не скажу, – посулил он. – Оля с Геной целуются во все места… то есть, во всех местах, а остальным нельзя, что ли?
Элеонора поморщилась.
– Юрий… как тебя по батюшке… ты со своим «Фиолетовым арбузом» слишком часто трешься филейными частями на монтаже. Отсюда все фантазии проистекают.
– Прости-прости, если обидел, – притворно смутился соавтор и ведущий юмористического шоу. – Я же из лучших побуждений.
– Ты объяснительную уже подал Баранникову? – елейно спросила Элеонора.
– Какую объяснительную?
– О распитии.
– Никаких распитий не допускаем, – уверенно ответил Юра.
– Ричард то же самое написал?
– Разве я сторож Ричарду моему?
Дима прыснул.
– Ладно, дети мои, мне пора. Сильно не балуйтесь! – с этими словами Зайцев изобразил нечто вроде реверанса и бережно прикрыл за собою дверь.
На месте, где он стоял, осталось висеть густое облако одеколонного аромата.
– Жив, здоров и невредим, – подчеркнул Клевцов.
– Что такому лбу сделается?
Было ясно, что Зайцев, не будучи пойман за руку, ни в каком грехе не сознался и не сознается. С напарником он наверняка успел согласовать показания, поэтому все шишки предстояло принять на свою лохматую голову одному Малявкину. Элеонора, в целом осведомленная о ходе расследования, была в этом заранее уверена. Не питала она сомнений и насчет того, что максимум через час все коллеги на этаже будут знать про ее мифические шуры-муры с Димой.
«Ладно, мне можно», – философски подумала ведущая новостей.
За семь лет после развода Элеонора успела привыкнуть к разным разговорам и разговорчикам по поводу своего морального облика. Пусть говорят что угодно, лишь бы с мамой и сыном-первоклассником было всё в порядке. Мир несовершенен, и не в наших силах изменить его, давно поняла она.
Андрей Константинович Носов, генеральный директор канала «Город плюс», был обеспокоен. Его визит в прокуратуру оказался очень кратким. Следователя по фамилии Буев заинтересовала, прежде всего, контрольная запись. В ответ на вопрос, не хочет ли надзирающий орган ознакомиться с материалами служебного расследования, проведенного по горячим следам, человек из казенного дома неопределенно подвигал бровями.
– Мы их запросим, если будет необходимо, – сказал он скучным голосом.
Свой человек в погонах, которого Андрей Константинович посетил сразу после этого визита, конфиденциально сообщил ему, что относительно чьего-либо заказа, поступившего на Носова или его телеканал, ему ничего не известно. Правда, сие не означало со стопроцентной гарантией, что такого заказа не существует.
– Твой Буев принципиальный малый. Ну, сам понимаешь, насколько это у нас возможно, – добавил информатор.
Позвонили гендиректору и из инспекции по СМИ. Попросили прислать с курьером то же, чем интересовался следователь. Руководитель учреждения был в отпуске, и Андрей Константинович пообщался с замом – женщиной за пятьдесят, которую отличала крайне осторожная манера изъясняться и, пуще того, действовать. Предложение встретиться и неформально побеседовать она отвергла, сославшись на то, что ее служба обязана сперва изучить фактическую сторону вопроса.
На месте Носова человек мнительный уже находился бы на грани паники. Но шеф «Города плюс» был не таков. Ключ к пониманию его натуры давала биография.
Когда страна только-только начала постигать сущность термина «дефолт», Андрей Константинович справил сороковой день рождения. Детство и юность будущего гендиректора пришлись на шестидесятые и семидесятые годы, не особенно схожие между собой. Выросший в семье инженера, он рано проявил склонность к точным наукам. Общественную нагрузку воспринимал без трепета и фанатизма, как неотъемлемую часть пейзажа. Душную атмосферу застоя почти не ощутил – был всецело занят учебой в институте и последующим устройством во взрослой жизни.
Выпускника технического вуза распределили на оборонный завод, где Носов так же спокойно принял устоявшиеся правила игры, как и новые экономические отношения в конце восьмидесятых. К тому времени Андрей Константинович успел жениться и вступить в партию. При этом он остался верен себе как лояльный и добросовестный исполнитель, не вызывавший аллергии ни у вышестоящего руководства, ни у рядовых тружеников предприятия.
