Топор, блестящий огромный топор, отточенный и отполированный, наперекрёст с таким же прекрасным молотом. Радиаторная хромовая решётка, с топором и молотом, выглядела замечательно. Он остался доволен. Всё сам, как обычно, всё сам. Что может быть лучше хорошего светлого денька?! Любимая машина, верный друг, блестит, ярко блестит и пышет мощью. Трубы над крышей светятся, как огромные стальные рога… Они могут отправляться в путь, в путь зова и справедливости. По любым дорогам, туда, где они так нужны.
Фолксвей был готов. Сила, величие, и очень яркий непривычный цвет, для такого огромного и брутального трака. Генри харкнул на передний бампер, чтобы дорога легла гладко, и полез в кабину. Трак устрашающе завёлся, загрохотал, из труб повалил дым. Фары, вечного света, зажглись. Они снова живы, они снова одно целое. Дорога зовёт их, зовёт страстно, зовёт настойчиво, и они отправляются в путь.
Пустой огромный гараж, ангар, остался на мексиканской границе. В нём не было мастеров, не было работяг. Там остались только лужи крови и пустота. Теперь там порядок.
Фолксвей растворился в дрожании горячего воздуха над асфальтом, и неизвестно где он явится, на просторах американских бесконечных дорог, среди красоты и величия пейзажей. И там, где он явится, обязательно, кто-то умрёт…
В каждом уважающем себя придорожном американском кафе, в местах, где чтят традиции и свою историю, в углу есть столик для золотого американца. Иногда его зовут солнечным, но лишь те смельчаки, кто уверен в чистоте своего сердце перед округом и городом, перед своей семьёй. Чаще, из уважения и осторожности, его зовут пшеничным или кукурузным, из-за цвета волос и светлой бороды. Не многим добрым людям, удавалось видеть буйволиную куртку, с рогами на спине и нашивками на плечах. На одной нашивке, выцветший, но всегда чистый, американский флаг, на другой – топор и молот.
Утром на столике всегда стоит чашка крепкого кофе или стакан свежей прохладной воды. Обязательно, на столе местные цветы, или урожай, в зависимости от сезона и местности – чем богаты, чем наделяет Америка. Изредка, это просто деньги в стаканчике, когда добрым людям совсем нечем поделиться. По вечерам, на ночь, непременно стопка виски или бутылка пива. Конечно, всё зависит от городка и людей. Некоторые кладут патроны на стол или под стол канистру. Некоторые украшают стену над столиком своими трофеями, будь то рога оленя или кубок сына, с первых больших соревнований, или детский рисунок дочурки. Тем, что дорого и тем, что есть делятся люди. Традиция крепка и неизменна – за этот стол никто и никогда не садится.
– Эй, детина, твою мать!! А ну-ка отойди от стола! – крикнула Джесс, своим сильным породистым голосом, из-за барной стойки, и достала двустволку. Хозяйка не на шутку разозлилась и если она достала ружьё, то все местные знали, она обязательно выстрелит – в таком возрасте за оружие никто просто так не хватается. Настроение, с каждым годом, у неё становилось всё хуже и хуже. Всё больше она напоминала своего скрягу грубияна отца.
Стэнли, слегка перебрал и позабылся. Он отодвинул стул от столика и усадил на него свой зад, игнорируя слова старухи Джесс.
В нескольких футах, в сторону от головы Стэна, в стену врезалась крупная дробь и раздробила дерево в труху. Детина мгновенно отрезвел, все замерли.
Старуха кричала в голос:
– Вторым стволом развалю твою пустую башку! Видит бог, и каждый добрый посетитель, я не пожалею на это второго патрона и дробь!!!
– Стой, дорогая, стой, – поднялся из-за столика местный завсегдатай, с друзьями, – сейчас мы его вышвырнем! Пожалей дурака…
Взрослый мужик, который пробовал у Джесс свой первый виски, и парковал свой первый байк, сделал пару шагов к стойке и преградил путь выстрелу, потому что не сомневался в твёрдости её руки.
