Уснула я далеко не сразу. Матрас банкетки оказался тонким и жестким, а мое тело отнюдь не обладает этими качествами, следовательно, кто-то из нас двоих должен был страдать. И вдруг чье-то горячее дыхание на моей щеке вырвало меня из полусна. Я открыла глаза, но лицо находилось слишком близко к моему, чтобы я могла его разглядеть.
Тогда я закричала. Лицо тоже закричало. Потом и Лили закричала.
Лицо мгновенно отскочило назад, и тут, в тусклом свете, я узнала свою дочь.
– Хлоя, что ты делаешь?
– Ничего, я пришла тебя обнять перед сном, – пробормотала она, пряча руку за спину.
– Что у тебя в руке?
– Ничего.
Я заглянула под подушку: там ничего не было.
– Дай-ка мне телефон!
– Но, мама…
– Немедленно отдай мой телефон, Хлоя! И если ты снова попытаешься забрать его у меня, ты его уже никогда не получишь.
С явной неохотой она все же выпустила свою добычу и вернулась к себе в кровать. Не успев опять закрыть глаза, я услышала, как Лили ей прошептала:
– Ты и правда считаешь, что она тупее паровоза?
Остаток ночи прошел без инцидентов.
В семь утра нас разбудил страшный холод. Вчера, после долгой езды на велосипеде, мы хорошенько разогрелись, и я не подумала, что стоило включить отопление. Сегодняшним утром собственное тело мне показалось чужим от неудобного сна и мурашек на коже.
Я установила прямо на солнце стол и стулья. Девочки вылезли из-под одеял, только когда я уже накрыла завтрак. Мы вместе поели, молча, любуясь Рейном. Солнце отражалось в воде и согревало наши продрогшие тела, и привычный вкус кофе меня успокоил. Впервые, с тех пор как мы отправились в незапланированное путешествие, я подумала, что, возможно, это правильное решение.
Как знать, если бы я над этим раздумывала, я наверняка изменила бы его. Я по природе не авантюрна, мне не нравятся экспромты, мне всегда нужно все предусмотреть, организовать. Неизвестность меня пугает, отсутствие контроля над чем-либо приводит в ужас. Самое лучшее для меня – заключить себя в капсулу привычной обстановки, знакомых мест, людей и дорог. Я постоянно отказываюсь от всего, что выходит за рамки этого периметра. Так, я отказалась от свадьбы двоюродного брата на другом конце Франции, вечеринки в незнакомом ресторане, встречи в отдаленном районе Тулузы, а уж о поездке за границу и говорить не стоит. И я всегда находила подходящие предлоги: я занята в этот день, я очень устала, дочери уже давно меня не видели, да и Франция так прекрасна, что нет нужды куда-либо ехать. Все в это верили: я домоседка, тяжелая на подъем, состарившаяся раньше времени. Я порой тоже стараюсь убедить себя, что это именно так, но в глубине души знаю, в чем заключена истинная причина.
Мне было восемнадцать, когда у меня случилась первая паническая атака. Я вела машину ночью, по кольцевой автодороге, возвращаясь после вечеринки с друзьями. Внезапно я стала ехать медленнее, а потом и вовсе остановилась. И тогда я почувствовала дрожь в пальцах. Меня словно обдало жаром изнутри. Я начала задыхаться. Открыв окно, я включила радио. Зубы мои оказались плотно стиснуты, а сердце принялось так сильно биться, что мне показалось, будто оно сейчас остановится. Мне стало трудно дышать, голова кружилась. Я кое-как выбралась на полосу аварийной остановки, не понимая, что со мной происходит, уверенная, что я сейчас здесь умру, вот так, в полном одиночестве. Я разложила сиденье и легла, закрыв глаза, надеясь, что мне не будет уж очень больно. Вокруг меня все словно покрылось пеленой, словно все происходило во сне. Я дрожала всем телом, я даже не замечала мчавшихся машин, а слышала только свое сердце. Длилось это несколько минут, показавшихся мне бесконечностью. Постепенно сердечный ритм стал замедляться, дыхание выровнялось, тело расслабилось. Меня сильно зазнобило. Я не стала ничего ждать, опять села за руль и продолжила путь. Когда я вернулась, отец с Жанеттой уже спали, я прошла в свою комнату и тоже легла.
Ночью все повторилось. В последующие дни тоже.
Врач отправил меня к психиатру, который диагностировал у меня панические атаки с элементами агорафобии. Он мне прописал лекарства, которые я принимала несколько месяцев, а также назначил сеансы поведенческой и когнитивной терапии. Я должна была научиться противостоять своим страхам, освоившись с ними и став менее чувствительной. Я выдержала лишь три сеанса. Когда я сказала психиатру, что отказываюсь от терапии, он признал, что действия, когда паническая атака провоцируется, часто бывают очень болезненными для пациентов. Так оно и оказалось в моем случае. Но еще бóльшую роль сыграла боязнь окончательно лишить себя надежды на излечение. Мне хотелось оставить «про запас» информацию о том, что действенная методика существует, на случай, если болезнь меня накроет уж совсем нестерпимо. А если я пройду все сеансы сейчас, и она не подействует, у меня не останется никакого спасательного круга.
Так что, оставаясь замкнутой в своей капсуле, я просто сводила к минимуму риски. Я вращалась исключительно среди знакомых людей, бывала только в привычных местах, ездила по определенным дорогам. Вплоть до последнего решения. Вот об этом-то я как раз и не подумала. Я вообще не подумала о себе. Дочерям требовался свежий воздух, и я прорвала свой кокон.