Начну не Лондоном, начну Берлином. Вот они, казаки-то, на рысях, на рысях вступают в город. И что же? – Казаки опустошат столицу Фридриха Великого, разграбили в ней до трехсот домов, не пощадили загородного королевского дворца: изломали дорогую мебель, перебили фарфор и зеркала, изорвали, разнесли в клочки кабинет редкостей. Начальники не отставали от подчиненных.
Это не все. Слушайте:
– Дано было приказание прогнать сквозь строй «газетиров» за то, что эти публицисты слишком обидно и дерзко писали о русских.
Таков первый абзац романа «Мирович». У нас он известен любителям исторической прозы. Данилевский, автор романа, жил в прошлом веке. Странные времена! Никто не обвинил Григория Петровича в русофобии. Нет у меня ни малейшего желания порочить казачество. Знавал я в сталинских лагерях и донцов, и ку6анцев, славные были ребята, верные товарищи. Да вот теперь-то услышишь… ну, скажем, про анапских и пригорюнишься. Впрочем, не только про анапских.
Появились казачьи землячества. Возникло движение за возрождение, есть войсковой круг, атаманы, есть кокарды и шашки, есть нагаечки. Однако вопрос, куда громада двинется? К каким светлым горизонтам, ежели злобятся на демократов и инородцев? А розги пускают в ход не фигурально, а буквально. Именно эдак рукодельничают арапское казаки во главе с батькой, хоть тот и врач невропатолог.
Берлинских публицистов решили прогнать сквозь строй. Царский генерал Чернышев отменил экзекуцию. Советский генерал Макашов не отменил бы. А равно и другой бывший кандидат в президенты, г-н Жириновский. Вот и ёжишься: – то-то достанется нам на орехи, ежели, такие типажи прикарманят возрождающееся казачество. Да, натуре робкой впору праздновать труca. A тут еще, черт, помянуть недобрым словом казачьего генерала Иловайского, участника войны Двенадцатого года. Сын тихого Дона оказался буен в погорелой Москве, оставленной французами. Не обошел своим самобытным вниманием православные святыни. Говаривал, не моргнув глазом: я, мол, такой обет дал, чтобы все ценное отправлять на Дон. Hу, зачем, зачем было писать об этом?! Вот и посвистывает в ушах карающая нагаечка. «Страшно, страшно поневоле… » Но не страха ради иудейска берусь рассказать о лондонском фуроре двух донцов. Потому и охота рассказать, что они не имели решительно никакого сходства ни с Иловайским, ни тем паче с анапским невропатологом.
«В 1813 году, в марте месяце, при занятии русскими войсками города Гамбурга, был отправлен морем с этим известием в Лондон казак донского казачьего 9-го полка., Нагайской станицы, (Нагаевской! А.Б) Александр Земленухин лет 60-ти старик, с седой большою бородою».
Так писал в своих мемуарах, долго пребывавших в архивном забвении, подполковник Краснокутский.
В марте месяце да морем… Нетрудно вообразить, каково досталось за десять палубных суток станичнику-кавалеристу от весенних штормов. Но вестник очередной победы русского оружия, союзного английскому, в кровавом одолении Наполеона, достиг устья Темзы.
С того часа, как он ступил на берег, и до того часа, как он покинул этот берег, Земленухина окружали восторженные толпы: «Ура, казак! Ура!» Гравированный портрет статного бородача разошелся в сотнях экземпляров. Земленухина знали и лорды, и трубочисты. На каждом шагу его старались чем-нибудь да одарить. Он просил «не обижать подарками». Объяснял:
– Есть у нас старинный обычай: не обязываться чужеземцам, а лучше самим помогать им в нужде. А коли сам в беде, ищи помощи у своих, а за то старайся отплатить вдвойне. Прошу дать знать всем, что мне денег не надо. Спасибо за ласку, будем жить как братья, и вместе бить общего врага.
Отказ Земленухина приятно удивил островитян. Но когда он и от принца-регента не принял аж тысячу фунтов, удивление сменилось остолбенением. «Ура, казак! Ура!»