Бедолагу, онемевшего у столика Жёлтого Американца, быстро взяли под руки и практически вынесли на улицу. Старый друг семьи стоял перед стволом ружья, из которого выходил дымок, и мило улыбался:
– Дорогуша, прости идиота, а? Хороший вечерок, а?
– Лаадно, вашу мать! Всем выпивка за мой счёт. И отнесите уже за золотой столик лучший стейк и виски! И поживее!!
Ружьё вернулось под стойку. Хохот, мат и бутылки летели вслед Стэну, в закрывшуюся за ним дверь. Молодой парень, вероятно год теперь не появится у Джесс, в лучшем баре в округе. Но он не переживал, он радовался, что ему удалось унести ноги, удалось уйти живым. Трезвее чем сейчас он никогда не был.
Дыру в стене завешали оставленной шляпой Стэна. На столе красовалась откупоренная бутылка виски и пах прекрасный сочный кусок мяса, с ягодами и кукурузой. Бар стоял на ушах. Веселье давалось на славу, и никого ничего не смущало. Все знали, что Джесс, когда была маленькой девчонкой, когда был жив её злобный папаша, хозяин семейного бара, удалось своими глазами увидеть Жёлтого Американца. А кусок золота, которым он рассчитался с её семьёй за выпивку, до сих пор хранился в местном банке. И всё это знали наверняка, потому что история городка изменилась, как и история любого места, где побывал Пшеничный, на своём огромном траке.
Какая же эта идиотская привычка, всё нюхать. Местным копам он не нравился. Брезгливо и даже надменно они смотрели на этого придурка. Ну как так можно?
Один из полицейских поднял большущий дубовый лист с бетонного пола и потер его пальцами. А этот дикий пёс, скрутил ему руку за спину и вывел из ангара. Напарник дернулся было, чтобы вступиться за друга, но шериф гаркнул своей многофунтовой глоткой и всех успокоил. Пёс пошатался по гаражу, понюхал по углам, погавкал на подчинённых и вышел на парковку. Шериф самолично принёс ему кофе:
– Пёс Кристофер, я понимаю… но всё же давай чуточку помягче, – обратился, низко растягивая гласные, шериф к ищейке.
– Да старик, да… Время нас не щадит. Может ты думаешь я устал? Может ты думаешь я потерял контроль? Лучше скажи мне, засранец, откуда тут эти грёбаные листья?! Это что? Он хочет нас сбить с толку? Всё равно возьму… Не я, так кто-то из молодых. Как бы ты и вся прочая деревенщина его не любили.
– Дорогооой, он Америка! Как ты собираешься брать легенду? Ты его видел только мельком, и то не его, а его Фолксвей, его сверкающий зад. Поговаривают, что грузовик всё такой же новенький и всё так же исчезает. А мы? Посмотри на нас! Амеееерика! Понимаешь?..
– Америка закон! А он убийца, и не важно убийца кого… Легенда?! Ты правда веришь в эту чушь?
– Суди сам… Сколько лет прошло с тех пор? А он всё так же молод, всё так же силён. Ты же видел, что в гараже! Сколько? Лет двадцать с того раза?
– Двадцать один, – ответил ищейка шерифу и вылил кофе на дорогу, – Всё такой же дерьмовый кофе, как и двадцать лет назад.
– А ты всё такой же милашка, Пёс Кристофер. Что-то в Америке вечно. Понимаешь, старичок? Держи нос по ветру!
– По машинам, щенки! – громко подал голос почти нестареющий гончий, своим молодым коллегам.
К нему в машину, на переднее сидение, сел долговязый смуглый парнишка, с совершенно звериным оскалом. Видимо смена. Два джипа шумно и бурно устремились куда-то туда, куда-то по неотложным делам.
Шериф смотрел вслед его новой дорогой машине. Мощной, устрашающей. Смотрел с ностальгией. Он помнил, хорошо помнил, как много лет тому, они, будучи ещё совсем молодыми и неопытными, участвовали в подобном расследовании. Помнил шериф, и тот сверкающий трак на дороге. Помнил и гордился, что когда-то был рядом с грузовиком Американца.
