«Любовь есть неосознанное стремление к продолжению человеческого рода», – утверждал великий философ Шопенгауэр. Порошину эта мысль показалась сначала весьма глубокой. Но чем чаще он повторял про себя изречение мудреца, тем сомнительнее выглядел постулат. Ведь у животных тоже есть неосознанное стремление к продолжению рода. Получается, что и у них есть любовь. Почему же Шопенгауэр не подумал об этом? Но мыслитель был очень близок к истине. Его положение легко развить и углубить. И Аркадию Ивановичу Порошину однажды показалось, будто он окончательно сформулировал закон природы, открыл суть явления, нашел истину. А озарила Порошина горкомовская буфетчица – Фрося.
Аркадий заметил Фросю давно, на сцене самодеятельности, когда она тренькала на балалайке и пела частушки. Красавиц на Магнитострое было не так уж много: журналистка Людмила Татьяничева, молодая учителка Нина Кондратковская, дочка инженера-спеца Эмма Беккер, ну и эта – Фрося. Но что-то было в ней примитивное, если не вульгарное. И вдруг она преобразилась. В буфете горкома партии Фрося работала не так уж и давно. Взяли ее на эту должность по личной рекомендации Ломинадзе. Девчонка обладала феноменальной памятью, мгновенно усваивала и мягко имитировала манеры интеллигенции, органично вписывалась в цвет местного общества. И все-таки устойчивости в уровне культуры у Фроси не было. Она срывалась.
Обеды в горкомовском буфете были приличными: борщи с мясом, наперченные рассольники, суп харчо, котлеты с гречкой или вермишелью, а иногда люля-кебаб с рисом. Жаркое или гуляш с картофельным пюре всегда были. Ломинадзе любил покушать вкусно, но при условии, чтобы блюдо готовилось для всех, а не только для секретаря горкома. Голода в стране в это время уже не было при всей скудости. В горкомовский буфет стали приходить на обед и директор завода Завенягин, и Коробов, и Валериус, и прокурор Соронин, и начальник НКВД Придорогин, а также интеллигенция – врач Функ, преподавательница института Жулешкова со своей любимой студенткой Лещинской, журналистка Олимпова… Обеденный зальчик буфета становился и местом деловых встреч, и клубом общения, и коротким – часовым – отдыхом от суеты, ругани, перегрузок. Просачивались в горкомовский буфет и прилипалы, такие как осведомители НКВД – Махнев, Разенков, Шмель. Фроська вначале пыталась их терроризировать:
– Ты кто?
– Я Шмель.
– Шмель – это насекомое. Я тебя спрашиваю: где работаешь? Как сюда попал?
Ломинадзе, однако, поставил буфетчицу на свое скромное место:
– Фрося, мы тебя взяли на работу не для того, чтобы ты хамила. Капиталист выгнал бы тебя за грубость без раздумья. Чем тебе не нравятся эти парни? Вай-вай!
– Так они же сиксоты, – наивно оправдывалась Фроська.
Сексот – это сокращенное название секретного сотрудника НКВД. Но в народе не все об этом ведали. И каждого ябедника обзывали извращенно сиксотом, не докапываясь до происхождения термина. Ломинадзе не терпел это гнусное словечко. Сексот – сиксот! Услышал сие словцо – и настроение портится, будто нечаянно в рот попала мокрица.
– Откуда тебе известно, что они… эти, так сказать, иудушки? – посмотрел пристально на буфетчицу секретарь горкома.
– Иудушки! – отогнал мух за обеденным столом доктор Функ.
– Иудушки! – прозвенела выпавшая из рук Лещинской ложка.
– Иудушки! – подтвердила громко и решительно рыжая буфетчица Фрося.
Начальник милиции Придорогин встал шумно из-за стола, бросив обкусанный ломоть хлеба, опрокинув солонку.
– Соль просыпал, будет ссора, – раскланялся, уходя из буфета, доктор Функ.
Придорогин подошел вплотную к Ломинадзе и зашипел:
– Надо думать, прежде чем рот раскрывать.
– Что я сказал? Чего ты окрысился? – отодвинул начальника НКВД Ломинадзе, поскольку от него исходил дурной запах гнилых зубов.
– Секретарь горкома называется! А разговорчики политически ущербные. Скажите мне, товарищ Ломинадзе, как это вы мыслите оперативную работу без осведомителей? Каждый сознательный советский человек должен быть сексотом, помощником органов госбезопасности. Вы подрываете наши устои. Не суйте свой нос в то, в чем не разбираетесь.