Апогея достиг он, демонстрируя на городской площади полевые действия казачьего эскадрона. Подполковник Краснокутский повествует об этом весьма энергично, но, пожалуй, слишком подробно. А если вкратце, то вот, извольте:
– В этот день триста английских всадников ожидали его на большой площади. По сему случаю несколько тысяч любопытных приехало из ближних городов. Толкотня была так велика, что казаку пришлось седлать коня не на улице, а в своей… комнате. Снарядившись, он выехал и сказал английским кавалеристам: "Не учен я наукам, по которым воюют великие генералы. Придерживаюсь нашего обыкновения: хитростью разведывать силу и расположение неприятеля; изнурять его денно-нощно, нападая с тылу, с фланга, а то и в лоб. Главное – натиск, быстрота, чтоб ни минутного промедления. Атаковать лавой, дугой, охватом. И вроссыпь, чтоб людей беречь, дабы и частые, плотные ружейные выстрелы давали промашку». Потом Земленухин велел выслать лазутчиков. Когда они доложили, где неприятель, он сказал:
"Прежде, ребята, помолимся, – скинул шапку, трижды осенился крестным знамением. Надев шапку, крикнул: 'На конь, ребята, без торопливости! Вперед!» – и nycтuл лошадь рысью, а за ним и английские кавалеристы… На скаку крикнул: "Ура, наша взяла!» – и осадив, коня, поздравил всех с победой. Провожали Земленухина как громом: "Виват. Донское войско!»
Имитацией театра военных действий завершилось пребывание станичника в столице заморского королевства. Нет, забыл, надо еще вот о чем. Землянухина, оказывается, приглашали насовсем остаться в Англии. Обещали дать землю, думается, парламент не отказал бы. Говорили, что и жену такой молодец сыщет без труда. Землянухин отказался еще прытче, чем от денег. «Нет и нет! Помирать надо, люди добрые, там, где кости свои положили отцы-прадеды, а старуху свою бросить совесть не велит».
Не пожелав страдать ностальгией, казак 9-го полка уроженец станицы Нагайской, (Нагаевской! Б.А.) взошел на борт фрегата, обещая провожающим передать привет своему атаману, графу Матвею Ивановичу Платову.
* * *
Mатвей Иванович, слушая рапорт Земленухина, курил корешковую трубку и потчевал цимлянским.
Сколь бы стремительны ни были передислокации, а дорожный погребец не оставался в арьергарде, не отставал от Платова. Его сиятельство нередко угощал друга-приятеля, прозванного русскими: «Форвертс», ибо приказ: «Вперед!» чаще всего срывался с губ фельдмаршала Блюхера. Цимлянское, конечно, некрепкое, но берет количеством. Блюхера, случалось, уносили на руках адъютанты. Платов задумчиво покачивал головой:
– Люблю Блюхера, славный, приятный человек, одно в нем плохо: не выдерживает.
В том, что казак Земленухин выдержит, Матвей Иванович не сомневался.
* * *
Весной следующего. 1814 года. был сыгран последний акт войны. Наполеон простился со старой гвардией. Париж капитулировал. Войска встали биваками. Казаки варили кашу на Елисейских полях. Походная униформа сменилась парадной. Батальонные марши – дипломатическими демаршами. Все блестело, все блистали. Победа!
После побед начинается, как известно, мирное обустройство. Не умея обустроить Россию, обустраивают Европу. Писатель Лесков называл это «междоусобными разговорами». Такие разговоры ведутся на высоком уровне. Тон задается – на высочайшем. Император русский отправился по ту сторону Ламанша об руку с королем прусским.