Во взгляде шерифа на дорогу не было грусти, не было и жалости. Глаза живо блестели. Даже слишком, для его грузного, спокойного, и невозмутимого лица. Он то знал, точно знал, что всё будет в порядке. Всё будет замечательно, а Американца на жёлтом траке никогда не возьмут. Понимал он и своего старого знакомого. Хорошо понимал. Гончий пёс не может просто остановиться. Не может бросить цель, даже если она недостижима. А если остановится, то подохнет. Ведь всё что у него есть – это погоня. Он сам погоня.
– Эй, бедолага! Да ты, Джо. Как рука?.. Да мне насраать! А ну-ка, принеси мне нормальный кофе! Тебе же налила жёнушка с собой в термос хорошего кофе? Вот и замечательно, Джо. Вот и замечательно.
Семья Маклин носила траур. Как он и хотел, его прах развеяли среди деревьев. Джереми верил, верил, что у него получится, верил в свой округ. Семья Маклин, вообще, весьма набожна, как и многие американские семьи. И у Джереми всё получилось – близкие всегда верили в него. А умер он слишком рано, едва перевалив за пятьдесят, и это стало настоящей трагедией.
В городе было пусто, те кто не отправился в пригород, в дом Маклин, почтить память, тех просто не было в городе, или не было в живых.
Нет, это не был самый большой и шикарный особняк на просторах парящего орла. Да, это был достаточно большой дом, но не способный уместить всех гостей. Двор и сад заполнились людьми. И люди дышали свободно. Помимо траура, город приобрёл свободу, приобрёл прозрачность и уверенность в завтрашнем дне, уверенность в Америке. Город приобрёл и укрепил традицию Солнечного Американца. В дом Маклин, шли не только почтить память Джереми, но и отдать дань Жёлтому Американцу, отблагодарить.
Бедная, исхудавшая вдова, обессиленная, вместе со своим стариком и детьми, организовала у рощи, неподалёку от дома, место благодарения. Как смогла. Как сумела. Они просто вынесли самый большой и дорогой стол на улицу, а люди помогли оттащить его поближе к дубовой роще. Через пару часов, к столу уже было невозможно подойти – щедрость и доброта жителей не знали предела.
Вдова не справилась бы, если бы в сердце была только утрата, если бы в сердце была только боль от потери. В сердце была справедливость, была благодарность, была Америка. Жёлтый Американец обязательно приходит туда, где он так нужен. Приходит, и навсегда остаётся в сердцах людей, и у них на устах, рассказами и легендами для детей и внуков. Остаётся, взрослеет и развивается вместе с добрыми людьми.
Господь Велик. Да прибудет благодать всем добрым людям. Дом полнился скорбью и праздником одновременно. Полнился людьми, разговорами, уважением и любовью. Роща сегодня была спокойна. Роща ширилась и тянулась к небу. Цвет закатного неба коснулся макушек деревьев, и забрал душу малыша Джереми. Ему уже не было пол века. Он не нёс с собой тяжесть бремени и радость дел. Сквозь свою дубовую рощу, сквозь заповедник, который возродил ещё его прадед, он лёгкий и радостный убежал в закат. Беззаботный и счастливый мальчишка. Отомщенный.
Был в городке и другой траур. Менее светлый и праздничный. Там, куда пшеничный приходил не с любовью и молотом укрепления, а с топором справедливости, с острым топором справедливости.
Беду не ждёшь, когда ты горд, когда ты обращён к своему высокомерию, не к сердцу, не к душе, не к Богу. Беду не ждёшь, когда жизнь полна и сладка, когда не чувствуешь привкуса чужой горечи, в этой сладости. И беда обязательно приходит, чтобы наконец стало слышно душу, чтобы люди обратились к своему сердцу и Господу. Всегда неожиданно, всегда не вовремя, и, обычно, уже поздно…
Было поздно. Американец появился в городе с закатом, и появился не для того, чтобы призывать к вере или любви. Он здесь чтобы убивать.