Виссарион Виссарионович Ломинадзе тоже рассердился:
– Если они ваши, извините за выражение, сексоты, то почему об этом известно нашей буфетчице Фросе? Вы просто не умеете работать, товарищ Придорогин. У вас низкий профессиональный уровень!
Секретарь горкома партии окинул начальника НКВД неуважительным взглядом и вышел из буфетного зальчика. Через другие двери, в другую сторону, столовую демонстративно покинули Соронин, Придорогин, Пушков, Груздев. Гордо вышли и Жулешкова со студенткой Лещинской. Да, это был, конечно, скандал. Порошин не присоединился к уходящим. Он ощущал зверский голод, а обед был вкусен: суп гороховый, омлет с языковой колбасой, компот из ароматных груш солнечного Крыма, горячий, только что выпеченный хлеб. По этой причине Аркадий Иванович съел не только свой обед, но и оставшиеся, даже не затронутые омлеты своих коллег – Придорогина и Груздева.
Буфетчица Фрося сначала было заплакала, но через миг взбодрилась гневом, схватила поварешку и подбежала к столу, где сидели Махнев, Разенков и Шмель. Она шваркнула черпалкой по тарелке с гороховым супом, обрызгала желтой жижей и сидящего на другом столе Порошина.
– Мы составим акт, – пропищал Шмель, размазывая по своему лицу гороховую слизь.
Фроська ударила его поварешкой по губам:
– Из-за вас, идиетов, начальство голодным осталось.
Разенков и Махнев подошли подобострастно к Порошину:
– Просим, товарищ замначальника, зафиксировать ситуацию для судебного дела. Заверьте наш протокол.
Порошин вежливо поклонился:
– Простите, молодые люди. Но я задумался – и ничего не видел, не слышал. Разве здесь что-то произошло?
Под ударами поварешки Разенков, Махнев и Шмель выскочили за дверь, ушли, но свои омлеты засунули в карманы, обложив лакомство ломтями хлеба. Фроська начала обтирать полотенцем кожаную куртку Порошина.
– Вы уж извините, я нечаянно вас обрызгала.
Золотоволосая синеглазая девица была так близка и красива, что Порошина окатило жаром. Он поцеловал ее шутливо в щеку.
– Вы што ето? – отступила и подбоченилась она строго.
– Ты мне нравишься, – улыбнулся Порошин. – Я тебя давно держу на примете.
– Я многим нравлюсь. Што же, меня теперича будут облизывать все подряд? Вы меня не за ту приняли.
– Извини, Фрося.
– На первый раз прощаю, так и быть. А как вас зовут?
– Зови меня просто – Аркадий.
– Вы ведь из нашего НКВД? Новенький – с Москвы?
– Да, Фрося.
– А где поселились?
– В общежитии.
– Ваши обычно не так житействуют. Арестуют человека, раскулачат семью, врагами народа объявят. А дом али квартиру с вещами забирают. Чекисты не бедствуют. Им ни к чему бедствовать.
– В такое не верю, Фрося. Может, что-то где-то было. Но знай: это для нас не очень типично. А подонки, сволочи, перерожденцы есть везде.
– Вы идейный, вижу. С крылышками ангела.
Порошин встречался с Фросей почти каждый вечер, ходил с ней в кино, на танцы, пирушки своих друзей. И уже через месяц осознал, что жить без нее не может – влюбился! Да и она потянулась к нему, как зеленая травиночка к весеннему солнцу. На ухаживания Порошина за горкомовской буфетчицей Фроськой с разных бугров смотрели по-своему. Лева Рудницкий предлагал:
– Давай сыграем комсомольское бракосочетание – с клятвой под бюстом вождя. У меня уже есть одна пара – Виктор Калмыков и Эмма Беккер.
Ломинадзе шутливо предупреждал:
– Не вздумай обмануть девчонку.
Завенягин искренне радовался:
– Жду приглашения на свадьбу.
Придорогин, Пушков и Груздев полагали, что через Порошина буфетчица горкома партии будет завербована в осведомительницы. Не обошлась любовь к девчонке из казачьей станицы и без ревнивого нападения молодцев. Однажды поздно вечером два кулакастых богатыря свалили с ног Порошина, чуть не забили его кольями. Но он извернулся, начал стрелять. Хулиганы убежали. Однако бригадмильцы выследили их. Сержант Матафонов на другой день приволок перепуганных парней в милицию. Оказалось, что это Фроськины поклонники – Антон Телегин и Григорий Коровин. Порошин по мольбе Фроськи отпустил недорослей, простил их. Позабавило Порошина признание Фроси:
– Не можно им в НКВД оставаться, Аркаша.