К бизнесу его приобщили бывшие однокурсники, делавшие карьеру по комсомольской линии. Им, оборотистым и непоседливым, требовался компаньон именно такого рода – грамотный, настойчивый, методичный, внимательный к деталям. Партбилет Носов без эмоций спрятал в ящик книжного шкафа у себя дома и больше оттуда не доставал. Телеканал в начале девяностых был активом, который достался его партнерам за бесценок. Только никто из приобретателей не понимал, что делать с этим добром дальше.
Говоря точнее, и добра-то не было. Имелась выделенная частота для вещания, свидетельство о регистрации и… всё. Энтузиаст, который заварил кашу, быстро понял, что не в силах воплотить гениальную идею в жизнь, и, не торгуясь, принял предложение о продаже.
– Ты у нас, Андрюша, насчет техники самый головастый. Давай, берись. Тебе и карты в руки! – напутствовали Носова компаньоны из былого резерва КПСС.
Пришлось разобраться и в телевещании, и в коммерции, и в рекламе. Мания величия, кстати, нисколько не обуяла Андрея Константиновича. Его стиль общения с людьми совсем не изменился. В своем специфическом бизнесе он, как и на заводе, предпочитал действовать рационально, шаг за шагом, опираясь на подготовленную почву и полученные знания.
Разумеется, он понимал, что телевидение – это больше, чем просто предпринимательство. Канал, поднявшийся с полного нуля и занявший достойное место под солнцем, стал объектом внимания очень разных сил. Девяносто девятый год был не только временем выборов в Госдуму. У губернатора области в декабре истекал срок его полномочий, а значит, избирателям предстояло получить на руки еще один бюллетень…
Остановив свою темно-синюю «Ниву» около театра оперетты, Носов долго смотрел на местный Дом правительства по другую сторону площади. Он давно мог купить хорошую иномарку, но не хотел выделяться из рядов предпринимательского сословия. Пускать пыль в глаза и растопыривать пальцы веером был не его метод.
Андрей Константинович размышлял. Доклад Баранникова он принял к сведению. Соображения двоюродной сестры относительно Ветрова, которыми она поделилась с ним уже на лестнице, по пути к машине, тоже. Элеонора честно сказала ему, кто надоумил ее, и Носов многозначительно хмыкнул.
– Сообщай сразу, если у вас с Клевцовым что-нибудь новенькое появится. Номер моего мобильного знаешь, – так он отреагировал на слова старшего редактора.
– Леонид, вы когда-нибудь чему-нибудь научитесь?
Услыхав этот вопрос директора информационного вещания, Дима интуитивно понял, что быть беде.
Лёня Яковлев набычился и ответил:
– А в чем проблема, Александр Владимирович?
Общаться с Ветровым в такой вольной манере категорически не рекомендовалось. Коллектив внутренне подобрался. Девушка Людмила, сидевшая на диване рядом с Лёней, сделала попытку незаметно отодвинуться, но тщетно. С другой стороны ее подпирала Маша Скворцова. Людмилу, фамилию которой Ветров никак не мог запомнить, взяли на испытательный срок три недели назад. Ни журналистского образования, ни опыта деятельности на медийном поприще у нее не было. Перед Андреем Константиновичем за кандидатку похлопотали в службе занятости, и он перенаправил человека далее по инстанции.
Людмила страшно боялась и Носова, и Ветрова. От огромного желания делать всё как можно лучше она то суетилась сверх любой разумной меры, то, наоборот, впадала в ступор. Это вызывало комичное впечатление. Кроме того, узнав о ее предыдущем месте работы, некоторые коллеги начали хохмить, что, дескать, служба занятости таким путем резко улучшила свои показатели.
Только что завершился совместный просмотр вчерашнего выпуска новостей. Опрос горожан про Балканы, снятый вчера с эфира, в последний момент вернули на место и поставили в самый хвост, перед прогнозом погоды. Лёня, конечно, отнесся к нему спустя рукава. Нарезка мнений была хаотичной, люди несли околесицу, а последний из них, парень в кожаной кепке, жуя на камеру, пробуробил: «Балканы – это где? В Азии?»
– Вам повторить ваш сюжет? – осведомился Ветров.