Газета «Тайме» известила: «Эти два великих государя вступили на британский берег в Дувре, и понедельник, в половине седьмого часа пополудни. Пушки военных кораблей выпалили салют в ту минуту, когда государи сошли с корабля, и повторили то же, когда они вступили на берег, причем им отвечал полный залп береговых батарей. И радостные восклицания тысяч британского народа, раздиравшие воздух. Вид был великолепен: матросы все одетые в новые голубые куртки и белые штаны, стоя на реях присоединяли свои громкие искренние приветствия к рукоплесканиям толпы.» Увы, нам придется огорчить «патриотов» суровой правдой истории. К сожалению, самодержца всероссийского сопровождали не только великороссы. Был явный «перебор» шотландцев: фельдмаршал Барклай де Толли и баронет Виллис. И поляков. Аж два Адама – князь Чарторижский и граф Ожаровский. Это бы еще куда ни шло, а то ведь и Карл Несссльроде полу еврей. Можно бы назвать и другие не очень-то благозвучные имена, но и Карлы довольно, чтобы разъярить заединщнков по кличке «памятники». Сдается, самые рьяные из них, еще не учтенные зоологами, измордовали бы атамана Платова. За что, спросите? А за то, что не гнушался полукровки. (Кстати сказать, не возьму в толк. отчего щадят Шолохова. Он же чего себе напозволял? В жилах Григория Мелехова течет басурманство!) Так вот, в свите Александра Первого был и граф Платов. Еще юношей командовал он казачьим полком – времена Очакова и покоренья Крыма. (Это уж под пером сов. историков – «присоединение», а так-то, попросту, как на самом деле было.– покорение.) С тех времен служил да служил и дослужился в боях до генерал-от-кавалерии до атамана Войска Донского. Теперь в громах британского салюта слышался басистый отзвук его, Платова, отмщения Наполеону за нашествие на Россию. Смоленск отбил, маршала Нея побил, Данциг осадой обложил, под Лейпцигом пленил пятнадцать тысяч.
Взгляните на портреты жрецов Марса. Величие, голубеющее, как сталь. Беспощадность, багровеющая, как пожарище. Печать мысли, холодной, как выкладки гениального штаба. А поищите-ка доброту, днем с огнем поищите… Тем неожиданней два-три штриха в дневнике, изданном некогда и Германии. Графиня Фосс, придворная дама, повидала на своем веку фалангу эполетных немцев, австрийцев, русских. Знавала и Платова. Писала: «Он необыкновенно высокий, смуглый, черноволосый человек с бесконечно добрым выражением лица, весьма обаятельный и любезный. Платов вполне достоин уважения, как и все порядочные русские люди.» Другое дело официальные отчеты. Там Платов в числе сопровождающих лиц, а то и вовсе безымянный. На моем столе выдержки из «Таймс» и других лондонских газет. Читаю: «Союзные государи отправились на скачки в Аскот в сопровождении фельдмаршала Блюхера, генерала Платова и многочисленной свиты. Они ехали по Фулгамской дороге. Император был в простом коричневом сюртуке. Король в синем пальто. В Аскот прибыли около часа. Потом приехали королева английская и принцессы, вслед за тем принц-регент со свитой.
На другой день поехали на празднество в дом Берлингтона. Ужин начался в два часа ночи, на нем присутствовало две тысячи пятьсот персон. Император, первым встав из-за стола, подал пример и танцевал до восхода солнца».
Сообщали газеты и об экскурсиях: арсеналы, доки, фабрики, музеи. По слову Лескова, хозяева демонстрировали «разные удивления». Платов вил усы кольцами, бурчал: «И у нас дома свое не хуже есть», на что государь отвечал вполголоса: «Не порть мне политику». Политикой заняты люди политичные. А Платов, как лозу шашкой, подсекал побеги низкопоклонства. Англичане, замечает Лесков, объезжали атамана на кривой. «Особенно в больших собраниях, где Платов не мог вполне по-французски говорить: но он этим и мало интересовался. Потому, что был человек женатый и все французские разговоры считал за пустяки, которые не стоят воображения».
И верно, воображение женатого человека было занято другим. Лескову, наверное, не попалась на глаза «Старая записная книжка» Петра Вяземского, изданная в 1883 году. Жаль. В лесковском Сказе о Левше, вероятно, прибавилась бы колоритная страница. «Говорили,– писал Вяземский,– что Платов вывез из Лондона молодую англичанку и качестве компаньонки. Кто-то – помнится, Денис Давыдов,– выразил удивление, что он, не зная по-английски, сделал подобный выбор. «Я скажу тебе. братец,– отвечал Платов,– это совсем не для физики, а больше для морали. Она добрейшая душа и девка благонравная; а к тому же такая белая и дородная, что ни дать ни взять ярославская баба».
Не спешите укорять Матвея Ивановича примером земляка-станичника. Да, Земленухин остался верен своей законной старухе. Но Матвей-то Иванович не супругу привез, нет, компаньонку, и, значит, из закона не вышел. А главное, не «чужестранностью ея» пленился, а сходством с русской.