– Почему не можно?
– У них и другие грехи на душе. Ежли раскроют – расстреляют. И меня с ними. Мы из одного куреня. И на мне грехи страшные!
– Какие грехи, Фрося?
– Мы степь супротив большевиков подожгли. Склады у них тогда спалили, бараки, столовую, штабеля с тесом.
– Зачем вы это делали?
– Так ить вы, комуняки, захватили наши казачьи земли, покосы. Все хозяйства разорили, скот отобрали. А сколько людей постреляли, в тюрьмы загнали… Порушили вы нашу землю, казачество.
– Фрося, ты права только с высоты своей кочки. Да, землю у вас отняли. Но для чего? Чтобы построить металлургический завод, получить металл, дать земледельцу трактор, богатую жизнь! Представь, что будет через десять – пятнадцать лет: цветущие сады, золотые раковины в сортире каждого рабочего, изобилие продуктов, колбас, конфет. Каждая кухарка будет по очереди управлять государством. И тебя, Фрося, пригласит лично товарищ Сталин и скажет: «Я ухожу в отпуск, вы уж вместо меня проведите заседание политбюро, порешайте кадровые вопросы, международные проблемы».
– Чо врать-то? Сказки все это.
– Не вру, Фрося, а действительность превзойдет все сказки. Все это обещает партия, а не я! Партия, которая не сдержит обещаний, превратится в сборище жуликов и преступников. Коммунисты думают о народе, о будущем страны. А вы степь подожгли. Наверное, и диверсии на высоковольтных линиях – дело ваших рук?
– Да уж, Аркаша! Я и вымыслила эти дурверсии. А Гришка Коровин и Антоха Телегин исполняли мой вымысел. Лаптей по округе много валяется. Сунь камень в лапоть, обмотай проволокой… И раскручивай, забрасывай на илектрические провода! Полетят молнии трескучие, искры пухлые. И замирает, корчится ваше чудище – чертов завод!
– Ты скажи, Фрося, своим дружкам – и Гришке, и Антону, чтобы затихли, одумались. Дело о диверсиях на электролиниях мне поручено расследовать. За такие проказы шлепнут сразу, в любом возрасте. Расстрел по закону – с двенадцати лет. У нас это обозначается тремя буквами – ВМН, высшая мера наказания. И пойми – я совершаю преступление, укрывая тебя и этих дурачков, Телегина и Коровина.
– Так ить ты меня любишь, Аркаша.
– Люблю, но…
– А што такое любовь?
Порошин молчал, огорченный дуростью Фроськи. Но все же смягчился от ее улыбки, начал объяснять, углубляя великого Шопенгауэра:
– Любовь – это неосознанное стремление к качественному воспроизводству человеческого рода. Вероятно, можно говорить о генетически запрограммированном поиске качества. По этому закону через миллион лет все люди будут красивыми, умными, талантливыми. Произойдет естественный отбор. У дурнушки меньше возможностей продолжить род.
Фроська расхохоталась:
– Красивая и умная родит одного-двух. А замухрышка – дюжину!
Теоретическое положение Порошина пошатнулось. И серьезного разговора с Фроськой не получалось. Основную идею она спародировала частушкой, лихо отплясав:
Бросил дед свою старуху,
полюбил он молодуху.
Энто не чудачество,
а борьба за качество!
Порошин устыдился, что умничает перед Фроськой, впадает в самолюбование. Он понял, что девчонке надо помочь, оказать поддержку: составить список литературы для чтения, подготовить ее к экзамену в местный институт. На работе к Порошину относились день ото дня лучше, уважительнее. Начальник НКВД Придорогин оказался человеком более проницательным, чем предполагал Аркадий Иванович. Как-то он заразмышлял вдруг на оперативном совещании:
– С тех пор как мы поручили Порошину расследование диверсий на линиях электропередач, вредительские замыкания прекратились. Что это означает, дорогие товарищи? Скорее всего Порошин вышел на преступников. Он, должно быть, вышел, ухватился за какую-то важную ниточку. Враги народа перепугались, затихли, ушли в глубокое подполье. Завенягин недавно звонил. Благодарит нас, даже выделил премии. Всем нам надо работать, как Порошин. Чтобы вредители боялись нас, не высовывали носа из поганых деклассированных нор. Встань-ка, Порошин. Выскажи свои соображения, поделись опытом.