– Зачем? Всё и так понятно, – сказал Лёня.
– Вот именно: всё понятно с вами и вашей квалификацией!
– Александр Владимирович, да в чем суть претензий?
Диме почудилось, что директор информационного вещания сейчас огреет Лёню чем-то тяжелым. Например, стулом. Но все стулья были заняты, и Ветров продолжил.
– Вы чем сюжет завершили?
– Ах, вон что… Это же так, шутка.
– Шутка?
– Да. Для разрядки международной напряженности.
Ветров молча смотрел на Лёню добрых полминуты. Возможно, и больше. Затем деликатно сказал:
– Леонид, боюсь, служба новостей не для вас. Может, у Юры с Ричардом вакансия третьего юмориста найдется, а я сегодня же поставлю перед Носовым вопрос о вашем увольнении.
Теперь уже Лёня долго молча смотрел на него в общей тишине.
– Вы все трудитесь и получаете за это деньги, пусть не великие, но одновременно учитесь профессии, – сказал, наконец, Ветров. – Никто из вас не пришел сюда готовым телерепортером. Никто! Я учу вас не потому, что мне скучно и нечего делать. Я создаю полноценную структуру, и я ее создам. Дальше со мной пойдут те, кто могут и хотят расти. В сущности, вы мне должны платить, а не я вам. Хотя всё это уже неоднократно говорилось. Леонид, можете подождать Андрея Константиновича в холле. У меня к вам больше нет вопросов.
Людмила смотрела на Ветрова с нескрываемым ужасом, широко распахнув и без того большие глаза навыкате. Из коридора было слышно, как в административном отделе тщетно надрывается телефон.
«Оля с Геной, похоже, опять где-то обнимаются, а старик Баранников курит», – подумал Дима.
Лёня с презрительной гримасой на лице поднялся со своего стула под вешалкой, взял куртку под мышку и вышел из кабинета, никому даже не кивнув напоследок.
– Георгий, а что вы говорили перед прогнозом погоды? – неожиданно произнес Ветров.
Жора вздрогнул.
– Дословно сейчас не воспроизведу.
– Откройте сценарно-монтажный план. Прочтите вслух.
– «Что ж, пока над Балканами всё-таки безоблачное небо, обратимся к прогнозу центра гидрометеорологии на завтра, двадцать третье марта…», – начал скороговоркой читать ведущий.
– Про безоблачное небо откуда взяли?
Ларионов замялся.
– Сами придумали? Ну, не молчите.
– Родилось путем коллективного обсуждения, – дипломатично ответил Жора.
– Я предложил, – выручил его Клевцов.
Ветров сощурился, но не зло, а, пожалуй, с любопытством.
– Конечно, знаете смысл этой фразы?
– Знаю, хотя ее происхождение не подтверждается источниками.
– И это знаете? А как на самом деле было?
– «Семнадцатого в семнадцать». Сигнал к началу национального восстания в Испании. Июль тридцать шестого5, – пояснил Дима.
– Припоминаю, вы же на историка учились в вузе. А я аспирантуру истфака окончил в МГУ, да… Ладно, разбор окончен. Давайте планировать сегодняшний выпуск.
– На вас пропуска нет, – сухо сказал милицейский сержант.
– Как нет? Заранее заказывали, – не понял Клевцов.
Стас Омельченко, державший на одном плече кофр, а на другом чехол со штативом, без всякого интереса смотрел куда-то мимо него. Всем своим видом он желал продемонстрировать, что его эта возня не колышет.
– Звоните в пресс-службу, – предложил постовой.
Естественно, мобильного телефона у Димы не было. Из сотрудников телеканала «Город плюс» этим средством связи располагал, кроме Носова, лишь генеральный продюсер Фима Орлов. За службой новостей были закреплены только три пейджера: по одному у водителя и Элеоноры, а также один переходящий, выдаваемый корреспонденту съемочной группы, которая надолго оставалась вне машины. Само собой, пользовались ими тоже по бартеру.
Перед поездкой в областной Дом правительства Клевцову пейджер выдали, но в создавшейся ситуации он был бесполезен. Дима окинул взором вестибюль. В будку с бесплатным телефоном, предназначенным для посетителей, выстроилась очередь человек из шестнадцати. Каждый из них скорее пал бы в бою, чем уступил свое право набрать заветный номер. Еще один аппарат, со старомодным диском вместо кнопок, находился на стойке рядом с милиционером.