Платов умер четыре года спустя, не дожив до семидесяти. Я не стал доискиваться, что сталось с белотелой дочерью Альбиона. А, пожалуй, мог бы спроворить ходовой нынче товарец по части клубнички. Зависть берет, глядя на повсеместный триумф книженции про любовников Екатерины Второй. Но где ж платовской «ярославской бабе» конкурировать с неутомимой немкой, матерью нашего отечества?
Появилась у атамана и другая «подруга». Не благонравная и не дородная, но о ней минутой позже, а сейчас в контекст его лондонской жизни втиснем очередную цитату из «Тайме».
– Вчера утром император инкогнито вышел из отеля и несколько времени разговаривал на улице с графом Ярмутом. прежде чем народ узнал его. Потом со своим адъютантом и прочими отправился в Гайд-парк. Император был в красном английском мундире, на шляпе большой султан из перьев.
Прошу заметить, шляпа-то с перьями, а народ не сразу узнавал Александра Павловича. Оно и понятно: августейших понаехало сверх комплекта, пойди-ка разберись, кто есть кто. Пожелай Платов остаться инкогнито, потерпел бы фиаско. Его узнавали тотчас, с первого взгляда. И это тоже понятно, он был, так сказать, в единственном экземпляре, ни с кем не спутаешь. Спрашивается, почему же имя его столь редко встречаешь в выписках из «Таймс» и других газет? Вся штука в том. что выписки сделаны в свое время товарищем обер-прокурора святейшего Синода графом Толстым. Юрий Васильевич сосредоточился на особах голубой крови. Это не упрек, а всего лишь констатация. Надо ему и спасибо сказать. Он много занимался в Лондонском королевском архиве. Его перу принадлежит десяток исследований англо-русских связей XVI—XVII столетий. Он и в Девятнадцатое заглянул – опубликовал «Записки сэра Роберта Вильсона».
В грозу Двенадцатого года сэр Роберт состоял при главной квартире Кутузова, а прежде служил в русской армии, живал и в Петербурге. Не сочтите натяжкой предположение о лондонской встрече генерала Вильсона с генералом Платовым, было о чем вспомнить.
Было-то было, если только выдался часок, другой. У Матвея Ивановича скулы сводило – рауты и парады, обеды и ужины, этикетные визиты. Цимлянского, хоть убей, не поднесут. О водке-кизлярке и не мечтай. Сей кавказский продукт, замечает классик родной литературы, атаман любил «дерябнуть».
Протокольно скучая и маясь, Матвей Иванович не оставался равнодушным к почестям. Он посмеивался над жаждой наград, но от наград не шарахался.
На мой взгляд, самым почетным было присвоение его имени кораблю, спущенному со стапелей. Британская корабельщина, как признавали сами англичане, отличалась «военно-морским шовинизмом». И вот, пожалуйста, сочла за честь внести имя донского казака в адмиралтейские списки своего флота. Высший знак признания. Повторяю, это на мой взгляд, весьма субъективный.
А Матвею Ивановичу, может, больше пришлась по сердцу и, скажем так, по руке другая награда. Та, о которой мельком упоминалось в связи с младой компаньонкой.
Эта бьла в алмазном венце, с гербом Соединенного королевства и вензельным портретом своего нового владельца. Саблю преподнесли Платову от имени города Лондона. Ее сталь, изукрашенная надписями. казалось, пела гимны блистательному военному дарованию графа Платова, который с неколебимым мужеством сражался за мир, тишину и благоденствие Европы. На ее ножнах были оттиснуты золотом боевые эпизоды из походной судьбины Матвея Ивановича. Почетное оружие сопровождало лестное послание герцога Веллингтона, героя Ватерлоо. Лет десять тому «Известия» сообщили:
– После смерти Платова эта сабля некоторое время находилась у его потомков, потом была передана в музей истории донского казачества в Новочеркасске. В 1920 году она вместе со многими другими ценностями была вывезена за границу и оказалась в Чехословакии. В годы фашистской оккупации сотрудники Пражского Национального музея сохранили ценности, вывезенные из Новочеркасска. В числе переданных советским офицерам экспонатов, похищенных белогвардейцами, была и сабля Платова. Сейчас она вновь находится в экспозиции Новочеркасского музея истории донского казачества.