Порошин вспомнил о Фроське, о ее дружках Антохе Телегине и Гришке Коровине… Правда для обмена опытом явно не годилась. Надо было что-то выдумывать, ухитряться. Он встал, прикашлянул для важности в ладошку, как это делал Придорогин, и решился на экспромт:
– Да, товарищи. Идея у меня есть. Мы много занимаемся оперативной работой, изобличаем преступников, вредителей, выполняем успешно функцию карающего меча пролетариата. А вот профилактикой, предупреждением преступлений, разъяснительной деятельностью мы занимаемся мало. Конечно, враг народа, диверсант, может засунуть в лапоть камень, окрутить проволокой и забросить данное приспособление на электрические провода. Но ведь все это может совершить по глупости и подросток – без особых антисоветских умышлений, от провинциального идиотизма, от скуки и бескультурья. Но озорной, хулиганствующий подросток не сделает этого, если мы объясним ему, чем все это может кончиться. Нам, по-моему, надо чаще выступать в бараках, на поселках, перед молодежью. Я лично этим занимаюсь. Ну, и вместе с этим надо призывать народ к революционной бдительности. Чтобы у врагов народа земля под ногами горела. А к мелким, нарушениям нужно быть чуточку терпимее…
– Погодь, стоп! – остановил Порошина начальник милиции. – Про терпимость загнул ты не туда. Но речь твоя в общем правильная, напечатаем в стенгазете.
Выступил и Алексей Иванович Пушков:
– По-моему, рано говорить об успехах Порошина. Он увлекся, так сказать, диверсиями. А некоторые важные дела завалил. В прокуратуре появилась жалоба на НКВД от бригадмильца, комсомольца Шмеля. Жалоба справедливая. Нас обвиняют в том, что мы до сих пор не раскрыли тайну с пропажей из морга трупа старушки. В городе продолжают ползать сплетни, будто мы забили бабку до смерти в НКВД. Слухи клеветнические, вредительские, с целью подрыва нашего авторитета. Дело с исчезновением трупа не такое уж сложное. Но Порошин не справился с поручением? Оскорбил он на днях и студентку Лещинскую, которая принесла нам антисоветскую листовку. А девушка-комсомолка старалась нам помочь…
– Да, да! – поддержал Пушкова начальник милиции. – Провалы у Порошина имеются. На прошлом совещании он заверил нас, что найдет вражескую руку, которая нацарапала антисоветскую листовку. Похвастался, похвалился, а врага народа так и не обнаружил. Да и разговорчики вел политически незрелые. Мол, не вредитель написал прокламацию, а какая-то ученица из школы. Де, мы имеем в наличии не листовку, а текст из Библии. Будто Библия – не антисоветская книга! Так выходит? Почему ползучие гады не найдены? Ответь нам, Порошин!
Лейтенант Груздев вступился за Порошина:
– Вы же сами, Алексан Николаич, велели отложить эти дела, заняться диверсиями. Да и сексотов Махнева и Разенкова вывели у нас из подчинения, перебросили на слежку за Ломинадзе.
Придорогин постучал по зеленому сукну стола своим костлявым, коричневым кулаком:
– Вообще-то так… листовка от нас не уйдет. Потребно выбирать главные направления. Сигнал есть у нас от Шмеля, что начальник прокатного цеха Голубицкий занимается вредительством. Преподавательница института сообщает о нездоровых настроениях среди студентов. А она, Жулешкова, не числится у нас в сексотах. Очень слабо у нас поставлена работа по вербовке осведомителей. В каждой рабочей бригаде, в каждой конторе, в каждом самом малочисленном коллективе должен быть наш осведомитель! Наша опора – в массах, в народе!
После оперативки Порошин принял заведующего вошебойкой имени Розы Люксембург – Мордехая Шмеля. Сексот докладывал:
– По моим наблюдениям начальник ИТК Гейнеман связан с врагами народа, Недавно ему сшил костюм портной Штырцкобер. У Гейнемана моют полы в конторе бывшие графини. Есть подозрения, что он вступает с ними в связь. Каждый вечер Гейнеман встречается, играет в шахматы с заключенным Бродягиным, по кличке Трубочист.
– Я запрещаю вам вести наблюдение за Гейнеманом, – оборвал Порошин сексота. – Работайте на объектах, которые вам поручены.