Вдова Маклин кричала в голос, в истерике, в своей спальне на втором этаже, когда в дверь сильно и в то же время сдержано постучали. Было в этом стуке что-то большое, что-то огромное. Собаки ушли во внутренний двор, как и не было их, даже голоса не подали. Вдовушка успокоилась и задремала. Лампочки, как будто, засветили ярче. Дети не спали. Старик пытался успокоить бедняжку, его сын, в это время, лежал в местном морге. Гостей не было. Прочие родственники и близкие друзья или ещё не доехали, или желали переждать бурю в стороне.
Стук. Старшая дочь, уже взрослая прекрасная девушка, так и не связавшая ни с кем жизнь браком, вместе со своим младшим братом тинейджером, с тревогой, подошла к двери.
Странно, но ручка была немного тёплая. Из-за двери тоже чувствовалось какое-то необъяснимое тепло, и это успокаивало. Она открыла дверь.
Младший открыл рот, почти так же широко, во весь дверной проём.
– Доброго вечера, доброй американской семье Маклин! Кудрявый, роток-то прикрой! Примите мои соболезнования. Мисс? – мужчина старомодно приподнял шляпу рукой и кивнул, во второй руке он держал огромный молот.
Не дожидаясь ответа, он вошёл в дом. Прекрасная Донна потеряла волю и не могла ответить, не могла пошевелиться. Почему-то радостный и как всегда непосредственный мальчишка, прыгал вокруг странного гостя, как молодой бычок. Мальчишка Уилл предложил гостю стакан воды, с трудом сдерживая восторг. Сошлись на пиве, и малец убежал к холодильнику. Донна прикрыла дверь.
– Мисс, – снова обратился к ней мужчина с прекрасной светлой бородой, подступил, поставил кувалду у двери, и подал Донне руку, приглашая пройти в её же гостиную.
Она так и молчала. Так и сидела. Так и смотрела на него, свободно и по-хозяйски рассевшегося, как у себя дома. А он и был у себя дома, в Америке.
– Солнечный, это правда ты? – поинтересовался Уилл, протягивая Американцу пиво.
– Да, малец, можешь звать меня Генри, – ответил желанный гость и уложил ноги на столик.
– Оооо! Генри? Так у тебя имя есть? Круууто! Генри! Сестра! Донна, ты в норме? Это Генри! – не унимался Уилл продолжая сверкать молниями радости, ещё немного и он мог описаться от восторга, так это было несдержанно.
– А ты крупный для своего возраста! Сколько тебе? Шестнадцать?
Восторг перекрыл скорбь, о смерти отца Уилл совершенно не думал, не хотел этого принимать. Он хотел что-то сделать, что-то хорошее, какой-то добрый жест. Хотел проявить своё почтение. Донна сидела замороженная, изредка хлопая глазами. Она, естественно, тоже знала кто это, но боялась и звук обронить и шевельнуться.
– Да! Конечно, занимаюсь! Я в защите… Слушай Генри, какой у тебя размер ноги? Двенадцать, типо того?
– Меткий глаз, малыш! Типо того… – ответил Американец и снова приложился к бутылке.
– А ты сколько в этих сапогах, Солнечный? Лет сто?
Генри хохотнул и скинул сапоги на пол, казалось, что над его головой, после того как он снял шляпу, немножко что-то светится:
– И не говори, малыш, и не говори, ха-ха-ха, – забасил Американец так, что задрожала гостиная.
Уилл сбегал к холодильнику, поставил на столик перед гостем ещё бутылку пива и убежал на верх. Донна улыбалась. Улыбалась, и всё что она придумала – это подняться, поклониться, и отправиться в кухню греть для гостя ужин. И это было не плохо. Пшеничный крякнул в ответ на поклон и приподнял свой зад, после чего устроился ещё удобнее.
Пробегая мимо спальни матери, где уставший старик держал вдовушку за руку, Уилл гаркнул в комнату: «Золотой! Золотой у нас!». Она не проснулась. Старик боролся со сном, чтобы не оставлять бедняжку одну. Он боялся за неё. Боялся, что она может что-то сделать, что-то нехорошее. У старика болело сердце и опускались руки. Он ничего не понял, подумал, что мальчишка слетел с катушек.