Информация эпохи застоя требует примечания эпохи гласности. Как ни относись к упомянутым белым офицерам, а «похитителями» не сочтешь. Похитители не отдают драгоценности в музей. Похитители – это те, кто, распевая «Вышли мы все из народа», крал драгоценности московского государственного хранилища. И привет, с концами, поминай, как звали!
Такая же участь, неровен час, постигла бы и алмазный венец, сработанный старинными мастерами-ювелирами. Возможен и вариант. Помнится, поднесли золотое оружие генсеку тов. Брежневу Л. И. То-то был бы хорош с платовской саблей на боку. Угодливость лакеев не есть догадливость. Видать, никто из политбюро не заглянул в Новочеркасский музей.
Напоследок вот еще что. В восемьсот пятьдесят третьем году, к столетию со дня рождения знаменитого земляка, в Новочеркасске, им же основанном, воздвигли памятник атаману Платову. Десятилетия спустя Матвея Ивановича сменил на постаменте Владимир Ильич, основатель и партии, и государства нового типа.
Слыхал, будто начался сбор на восстановление памятника Платову. Расчетный счет открыт в банке на… м-да, в банке на улице Ленина. А что ж прикажете делать с образцом монументальной пропаганды? Будь моя воля, перенес бы на другое место. В назиданье внукам: не сотвори себе кумира.»
***
Я позволил себе привести статью господина Давыдова¸ где за резвым стилем, все – таки сильно сквозит «страх иудейский» перед казачеством, без купюр и не омолаживая ее, поскольку она характерна и показательна для понимания проблем казаков современным около интеллигентным обществом. И как ни противно, а возражать на такие статьи нужно. Разумеется, не для того чтобы переубедить господина Давыдова (носящего фамилию, правда если свою), воспетого в Поднятой целине сына проститутки, приехавшего «исправлять» голодом и расстрелами наш народ для новой (лагерной) жизни, его не переубедить. У него и ему подобных, как забито между серым веществом и лобной костью, происхождением и воспитанием убеждение, что казаки – разбойники, с тем они и во гроб лягут, а для казаков! Им надо знать как искажают нашу историю, как мажут дегтем имена наших героев. Старшему поколению не привыкать молчать и терпеть , а молодым такое надо знать!
Памятник Платову мы восстановили! И стоит он на своем пьедестале. Не обошлось в этом восстановлении без чуда! Дело в том, что «вождь и учитель» стоял на квадратном подножье, а памятник Матвею Ивановичу, восстановленный по рисункам и фотографиям, на круглом. Так вот когда чугунного Ильича убрали, оказалось, что под квадратом его подножия, остался выбитый в камне круглый след от первого атаманского памятника. И новый монумент Матвею Ивановичу лег в старый след – миллиметр в миллиметр! А ведь никто не примерял! Восстанавливали памятник, так сказать, на глазок, по старым фотографиям. «Вона как оно все промыслительно!» – утирали в многотысячной толпе коричневыми своими натруженными руками глаза старые казаки. Те, кто помнили еще тот первый памятник герою атаману, и все что происходило на этой казачьей площади прежде, включая молебен Краснова, расказачивание, парад казаков вермахта, и расстрел 1962 года…
А статья – полезная. Она типична для восприятия казачества большинством наших современников. Лампасы, нагайки, исторические анекдоты… Не будем за это ругать господина Давыдова. Он, судя, по всему, из репрессированных. Сочувствуем. Но, думаю, что там, в лагерях и зонах, если он встречал донцов и кубанцев, он ни о чем их не расспросил, а и расспросил бы – так ничего бы не понял. Зона то у них была общая, правда, я уверен, что сидели то они по разным причинам. Не исключено , что казаки за то что служили в Вермахте, вероятно, про такое г-н Давыдов и не слыхал. Но ему, как настоящему «советянину» – все, всегда и так ясно. А мне вот нет! Потому и хочется разобраться, что же за человек был Матвей Иванович Платов, и соответствуют ли многочисленные анекдоты о нем исторической правде.