– Вы так похожи, товарищ Порошин, на Сергея Есенина. Только ростом повыше, взгляд у вас более жесткий, – заискивающе перевел разговор Шмель на другую тему.
– Вам приходилось общаться с Есениным? – насмешливо спросил Порошин, разглядывая своего скользкого помощника.
– Да-с, я ведь тоже, как вы, родом из Москвы. Видеть Есенина мне не однажды довелось.
– И где? В каком кабачке?
– Не в кабачке, а в парикмахерской. Мой папаша был парикмахером, к нему приходили Владимир Маяковский, Рюрик Ивнев, Сергей Городецкий, Николай Асеев, Сергей Есенин… Между прочим, я храню прядь его кудрей. Реликвия, так сказать!
Порошин вспомнил, как яростно и вдохновенно громил недавно Шмель поэзию Сергея Есенина в городской газете, на собрании рабочих корреспондентов:
– Товарищи, мы должны объявить войну двурушничеству! Наши местные поэты Василий Макаров, Борис Ручьев, Михаил Люгарин, Людмила Татьяничева тайком читают Есенина. Наши рабкоры переписывают стишки враждебного кулацкого писаки. Давайте посмотрим: кто такой Есенин? Он сочинял стихи о Ленине: «Скажи, кто такой Ленин? Я тихо ответил: он – вы!» Вспомним и такие строки: «Мать моя – родина, я – большевик». Были хорошие строфы у сочинителя: «Эти люди – гнилая рыба, вся Америка – жадная пасть, но Россия… вот это глыба… лишь бы только Советская власть!» Ну и всем известная есенинская мечта – «задрав штаны, бежать за комсомолом». Все эти святыни Есенин предал! Он просто лгал нам! А в сущности имел всегда буржуазное нутро. Но социализм овладел умами миллионов людей, и он непобедим!
Шмелю-оратору и обличителю аплодировали Партина Ухватова, преподавательница института Жулешкова, студентка Лещинская, радиожурналистка Олимпова, бригадмильцы Разенков и Махнев. Молочно-белое лицо Ломинадзе было усталым и безучастным, а его черная шевелюра в президиуме дыбилась, как шерсть у собаки, которая вот-вот залает. И секретарь горкома не сдержал сарказма:
– У Троицкого при упоминании о Сергее Есенине судороги начинались. Бухарин громы и молнии метал в лирика, желчью изводился. Вот и вы просветили нас, товарищ Шмоль.
– Я не Шмоль, а Шмель! – поправил секретаря горкома рабкор. – А товарищ Бухарин был и остается пока крупным теоретиком партии.
Завенягин сидел в президиуме, готовился вручить подарки рабкорам. Перед ним лежал список – на двенадцать человек. И двенадцать коробочек с наручными часами. В списке, по рекомендации Бермана, первым значился Шмель. Авраамий Павлович был поклонником Есенина, знал многие его стихи наизусть. Выступление Шмеля не понравилось директору завода, он вычеркнул «первую фамилию», но растерялся, никак не мог поставить кого-то взамен. Увидел среди сидящих в зале Порошина – и записал его.
В газете, кстати, была опубликована одна статейка Порошина, в которой он критиковал руководителей предприятий за то, что они свое разгильдяйство, нарушения техники безопасности, аварии, гибель рабочих на производстве сваливают часто на деятельность мифических вредителей. Лопнул старый, вовремя не проверенный трос – разбился в упавшей люльке монтажник… Ну, конечно, враги народа подпилили трос! Девушку убило оголенным электропроводом: вредители! Пусть их ищет НКВД! Десятки, сотни таких случаев.
Прокурору Соронину статейка Порошина не понравилась:
– Выступление ваше в газете демобилизует органы госбезопасности, социалистическую бдительность. По-вашему получается, что врагов народа почти нет.
И вдруг за эту скромную публикацию Завенягин вручает Порошину дорогой подарок – часы. В часах Аркадий Иванович не нуждался, у него свои были получше – золотые, швейцарские – подарок от отца. Поэтому часы, полученные в редакции газеты, Порошин подарил Фроське. Счастье падало на Фросю со всех сторон. Бабка подарила корыто, на котором можно было летать. Спецпереселенцы отдали почти задарма панталоны императрицы. Вот и часики привалили подарочком. А уж про жениха и говорить нечего: заместитель начальника НКВД, в кожаной куртке, с наганом!