– Можно от вас? Я мигом! – сказал Дима.
– Это внутренний, – раздался ответ.
– А по внутреннему можно?
– Посторонним запрещено.
Внешняя дверь вестибюля, ведущая на улицу, распахнулась. Мимо Димы и Стаса бодрым шагом проследовали Миша и Лёша с ГТРК. На них пропуск был оформлен своевременно. Оба помахали в знак приветствия, но не остановились: до заседания чрезвычайной комиссии по укреплению бюджетной и налоговой дисциплины оставалось чуть больше пяти минут.
– Betacam у них, настоящая камера. Не то, что наши пукалки, – с завистью отметил Стас.
– Не камера красит человека, – бросил ему Дима. – Стой тут, я сейчас!
Вылетев из подъезда, он галопом понесся вдоль серого здания. За «зеброй», по другую сторону улицы, на стене дома с парикмахерской висел таксофон. Одна мысль билась в голове у Клевцова: «Только бы работал».
Таксофон был исправен, а карточку, к счастью, он постоянно носил с собой. Пресс-служба отозвалась длинными гудками. Сбросил вызов, набрал снова. Наконец, после десятого или одиннадцатого гудка, трубу взяли.
– Алло, – послышался противный голос Аллы Сергеевны Ручкиной, заместителя начальника службы.
Журналисты разных СМИ прозвали ее Сучкиной за высокомерное поведение и вечную волокиту, даже в мелочах. Дима подозревал, что она к тому же глупа, как пробка.
– Дмитрий Клевцов, канал «Город плюс», – выпалил он. – На меня и моего оператора нет пропуска на первом подъезде.
– А я вам что должна, молодой человек? – ответила Ручкина тоном продавщицы семечек.
«Если вы встретили препятствие, думайте не о том, как будете объяснять свой провал. Любым способом необходимо выполнить задание. Настоящий журналист без мыла пролезет куда угодно», – чеканил Ветров на одной из планерок. «Значит, любым способом?» – мысленно спросил себя Дима, чувствуя подступающее бешенство.
– Слушайте меня внимательно, – жестко сказал он в трубку. – Наш разговор записывается на диктофон. Если сейчас же, повторяю, сейчас же не будет пропуска на два лица с аппаратурой, эту пленку мы дадим в эфир, прямо в новости. С комментарием относительно вас и вашего руководства. Первый подъезд. Вы запомнили?
– Молодой… Дмитрий, я одна в отделе… я не смогу так сразу, – зачастила Ручкина совсем другим тоном.
– Ровно две минуты. Время пошло!
– Да что же это… – у Ручкиной, кажется, что-то загремело, падая со стола: то ли связка ключей, то ли стакан с подстаканником. – Ожидайте, я иду!
Дима и Стас поднялись в зал ровно за тридцать секунд до начала заседания.
Старик Баранников стоял и курил в неположенном месте, прямо на ступеньках малого корпуса. Клевцов и Омельченко подкатили к нему победителями. В кулуарах Дима раскрутил на мини-интервью директора ликероводочного завода Еремеева. Директор, он же депутат заксобрания, лихо прошелся по методам работы чрезвычайной бюджетной комиссии, сравнив ее с монголо-татарскими сборщиками дани. При предыдущем губернаторе Еремеев отвечал за всю промышленную политику области, но простился с домом на площади, не дожидаясь смены караула. Депутатство позволяло ему критиковать нынешнюю власть, ссылаясь на свой ценный опыт и не слишком переживая за последствия.
«Должно же быть альтернативное мнение, верно? Какой же сюжет без него?» – про себя приговаривал корреспондент.
– Дима, что вы там натворили? – с присущей ему воинской вежливостью спросил Василий Иванович.
– Где?
– В Доме правительства.
Стас уставился на Диму с неподдельным интересом.
– Понятия не имею, о чем вы, – весело сказал Клевцов.
Адреналин в крови продолжал действовать. Он чувствовал, что готов мчаться вперед, не признавая вообще никаких препятствий. Хотя скромный «Город плюс» вряд ли предоставил бы ему такую возможность, и это Дима осознавал тоже. Вопреки его ожиданиям, Василий Иванович только покачал седой головой, но не занялся воспитанием.
Выпуск записывали в режиме прямого эфира, чтобы сдать его за полчаса до показа, в девятнадцать ноль-ноль. Так рассчитывали исключить возможные накладки. Во вторник новости вела Маша. Ветров на записи, как правило, не присутствовал, дабы не нервировать подчиненных. Он, не попрощавшись, уехал куда-то в начале шестого. Элеонора сегодня тоже решила отчалить пораньше. Собственно, она не обязана была сидеть до упора: по инструкции за процедуру и результат записи отвечали ведущий с дежурным монтажером.
– На трамвай? – поинтересовался у нее Дима.
Им было по пути, оба даже выходили на одной и той же остановке.
– Долго на трамвае. Пошли на маршрутку.
Они без спешки спустились по лестнице на крыльцо, разом глубоко вдохнули свежий весенний воздух. Обогнули главный корпус ГТРК с ярко освещенными окнами и несколькими «Волгами» последней модели у ворот. Парадные двери гостелерадиокомпании были распахнуты, чьи-то темные фигуры мелькали на их фоне.
– Сегодня «Лицом к землякам», – вспомнила Элеонора. – Губернатор зажигает.
– Назвали бы лучше «Весь вечер на арене».
– Весь уже не потянет наш Гордей Романович.
Губернатор области Гордей Романович Царёв был силен в устной речи. Живая и образная, она то текла из него уверенным потоком, то била сверкающей струей. В произнесении докладов, приветствий, тостов ему не было равных еще в обкоме партии в ту пору, когда партия правила, не зная конкуренции. Кроме того, прирожденного секретаря по идеологии отличала запоминающаяся внешность. Высокий рост, прекрасная осанка, густая шевелюра, с годами не ставшая реже, живые как шарики ртути глаза – всё это стало его важным преимуществом в публичной политике бурных девяностых. Гордей Романович не покинул ее сцену, как некоторые его товарищи, унесенные ветрами перемен. Наоборот, сумел вырасти.
Первые всенародные выборы он выиграл с убедительным перевесом. Тоска по мудрому спасителю-избавителю из числа старых кадров охватила тогда многих его земляков, особенно тех, кто искренне недоумевал, зачем нужна какая-то приватизация и почему нельзя напечатать больше денег, чтобы банкнот с множеством нулей хватило всем и каждому.
«Кто крайний в цари?» – бросал Царёв, взбираясь на очередную трибуну, и благодарная аудитория встречала его свойским смехом. В итоге область при нем быстро приобрела репутацию пряжки «красного пояса». Так ее обозвал один обозреватель московского демократического издания. Название прижилось, тем более что речистый Гордей Романович сделался заметной персоной на общероссийском уровне. Как член Совета Федерации, он регулярно выступал за поворот к социальной сфере и поддержку отечественного производителя.
Экономического чуда регион под его властью не сотворил, скорее даже наоборот. За дотациями Гордей Романович по-прежнему ездил в ненавистную «красному» избирателю Москву. Без них пришлось бы туго. Как ни странно, вовремя подвернулся дефолт, на который можно было списать многое. «Да, небогато мы живем, но не беднее других!» – патетически восклицал Царёв на открытых для журналистов планерках и в телестудии…
– Строительный техникум, – объявил водитель маршрутки по просьбе старушки, которая всю дорогу боялась проскочить мимо.
Дима помог бабушке выбраться из микроавтобуса, потом подал руку Элеоноре. Ее длинные и тонкие пальцы были прохладными, ощущение от них внезапно показалось ему приятным.
– Ты на пианино играешь, наверное? – спросил он.
– Даже не пробовала. И не рисую, кстати, – ответила она.
Чувствуя какую-то двусмысленность от их беглого соприкосновения, Клевцов подчеркнуто бодро сказал:
– Ну что, тебе направо, мне налево.
– Налево неплохо иногда, – едва уловимо усмехнулась Элеонора.
Когда он уже собрался помахать ей, она вдруг добавила:
– Андрей Константинович действительно волнуется из-за этой истории с порнухой. Давай завтра на свежую голову кое-что обсудим, только один на один.